Форум

Дорогие друзья.

Наше издательство пополняется новыми полезными и интересными знакомствами.

Недавно Сергей Антипов встречался с одним из известнейших и тиражируемых писателей наших дней - Олегом Роем. И теперь все финалисты конкурса для детей с ограниченными возможностями получат от Олега его новую книгу «Джинглики» с автографом.

А за неделю до этого Сергей Сергеевич Антипов и Вице-Президент Издательского Дома "Серебро Слов" Академик Григорий Борисович Осипов встречались с главным редактором легендарного журнала "Наш Современник" - Станиславом Куняевым. Где была достигнута договорённость о том, что наши авторы будут иметь возможность попасть на страницы этого ведущего литературного журнала. Не все поголовно, конечно, но достойнейшие работы должны увидеть свет в «Нашем Современнике».

Первая возможность предоставляется всем нашим форумчанам сегодня.

Итак, мы объявляем начало конкурса для подписчиков журнала «Наш Современник».

Ознакомиться с журналом можно на сайте http://www.nash-sovremennik.ru/main.php?m=mpage

Условия участия таковы:

1. Участником конкурса может стать любой подписчик журнала на 2015 год. Вы можете подписаться на журнал на период 6 месяцев или 1 год в любом почтовом отделении России. Подписные индексы указаны в бланке, который мы представляем здесь (в конце текста в Ворде и в виде фото). Цены для Вашего региона уточняйте в каталогах по подписке в Вашем почтовом отделении.

Для подтверждения подписки просим прислать скан оплаченной квитанции нам на эл.почтуserebro.slov@gmail.com

2. Конкурс разделен на две номинации:

- Стихотворения;

- Короткий рассказ.

3. Конкурсант представляет на суд жюри стихотворения объемом 120 строк или 3 рассказа объемом не более 4500 знаков. Произведения выставляйте здесь (в этой теме).

ВНИМАНИЕ: Конкурс проводится журналом «Наш Современник», поэтому ограничения по объему – их условия, и мы не сможем сделать никаких исключений в сторону увеличения строк или знаков.

4. Победители будут определяться голосованием жюри.

Члены жюри:

Главный редактор журнала «Наш Современник» Станислав Куняев;

Заведующий отделом критики журнала Сергей Куняев;

Академик Академии российской словесности Григорий Осипов;

Учредитель Издательского Дома «Серебро Слов» Сергей Антипов;

Ген.директор Издательского Дома «Серебро Слов» Денис Минаев;

5. Призовой фонд конкурса:

Номинация «Стихотворения»

1,2,3 места – Диплом победителя от ИД «Серебро Слов» и публикация произведений-призёров конкурса в журнале «Наш Современник» (выборочно, так как вся подборка априори не может быть безупречной).

Номинация «Короткий рассказ»

1 место - Диплом победителя от ИД «Серебро Слов» и публикация произведения-победителя конкурса в журнале «Наш Современник».

2 и 3 место - Диплом победителя от ИД «Серебро Слов» и публикация произведений-призёров конкурса в одном из изданий нашего издательства.

6. Приём произведений начинается, дорогие друзья. И продлится до 20 декабря 2014 года.

7. Голосование ориентировочно намечено на период с 21 декабря 2014 г. по 15 января 2015 г.

Вроде всё.

Предлагаю воспользоваться бланком для подписки.

Удачи всем в новом конкурсе!!!

Ангел в трубке

- Алло, мне нужен Одиссей.

- Я слушаю. Кто это?

- Ты меня не знаешь. Нам нужно поговорить. Не по телефону. Лично.

- Я сейчас занят. Когда освобожусь, не знаю.

- У нас полно времени – Лена вернётся не ранее, чем через полчаса: в магазине большая очередь в кассы.

- Лена? Вы – Игорь?

- Да. Она обо мне рассказывала?

- Много. Значит, и обо мне Лена сказала Вам?

- Рассказала. Сказку про ангела-хранителя в телефонной трубке.

- Чего ж Вы хотите от меня?

- Я  хочу увидеть ангела, которому моя невеста звонит чаще, чем мне, тайком бегает на свиданья, покупает продукты, стоя в очередях. Что она ещё для тебя делает и почему?

- Ревность, значит, тебя грызёт, Игорёк. Это плохо. Что ж, приходи.

- Куда? Я знаю только подъезд.

- Четвёртый этаж, прямо.

Игорь в растерянности застыл посреди комнаты. У окна в кресле-каталке сидел молодой парень в полосатой тельняшке, рельефно облегающей мускулистый торс, и шортах, почти полностью скрывающих обрубки ног.

- Садись, в ногах правды нет, - улыбнулся калека.

- Серёженька, я бельё постирала. Побегу, а то муж волноваться будет.

Симпатичная девушка, впустившая Игоря, легко чмокнула безногого в щёку, улыбнулась Игорю и ушла.

- Ну вот, теперь ты знаешь моё настоящее имя, - вздохнул Одиссей.

- Кто это была?

- Не жена, как ты уже понял. И не сестра. И не любовница. Просто ещё одна женщина, для которой я был «ангелом в трубке». Теперь вот она мой ангел-хранитель. Когда может, забегает, стирает, готовит или ещё как-нибудь помогает. Ты, небось, думаешь, что я завёл себе этакий гарем рабынь? Нет. У меня мама есть, она обо мне заботится. Сейчас к соседке ушла, чтобы не смущать моих гостий, сериал какой-нибудь смотрит. Девушки сами хотят что-нибудь сделать для меня, а я не препятствую. Зачем? И им приятно, и мне. И маме помощь.

- Да кто ты такой?!

- Ангел в трубке. Несколько лет назад я тоже собирался жениться. Был молод, красив,  здоров, служил в десанте. Но случилась Чечня. И ты видишь, что со мной стало. Невеста исчезла, денег нет, работы нет, будущего нет! Друзья устроили мне путёвку в санаторий. Тот же Кавказ, но другая республика. И вот сижу я как-то на балкончике своего номера и думаю: сейчас кувыркнуться вниз или ночью, когда никто не увидит и не бросится спасать. И вдруг звонок телефона. Незнакомый женский голос. Ошиблись номером.

Две оставшиеся недели, что я прожил в том санатории, этот голос в телефонной трубке удерживал меня на этом свете. И удержал! Каждый вечер она звонила, и мы говорили обо всём, о том, что даже матери не скажешь. Оказывается, незнакомому человеку легче поведать горе, чем близкому. Она звала меня Одиссеем. Это был её любимый герой. Он жил не для себя, преодолел невероятные трудности на пути домой, к своей любви, к своей семье.

В последний вечер мы встретились. Это оказалась женщина из соседнего номера. Мы виделись каждый день, но мне и в голову не приходило, что мой ангел живёт за стенкой. Через пару дней она позвонила мне в последний раз и сказала, что звонит с чужого телефона. Я всё понял: есть человек, которому плохо, и требуется помощь. Так я стал Одиссеем, ангелом в телефонной трубке, и моя жизнь вновь обрела смысл. И когда у твоей Лены в прошлом году случилось несчастье, незнакомая женщина на улице попросила у неё телефон, чтобы позвонить мне. Определитель номера почти всегда срабатывает.

Хлопнула дверь, и в комнату вбежала Лена с полной сумкой продуктов...

- Игорь, давай зайдём в Мемориальный парк.

- Зачем?

- Скоро нам с тобой предстоит возлагать здесь у Вечного огня цветы. Обычай такой – сразу после ЗАГСа молодожёны идут сюда. Ты, ведь, не передумал на мне жениться?

- Конечно, нет!

- Я вот только сейчас поняла, что не знаю имени той девушки из санатория, спасшей Одиссея. А, может, и у неё тоже был свой «ангел в трубке»? Может, эта цепочка ангелов тянется в глубь веков аж до пещер первобытных племён!

- Фантазёрка ты моя! Телефон и существует-то лет сто всего…

- Это не важно! Есть, ведь, ещё письма, священники – исповедники,  психотерапевты и, наконец, подушки, в которые мы, девушки, испокон веков выплакиваем свои беды. Человеку иногда просто необходимо высказаться. Смотри, Люська! Сидит на лавочке, плачет…

- Не подходи, мы не можем ей помочь. Её вчера Сашка бросил. Сразу, как только узнал, что она залетела и не хочет делать аборт.

- Вот гад! А ну, идём скорее. Привет, Люська! Как хорошо, что мы тебя встретили. Дай, пожалуйста, твой телефон – в моём аккумулятор сел. Алло, Одиссей, это Лена, я звоню с чужого телефона…

Рука тьмы

            …Едкий пот щипал глаза. Видимо, какой-то осколок повредил систему теплообмена, и теперь Олег плавился от жары, хотя за тонкой оболочкой его скафандра был космический холод. Космонавт не чувствовал собственного тела, паря в пространстве между Марсом и Землёй.

            Пропала связь с Центром, и командир приказал Олегу проверить внешнюю антенну. Олег, недовольно ворча, натянул скафандр и вышел в космос. «Внизу» оранжевым апельсином пылал Марс, «вверху» голубым бриллиантом сияла Земля.

- Красота! - воскликнул Олег и повернулся к антеннам.

Что случилось в следующее мгновение, он мог только гадать. Корабль внезапно взорвался! Скорее всего, несколько микрометеоритов прошили его корпус.

Олега отбросило взрывной волной, страховочный трос длинным хвостом парил где-то за спиной. Чёрное облако из обломков корабля, мгновенно замёрзших запасов воздуха, воды и топлива огромной кляксой расплывалось между космонавтом и Землёй. Олег даже не пытался искать других членов экипажа. Зачем? Выжить никто не мог.

- Кому повезло больше: мне или им? – невесело подумал он.

Смерть товарищей была мгновенной. А вот ему придётся умирать долго и мучительно. Надежды на спасение нет. В Центре наверняка уже знают, что корабль взорвался. Спасательной экспедиции не будет – кому придёт в голову, что во время взрыва один из членов экипажа случайно оказался снаружи и уцелел? Но даже если бы там и узнали правду, то никто не успеет найти Олега в этом месиве обломков прежде, чем у него закончится кислород.

- Я задохнусь, как рыба, выброшенная на берег, - обречённо констатировал космонавт.

Можно, конечно, самому ускорить процесс – разгерметизировать скафандр. Но ведь это же будет грех самоубийства! Нет, Олег не был верующим человеком, хотя и носил на шее крестик. Его дала ему при прощании перед полётом к Марсу мать. Простенький крестик на обычном шнурке.

- Надень, - всхлипывала мать. – Он убережёт тебя от беды.

- Сберёг, - угрюмо скрипнул зубами Олег. – А дальше-то что? Муки удушья? Или меня скорее убьют перегрев и радиация? Зачем терпеть бессмысленные мученья?

Но, как и многие атеисты в последние моменты жизни, космонавт не спешил самолично лишать себя жизни. А вдруг всё же «там кто-то есть», и за грех самоубийства придётся держать ответ и платить ещё более страшными и продолжительными муками?

            - Не довезём! – прохрипел врач, стараясь перекричать вой сирены реанимобиля. – Множественные переломы, в том числе и позвоночника. Разрывы внутренних органов. Очень большая кровопотеря. У парня, на первый взгляд, цела только голова – шлем спас. Хотя сотрясение мозга наверняка есть.

            - Неужели пятый «груз двести» за этот месяц везём? – спросил дюжий санитар, из-под халата которого проглядывала десантная тельняшка, и разразился матом, не стесняясь присутствия молоденькой медсестры.

            - Чёртовы стритрейсеры! Гоняют на купленных за папины денежки машинах и мотоциклах, как угорелые, – злобно прорычал врач. – Насмотрелись голливудских боевиков, идиоты! А наши российские дороги – это вам не американские шоссе! Вот и этот ни с того, ни с сего вылетел на встречку на своём навороченном мотоцикле и врезался в гружёный «Камаз». Не довезём пацана. Он уже практически труп…

            - Так мозг-то ещё живёт! – всхлипнула медсестра, показывая врачу на прибор.

            - А что толку? – махнул рукой тот. – Да и не жизнь это.

            - А что же? – удивился санитар.

            - Говорят, у человека перед смертью вся его жизнь перед глазами проносится. Вот это оно и есть.

            - Какая там у этого бедолаги жизнь? – в голос зарыдала медсестра. Она достала из кармана окровавленной куртки водительские права разбившегося парня. – Олег Махов. Шестнадцать лет всего! Что он видел?

            - Не плачь, Натаха! – прогудел санитар. – Обо всех сердце рвать – никакого здоровья не хватит.

            - Что он видел?.. - продолжала рыдать медсестра.

            - То, что мы с тобой ещё не видели, - попытался неуклюже сменить тему санитар. – Его дружки сказали, что они из кинотеатра ехали. Новый американский боевик смотрели. Про полёт на Марс. Давай тоже сходим в выходной, посмотрим? А, Натах?

            - Хватит болтать! – резко сказал врач. – Пацан умер. Наташа, отключай приборы. Опять не довезли…

            …Дышать становилось всё труднее. Сквозь слёзы Олег видел, как всё увеличивающаяся клякса обломков, превращаясь в чёрную кисть огромной руки, надвигается, затмевая звёзды, на призывно блестящий шарик Земли.

            - Мы умрём вместе, - понял Олег. – Я и весь мир…

Гадкий утёнок

Здравствуй, милый!

Ты ушёл со злым лицом, не попрощавшись, даже не дал мне пары минут, чтобы оправдаться. И не берёшь трубку телефона. И вот я пишу тебе письмо, как когда-то писала Татьяна Ларина Евгению Онегину. Дорогой мой ревнивец, ты застал меня в объятиях молодого красивого парня и решил, что…, или подумал о…, в общем, ситуация выглядела, как в похабном анекдоте про вернувшегося из командировки мужа. Но на самом деле всё было не так, как тебе показалось. Прошу тебя – дочитай это письмо до конца, а потом уж решай, что нам теперь делать, как жить.

Я училась в пятом классе, когда умерла бабушка. Папа с мамой решили продать её дом в деревне и обменять нашу однокомнатную развалюху на окраине города на двухкомнатную в центре. С доплатой, конечно. Мы переехали, и я перешла в другую школу, а там, как оказалось, учились детки нашей захолустной «элиты». А верховодила этой избалованной наглой сворой дочка мэра. Я, конечно, не могла себе позволить такие наряды и украшения, как они, меня не возили в школу на автомобиле, учителя не ходили передо мной на цыпочках, но тем ни менее я училась на пятёрки и четвёрки, не платя за это взяток преподавателям. Это было единственное, в чём я явно превосходила чванливых «сверхчеловеков». И, разумеется, они не могли мне этого простить. Так я стала мишенью, в которую каждый мой одноклассник хотел непременно попасть какой-нибудь непристойной шуточкой или гадостью.

Нет, вру – не каждый. Лёшка, как и я, не был ни из числа «золотой молодёжи», ни из клики их прихлебателей. Его родители работали обычными инженерами на нашей швейной фабрике. Мой неожиданный защитник был маленьким, тощим, я бы даже сказала, чахлым подростком, страдающим астмой. При малейшем волнении он начинал задыхаться и пшикать себе в рот лекарство из какого-то баллончика.

Лёшка совершенно спокойно сносил шуточки в свой адрес. Но вот издевательств надо мною он стерпеть не смог и смело выступил на мою защиту. Его били, он падал, задыхаясь в приступах удушья и захлёбываясь собственной кровью, но тут же вскакивал и вновь бросался в драку на превосходящих его и физически, и количественно врагов. Его слабые кулачки не могли причинить мальчишкам особого вреда, но ярость атак, абсолютное бесстрашие и игнорирование собственных ран производили на них сильное впечатление, а потому с каждым разом количество охотников вступать в драку с «бешеным припадочным» становилось всё меньше.

Мой неожиданный защитник к удивлению родителей и окружающих начал ходить в клуб «Арнольд», где «тягали железо» наши местные мини-шварценеггеры и бандиты. И там, в этом клубе накачанных здоровяков, над ним почему-то никто не смеялся и, тем более, не издевался. Он стал там этаким «сыном полка». Когда у парня начинался приступ удушья, безжалостные бандюки бережно брали его на руки и относили на брошенный в один из углов специально для него матрас и совали в руку флакон с лекарством.

Это неожиданное увлечение и сопутствующие ему знакомства с теневой властной силой нашего городка окончательно пресекли любые попытки «золотой клики» устраивать избиения моего стойкого защитника. А к выпускным экзаменам с ним и так мало кто посмел бы вступить в драку, потому что из вечно задыхавшегося задохлика он превратился в этакого накачанного могучего мужичка, забывшего о лекарствах.

И когда я поехала в Коломну поступать в педагогический институт, Лёшка отправился за мной. Только я учусь на филфаке, а он на физвосе – физкультурном. И по-прежнему меня опекает и защищает. Да, он любит меня, и до встречи с тобой мне казалось, что и я люблю его… Я могла бы сейчас соврать, что у меня это была не любовь, а просто благодарность. Но не буду. Лёшка для меня - как верный рыцарь из средневековых романов. Он был – и есть! - самый смелый, самый верный, самый, самый, самый! Разве можно в такого не влюбиться? Но влюблённость и любовь - далеко не одно и то же. Я это поняла вчера. Вы с Лёшкой совершенно не похожи. Ни в чём. И с ним, и с тобой я пошла бы на край земли. Но с ним – чтобы он защищал меня от любых невзгод, а с тобой – чтобы я защищала тебя…

Так что уйми свою ревность и успокойся. Когда Лёшка пришёл ко мне вчера, вернувшись из поездки на Кавказ – он там, в составе группы таких же безбашенных любителей экстрима, каждый год покоряет очередную вершину, я рассказала ему о тебе, о нас… Лёшка сказал, что не будет мешать нашему счастью. Словом, ты застал наш прощальный поцелуй. Вот и всё, милый, что я хотела тебе рассказать. Сейчас отправлю это письмо и буду ждать твоего решения. Не мучь меня долго, хотя бы позвони!

Всё ещё твоя…

"Прошлое"

Страницы жизни, пролистав однажды,
Я осознал безумие своё.
Как часто я менял очаг домашний
На горькое бездушное вино.

Как говорил витиеваты речи,
Выплёскивая в воздух негатив.
Как редко романтические встречи
Заканчивал признанием в любви.

Как фанатично пестовал гордыню,
Не замечая мнения других.
Стрелял в сердца, отнюдь, не холостыми,
Взбивая пыль безликих мостовых.

Как ожидал на дальнем полустанке
Приятное известье услыхать.
Как, лёжа на широкой оттоманке,
Не уставал загадочно мечтать.

Сегодня это кажется беспечным.
В душе иная форма бытия.
И прошлое осталось в междуречье,
Смываемое каплями дождя.

"Бороться и молиться"

Как будто круг замкнулся, и погасли свечи,
Уходят вникуда земные корабли.
И незаметно поседели все предтечи.
Нас ждёт иной покой в иссушенной степи.

Кругами по воде промчался бульк сомнений,
И небо озарилось тусклым светом дня.
Нам опостылело друг друга слушать мненья - 
Двуликий червь закрался в корень бытия.

В плен тлена угодило русское сознанье.
Иной императив закрался в естество.
Как будто тайное сбылось предначертанье.
Бес зла грозится ядовитым веществом.

За оплеухой оплеуху получаем,
И привыкаем жить в предчувствии огня.
Мы атом жизни потихоньку расщепляем.
Кроваво-алая виднеется заря.

И промедленье означает пораженье.
Готовы ли к такому положенью дел?
Невыносимы гордость и предубежденье.
Бороться и молиться - сладостный удел.

"Солдаты" 

Как много душ взметнулось в небеса

Морозною зимой и грозным летом.

Стояли до победного конца

Отцы и братья, сыновья и деды.

- - - - - - - - -

В июне началось.

Зло было беспощадно.

Кружило вороньём над русскою землёй.       

Набатом пронеслось:

«К оружию, солдаты!».

Накрыло города несолнечной жарой.            

Бледнеет горизонт.

Случайное затишье.

Махорка из горсти, походные сто грамм.         

И вновь горит восход.

«Письмо потом допишешь!» -

Кричит солдат в бреду.

                               Туман.

                                   Капкан.

                                         Обман. 

Снаряды жгут дотла.

Одна зола повсюду.

Безумье похорон рождает вдовий крик.

И солона́ слеза,

Не верит сердце в чудо,

И тело от кровавых ран сильней болит.    

Но вытерпел народ!

Не покорился лиху!

Сбежала без оглядки страшная орда.

Закончился поход

Фашиствующей клики.

Пылала над Рейхстагом красная звезда!                 

Вернулись сыновья

К седеющей Отчизне.

А тем, кто не вернулся – память и покой.

И как одна семья

Сроднились в новой жизни.

В пылающей груди, скрывали крик немой.

- - - - - - - - -

Не потушен огонь на могиле.

Часовыми берёзки стоят.

В мае здесь ветераны седые

С неизвестным бойцом говорят.

С каждым годом их меньше и меньше

На земле остаётся живых.

Но в глазах светит лучик надежды,

А в руках вязь цветов полевых.

НАД БЕЗДНОЙ...

Мы сидим и болтаем с тобой...

И болтаем над бездной ногами.
За неделями, в прожитом – бой
(Одиночества славны боями.)

Затянулись рубцы и резцы
Затупились. Отпущены стрелы.
Мы смеёмся и мы – молодцы!
Так удачно вернулись в пределы.

У тебя на щеке поцелуй
Засыпает, остуженный ветром…
Горечь слов обратилась в золу,
А привычка дыханьем согрета… 

Помню все отраженья в глазах,
Нежность утра, восторг ниоткуда…
Не смотри, умоляю, назад!
Там осталось убитое чудо …


СЫГРАЕМ В ПОДДАВКИ


Сыграем в поддавки? Ты скажешь -"да", 
И я отвечу - "да". На самом деле, 
В рост полный между нами, как беда,
Встаёт то ли болезнь, то ли похмелье...
Уговорились... Просто, мы живем,
Как прежде, рядом... Только, параллельно...
Не выясняем, не зовём, не врём
Храним баланс и даже мягко стелем,
Но жёстко спать... И так идут года,
Всё не стихают на душе метели...

Зачем нам поддавки? 
Скажи мне -"да", 
И я отвечу - "да", 
на самом деле.


ЗВЁЗДНАЯ ОСЕНЬ


Эта осень щедра на звёзды,
Метким просом рассыпан свет -
Компенсация мне за вёсны,
И за темень беззвёздных лет…

В поле, где ни огня, ни звука
Утопаю в морях небес…
Там в созвездии Джеймса Кука
Мою скуку собака съест…

Я потом окунусь в работу,
Снова буду примерно жить…
Рядом осень и плачет кто-то,
Проживающий не по лжи,

Не играющий с листопадом,
Не мудреющий от потерь,
А живущий со мною рядом
Терпеливый и нежный зверь…

МИР – ТОЛЬКО МИР…

Ну, кто тебе сказал, что этот мир
Тебе чего-то непременно должен?
Что он пропитан глупостью и ложью
И норовит побольше взять взаймы?

Что горек свет, скрывает темнота
Осколки стёкол и обломки лезвий,
Что отдавать – смешно и бесполезно,
Любить открыто – чушь и маета?

Что невозможно что-то изменить,
Что навсегда ты - гол и безоружен…
Мир – только мир… И если он разрушен,
То на руинах нет его вины.


***
«Не делайте добра - не будет зла!» -
Гласит житейской мудрости цитата.
И не зовите гостя в доме – братом,
Так торопясь решать его дела.

Не доверяйте тишину души
Прохожему, зашедшему погреться,
Поберегите маленькое сердце,
Там прежний шов суровой нитью шит.

Спеша спасать ущербные миры,
Подумайте… Без них и воздух чище!
Кто ищет света, тот его отыщет,
Кто темени – возьмёт её дары… 

***

Крылья стали корнями.
День навек приземлён.
Все, что было – не с нами.
Полустёртым рублём
Обесценилось время…
Память ластиком снов
Затирает горенье
Потускневших основ…
Не мечтается в лето.
Не грустится зимой…
Без вопросов – ответы…
Не «моя» и не «мой»…
Подуставшие реки.
Замороченный мир.
Настоящего лекарь
Шёпот твой: обними… 

                          ***

Кто ждал добра - к тому придёт добро.
Кто жаждал горя - горем насладится.
Адама сокровенное ребро
В страданье Евы перевоплотилось.

Впитали с материнским молоком
Потомки тех, кто изгнан был из рая,
Зов звёзд, таивших тайны высоко,
Холодным светом землю, озаряя.

Наш путь земной недолог и тернист -
Навек обречены на покаянье,
За то, что  искуситель был речист,
И убедил вкусить плоды познанья.

С тех пор за власть над нашею душой
Сражается добро и зло Вселенной.
А мы, не обретя, внутри покой,
Мечтаем о далеком, сокровенном.

Упрямо, измеряя,  глубину,
Несутся  в небо мысли, как морзянка.
Кто ждет добра - пути открыл добру,
Кто зла желал - тот зло таит подранком.

                         ***

Все проходит когда-нибудь.Все.
Притупляется боль, меркнут лица.
Выпускаю я счастье свое
На свободу, как певчую птицу.

Пусть летит. Лишь холодный рассвет
Режет цветом тускнеющей стали
Даль, где теплится душ чьих-то свет,
Где давно в него верят и ждали...

Я во всем виновата сама,
Не смогла обогреть, приголубить.
И холодной метелью зима
По утрам одиночество будит.

Бьют часы. Замерзает окно.
Только ветер, присев на дорожку,
Тихо воет, стучится в стекло,
 Да тоской обивает порожки.

Все проходит когда-нибудь. Все.
Притупляется боль, меркнут лица.
Горе, радость, страданье мое-
Все они - перелетные птицы.

                           ***

Скажи мне, как бороться за любовь?
И с кем сразиться в той неравной битве,
Чью кровь пролить на алтаре богов,
Чтоб изменить движенье алгоритма
Трех судеб, связанных между собой,
Одною прочной,неразрывной нитью?
Как треугольник, изогнув дугой,
С тобой одним со мной, соединить мне?
И с кем бороться нужно за любовь?
С соперницей счастливою? С тобою?
С самой собой, итожа , вновь и вновь,
Финал интриг, разыгранных другою?
А будет ли счастливое " потом",
Где между двух маячит тенью третий?
Лишь осень осыпает за окном
Наряд, отцветший дивным разноцветьем.
И есть ли смысл бороться за любовь?
Ведь выигрыш не равнозначен счастью...
И гордый разум остужает кровь-
Люби другую-не чиню препятствий.

                    Зарисовка

Восстал рассвет над храмом Богородицы,
И алым светом озарились звонницы.
И,  маясь, беспредельностью бессонницы,
Я  жду, что темнота за горы скроется.
Ряд тополей здесь, у ограды, скученный.
Решетки мастером искусно скручены.
Вдоль них-признаний, напоенных полночью,
Калины куст впитал багряной горечью.
И свиристели, угадав пророчество,
Клюют с рассветом чье-то одиночество.

* * *

Там на дыбы встает земля,

И облакам от дыма тесно,

Не пух роняют тополя,

А пепел – бедная Одесса…

Когда от слез глаза, как тень,

И боль не кажется вчерашней,

Что толку в мелкой суете,

Когда сестре дышать опасно?

Молю я небо, снизойди,

Пошли на землю ливень хлесткий!

Вселенский разум возроди!

И там и здесь растут березки…

ОТЕЦ

Давно не слышно канонады…
Но слышен гул – здесь шахта рядом…
Где солнца с роду не бывает – 
Шахтеры уголь добывают.
Там мой отец… Он каждый раз
Целует на прощанье нас.

БЕСКОНЕЧНО ДОРОГО

Сменить бесконечную зиму на бесконечность лета,

Где есть бесконечное море и бесконечность света,

Где новых лиц бесконечность и свежий весенний ветер,

И вместо зимней суровости день золотист и весел.

Смогу я там затеряться в лицах, мне незнакомых,

Где даже холодный камень живет по другим законам…

Смогу ли?.. А может, лучше остаться, пока не поздно,

И вспомнить, как в тихой речке ночью купаются звезды,

Дремать под березой летом под шепот знакомых листьев,

Под шелест листвы осенней забыться в собственных мыслях…

Уйти в знакомые дали, где детство, как быль и небыль,

Где есть бесконечное небо и бесконечность снега…

Где бегали наши дети и воспоминаний ворох,

Где почерк родного края мне так бесконечно дорог.

ОНА

Она привыкла быть всем доброй матерью,

На праздник стол накрыть, да белой скатертью…

Зачем судьбой навек была отброшена –

Войной и голодом совсем изношена?

Детишки выросли да поразъехались,

И часто «горькая» – теперь утеха ей…

Трудилась праведно с серпом и молотом,

За все платили ей совсем не золотом…

Теперь орудия – в сарае ржавые…

Уже не помнит, как сама держала их…

Она привыкла быть всем доброй матерью,

Боюсь увидеть я ее на паперти…

ЕЩЕ НЕ ВРЕМЯ

 Пришла беда, стоит у двери…

Я не могу в нее поверить!

Я не хочу ее примерить,

Зачем стоит у нашей двери

Упрямо?

Я по тебе уже тоскую,

С болезнью я борюсь вслепую…

И от судьбы не жду ответа,

Мне нет роднее человека,

Чем мама…

Больница, белая палата –

Еще не время для заката!

Я поделюсь с тобою кровью,

Здоровьем, жизнью и любовью!

Встань, мама!

 У ВИТРИНЫ

Богатством сверкают витрины,

Гламуром и лоском маня,

И, глядя на эти картины,

Вздыхает дочурка моя…

Пойдем, дорогая! Мы — вместе!

А вечером дома — вдвоем,

Состряпаем счастье из теста

Любимую песню споем…

Украдкой смахнула слезинку,

Встряхнулась… Чего это я?

И дочке сказала: «Соринка,

А может, ресничка моя…»

* * *

Просто не было с утра настроения,

Завелась с пустого несовпадения…

Ну, зачем в сердцах на дочь накричала,

А она мне на обиду – смолчала?

Ни поспорила со мной, ни вопроса мне…

Не заметила, как дочь стала взрослою…

Ни слезинки… даже и не заплакала…

Стала первой на сердечке заплаткою…

Как доверие ее воскресить мне?

Приласкаю, обниму сильно-сильно!

ЖИЛИЩЕ ПОЭТА

Пусть жизнь протекает обычною прозой,

Рассказом о прошлом и о настоящем…

Жилище поэта – особенный остров,

Когда вдохновение животворяще.

Зачеркнуты строки безжалостно будут,

И строчка, одна, та, которую нужно –

Нечаянно вспыхнет, под стать изумруду,

И рифма окажется очень послушной.

Сидишь за столом, но над миром парящий,

Горишь маяком в полутьме, прямо в космос…

Когда вдохновение животворяще,

Жилище поэта – особенный остров!

БАБУШКЕ МОЕЙ

Ночь крадется черной кошкой,

Испугавшейся свечи…

Тянет из сеней морошкой,

Хлебным духом из печи…

Вспомним, милая, о прошлом

Или просто помолчим,

Пусть молчанье о хорошем

Растворяется в ночи.

Посиди со мной немножко,

Слово нужное скажи,

Проведи своей ладошкой

Мне по краешку души.

ПАМЯТЬ                    

Память странная штука –

          то не вспомнишь, что было вчера, 

то вдруг выплывет то,

               что случилось давно и далёко

и совсем не со мной.

                Чьи-то лица –

                        как будто родные? –

                                          в ночи у костра,

чей-то голос знакомый,

                 звучащий во тьме одиноко.

Иногда вижу косы

                 под стареньким

                                      тёмным платком.

Вспоминаю девчушку

              и хлебные крошки в ладошке.

И бревенчатый, старый,

                 живущий надеждою дом,

и в печи чугунок

                  обжигающей руки картошки.

А ещё похоронку.

                  Потухшие в горе глаза,

помертвевшие губы –

               лицо, точно список иконы.

Щёки белые в мел –

                   их ещё не омыла слеза.

Тишину на разрыв,

                    словно нить,

                                от невольного стона…

Это было когда-то давно

                             и совсем не со мной.

Отчего же я помню

                до самых мельчайших отметин

похоронки листок,

                  что держала дрожащей рукой,

как испуганно-тихо,

                    потерянно плакали дети...

Память странная штука –

                    то ласкает, то жжётся огнём,

вызывая из прошлого

                    в Лету ушедшие тени.

Мы дорогами

                   памяти предков

                                        по жизни идём,

ставим вехи на них,

                для идущих вослед поколений.

КАЛЕЙДОСКОП

Гребёнкой дождь прочёсывал кусты,

гигантскими скачками мерил поле,

потоком низвергался с высоты.

А ветер с силой, не давая воли,

толкал, мутузил, гнал куда-то вдаль

тяжёлую свинцовую завесу,

срывал с деревьев мокрую вуаль

и клочьями туман гонял над лесом.

А ветер рвал тугие облака,

давая солнцу выбраться наружу.

На миг светлела хмурая река,

и оживлялись на дороге лужи.

Дождь не сдавался, поливал сильней,

стучал, гудел на разные мотивы,

на пустоши спугнул табун коней

и гнал, хлестал, чесал и путал гривы.

И мчались кони гривами вразлёт

почти, как ветер, отставая малость,

вперёд, вперёд…

                     Вдруг резко – поворот…

А им вдогонку солнце улыбалось.

***

Расхристанный месяц, насмешливо скалясь,

болтался на небе оттенка индиго.

А звёзды лучистые в лужах купались,

и ветер куда-то бежал – торопыга –

по веткам деревьев,

                              швырял облаками

в хохочущий месяц, расплёскивал лужи.

Вот так же судьбина швыряется нами –

сегодня в фаворе, а завтра – не нужен.

***

Я устала от слов,

                объяснений, пустых обещаний.                      

Я устала смотреть

                в замутнённые ложью глаза.                         

Заблудилась любовь

                в тёмной чаще обид, умолчаний.                      

Нам друг другу давно

                уже нечего больше сказать.                      

Мы когда-то с тобой

               не могли надышаться друг другом.          

Шли по жизни вдвоём,

               и рука замирала в руке.                           

А теперь вот бежим

               заколдованным призрачным кругом                        

и не можем его

               разорвать на прощальном витке.                      

Мы не в силах расстаться,            

               и маяться нет больше мочи.               

Ты не хочешь уйти,

              ну, а я отпустить не могу.                              

Нас связали надёжно

              те давние дивные ночи,                                

те слова, что писали

              на девственно чистом снегу.                          

Я устала от слов.

              Нет, не тех, что писали когда-то,                     

а сегодняшних – лишних,

               пустых, прикрывающих ложь.                

И, конечно, сама,

              как всегда, я во всём виновата…                         

Ну, а ты, мой герой?

                             Не поймёшь…

                                          Не простишь…

                                                         Не уйдёшь…                       

МАЛЬЧИК

    Пёс был белым с рыжими подпалинами, весёлыми карими глазами и большим чёрным, всегда влажным носом. Когда-то он был охотничьей собакой, даже породистой, но теперь об этом никто не помнил. Хозяин его постарел и уже не ходил на охоту, да и сам пёс был достаточно пожившим, хотя и звали его Мальчик. Он сидел на цепи у будки, стоящей в дальнем конце сада и развлекался тем, что облаивал проезжающие мимо до́ма по дороге машины, проходящих людей и пробегающих бродячих собак. Но чаще всего он стоял возле забора, положив передние лапы на перекладину, и молча смотрел на дорогу. Что он там высматривал? Кто ж знает!

    Девчонку он любил. Девчонка была смешной, голенастой, озорной, с вечно разбитыми коленками и заштопанным подолом платья. Она постоянно висела на заборах и деревьях, платье, как назло, цеплялось за все выступающие доски и сучья.

    Девчонка пса обожала. Приезжая к деду, она первым делом бежала к Мальчику здороваться. Пёс скакал вокруг неё, клал лапы ей на плечи и норовил лизнуть в нос. Девчонка увёртывалась и хохотала. Им не было скучно вдвоём. Она поверяла ему свои девчачьи секреты, он внимательно слушал, склонив голову набок и смешно задрав ухо. Иногда они гуляли. Тогда девчонка снимала с Мальчика тяжёлую цепь, одевала старый брезентовый ошейник, привязывала верёвку вместо поводка, и они шли гулять по посёлку. Правда гулять с Мальчиком было сущим наказанием. Пес заглядывал под каждый куст, тянул верёвку в разные стороны, и, чтобы удержать её, девчонке приходилась напрягать все свои силёнки. Часто пёс срывался и убегал. Обидевшись, девчонка приходила домой одна. Но Мальчик, набегавшись, возвращался, снова прыгал вокруг неё, снова норовил лизнуть её в нос, и они мирились.

    Летом бабушка брала их с собой на луг на дневную дойку. Они шли мимо садов, в которых зрели на кустах ягоды, наливались соком плоды на деревьях, пестрели цветы, и свинарника, где в грязи валялись толстые флегматичные свиньи, и тянуло особым «свинячьим» запахом. Бабушка несла ведро и складной стульчик, девчонка – большую алюминиевую кружку, а Мальчик бежал налегке, обнюхивая дорогу и обочину чутким носом. Луг встречал их головокружительными запахами нагретых солнцем луговых трав и цветов, жужжанием насекомых, разноцветьем бабочек. Корова Милка, завидев хозяйку, протяжно мычала. Бабушка садилась на стульчик, подставляла ведро, и длинные звонкие молочные струи били в дно и стенки ведра, рикошетили и вспенивались. В алюминиевую кружку нацеживалось молоко, и девчонка пила его, горячее и пенящееся. От молока на губах оставались белые «усы». Мальчик тоже получал свою долю молока из широкой кружки, лакая его ловким длинным языком. На обратном пути бабушка несла тяжёлое ведро с молоком, девчонка – складной стульчик и кружку, а пёс бежал впереди, уже никуда не сворачивая, и помахивал хвостом. Вечером, стоя как обычно у забора, Мальчик весёлым лаем встречал возвращающееся с выпаса стадо, бабушка вела Милку в хлев, а девчонка шла рядом, гладя тёплый, пахнущий молоком и навозом, коровий бок.

    Особая радость охватывала друзей, когда их брали ворошить сено на дальнюю лесную полянку. Идти туда надо было долго по узкой тропинке, бегущей мимо садов за невысокими заборами, широкого поля, оврага, заросшего травой и цветами, и питомника плодовых саженцев. Девчонка рвала цветы, а пёс, как настоящая охотничья собака, всё время спугивал какую-нибудь дичь: то птичку, то лягушку, то бабочку. На обратном пути обязательно заглядывали в овраг, где на склонах зрела луговая клубника, и лакомились солнечной душистой ягодой.

    Рядом с девчонкой Мальчик забывал о своём возрасте, он казался себе молодым энергичным псом. А девчонка просто об этом не думала, в её жизни Мальчик был всегда.

    Однажды, приехав к деду, девчонка обнаружила пустую будку, рядом на земле валялась цепь, Мальчика нигде не было. Девчонка обегала весь посёлок, а нашла пса рядом с домом. Он лежал, забившись в стог сена. Девчонка бросилась к нему, гладила его по голове, называла по имени, но Мальчик не выскочил, как обычно, не стал прыгать вокруг неё, не пытался лизнуть в нос, просто смотрел на неё карими глазами и тяжело вздыхал. Когда девчонка попыталась вытащить его из стога за лапы, Мальчик оскалил клыки и несильно прикусил ей руку. Девчонка испугалась. Она никогда не видела своего друга таким. Заплакав, она ушла.

    Утром ей сказали, что Мальчик умер.

     Это была первая потеря в её совсем ещё короткой жизни.

КУЗЬКА

    Кузькина жизнь сразу начала складываться как-то не очень удачно.

    В подвале старого кирпичного дома кошка принесла четырёх разноцветных котят. Беленькая кошечка была очень похожа на мать, одному из котиков досталась чёрная шкурка, второму – рыжая, а Кузька получился серым с полосками.

    Когда котята немного подросли, кошка привела их в подъезд. Подъезд был, не сказать, чтобы грязный, скорее неухоженный. В нём витал стойкий кошачий запах, перебивавший застарелый запах дешёвого курева. На подоконнике каждого лестничного окна стояла консервная банка с окурками, а на каждой лестничной площадке – пластиковая одноразовая тарелка и обрывки газет, на которых сердобольные старушки оставляли кошкам еду. И банки, и тарелки с газетами периодически выбрасывала сердитая тётка в чёрном халате и войлочных сапогах «прощай молодость», убиравшая в подъезде и собиравшая стеклянные бутылки, остающиеся после любителей пива. Правда, бутылки доставались ей не всегда. Иногда какая-нибудь пронырливая старушонка успевала их собрать раньше неё. В такие дни тётка была особенно сердита и на чём свет ругала жильцов, курильщиков и кошек. Последние, попав под горячую руку, получали хороший пинок или удар мокрой тряпкой по усатой физиономии. Поэтому с самого раннего детства Кузьке приходилось быть начеку. Два раза он вылетал с балкона четвертого этажа, когда из-за своей природной любознательности забредал в квартиру алкоголиков, всегда державших дверь открытою. Оба раза Кузьке везло, он приземлялся на мягкую вскопанную землю – жильцы первого этажа разводили под окнами цветы. Но носом он прикладывался очень чувствительно потому, что его большая, тяжёлая голова значительно перевешивала маленькое, тщедушное тельце. Особенно донимали Кузьку дети, любившие возиться с котятами, они не давали котятам покоя, тормошили их, и почти всегда забывали покормить. Кузьку постоянно мучило чувство голода и боль от укусов блох, толпами бродивших в его мягкой шкурке.

    Но однажды всё изменилось. Кузьку подманили кусочком колбасы, посадили в коробку, выстланную мягкой тряпочкой, и куда-то понесли. В коробке было тепло, мягко, плавно покачивало, и Кузька уснул. Когда он проснулся, коробка стояла на крашеном деревянном полу. Кузька выбрался из неё и отправился изучать местность. Вскоре он обнаружил миску с молоком и тарелку с мелко накрошенной колбасой. Подкрепившись, Кузька завалился спать на чей-то мягкий и тёплый домашний тапочек. Так у Кузьки появился дом.

    Хозяйка Кузьку обожала, спал он в кресле на чистой простынке, с ним разговаривали, его ласкали, сытно кормили, вычёсывали шкурку. После водных процедур с душистым шампунем блохи пропали, и Кузька больше не вспоминал о них. Он подрос, потолстел и превратился в весёлого, смышлёного молодого кота. Очень быстро Кузька освоился и в доме, и во дворе, и в саду. Характер у него был миролюбивый, он играл с соседскими котами, устраивая беготню по всему огороду, но иногда горбил спину и шипел, или мяукал противным голосом, прогоняя со своей территории забредшего на неё чужого кота.

    Освоив ближайшую территорию, Кузька стал уходить всё дальше от дома, он бродил по окрестным улицам, забирался в дальние огороды и даже пересекал оживлённое шоссе, по которому с рёвом носились автомобили. И однажды случилась беда, Кузька попал под машину. Ему и на этот раз повезло, его не размазало по асфальту, а только отшвырнуло в сторону, но он очень сильно ударился спиной о камень. Домой он приполз на передних лапах, задние волочились за ним по земле. С трудом добравшись до крыльца, Кузька стал жалобным мяуканьем звать хозяйку. Увидев его, та пришла в ужас. Немедленно был призван знакомый ветеринар, который, осмотрев Кузьку, заявил, что переломов нет, но ушиб очень сильный, и коту необходим покой и уход.

    Первые несколько дней Кузька почти не двигался, только лежал или на мягком кресле в доме, или на матрасике во дворе, куда его на руках выносила хозяйка. Он ничего не ел, только пил воду, и очень исхудал. Потом Кузька стал подтягивать задние лапки, попытался вставать на них и, наконец, пошёл, сначала нетвёрдо, а затем всё уверенней и уверенней. Недаром говорят, что кошки живучи. Вскоре Кузька совсем оправился и снова стал носиться с друзьями по саду и огороду. К шоссе он больше не ходил.

    Жизнь шла своим чередом. Откружилось яркими бабочками лето, отплакалась дождями осень, в ослепительном, сверкающем  уборе пришла зима. Кузька полюбил сидеть на теплом подоконнике и смотреть на улицу. Но и на дворе ему тоже нравилось, можно было носиться с соседскими котами по расчищенным дорожкам, или сидеть на заборе, свысока одним глазком поглядывая на прохожих. С приходом весны Кузька стал забираться на окно с наружной стороны, разваливался на нагретом металлическом откосе и нежился на теплом весеннем солнышке.

    Живя в окружении любящих его людей, Кузька потерял бдительность, мог приласкаться к незнакомому человеку, стал доверять людям и не ждал с их стороны подвоха. А зря.

    Напротив дома Кузькиной хозяйки через улицу стоял такой же одноэтажный дом за высоким сплошным забором. Жили в нем трое: морщинистая старуха, её сорокапятилетняя дочь и недавно приобретённый муж дочери – лысый детина, зимой и летом щеголявший по двору в валенках, почему-то предпочитавший их всем другим видам обуви. Были они нелюдимыми, гости у них почти не бывали, соседи их недолюбливали. Изредка приезжал сын старухи с женой и тремя детьми. Чужие за калитку допускались очень редко, в дом – никогда. Дочка с мужем периодически принимались вести здоровый образ жизни, натягивали на лица капюшоны и бегали рыхлой трусцой вокруг улицы, или садились на велосипеды, но чаще всего разъезжали на машинах. Была у них ещё одна забава – пневматическая винтовка. В своём огороде за домом они постреливали по мишеням, нарисованным и живым. Не одна ворона лишилась жизни, пролетая над их двором.

    Но Кузька об этом не знал и как-то, гуляя по окрестностям, забрёл в их огород. Земля была свежевскопанной, рассыпчатой, и Кузька присел, чтобы сделать свои нехитрые кошачьи дела. Вдруг его буквально подбросило над землёй, а внутренности обожгла дикая, раздирающая боль. Кузька взвился свечкой и, не помня себя, бросился к спасительному родному дому. Он не добежал совсем немного, упал под яблонькой-дикушкой, что росла перед окнами.

     Стоял второй и последний в Кузькиной жизни май.

    С горя хозяйка вызвала милицию. Милиционеры приехали, помялись, но заявление приняли. Был опрошен сосед. Сгоряча он признался, что стрелял, у него изъяли винтовку.

    Кузьку похоронили в саду среди цветов, там, где он любил играть.

    Прошло немного времени, соседи опомнились и попытались решить дело миром. Хозяйка не захотела с ними разговаривать. Тогда в ход были пущены связи и деньги, дело замяли.

    Соседям вернули винтовку, и они снова постреливают в своём огороде.

    По каким мишеням? Не скажу, не знаю.