Форум

                                                                     РУСЬ

Шумят поля под слабым ветерком,
В лучах горячих наклонилось небо.
Мы вместе с материнским молоком
В себя впитали нежный запах хлеба.

Пусть говорим на разных языках,
Пусть разные в одеждах и обличье,
На крепких деревенских мужиках
Держалась Русь во всём своём величье.

А надо было – шли на смертный бой
Под грозный клич не опустив забрала,
И умирали, жертвуя собой,
От рекрута-юнца до генерала.

Уменье жить и мудрость стариков,
Как клад бесценный сохранялось в детях.
Мы Русь святую в глубине веков
Не потеряли в страшных лихолетьях.

Под шелест трав гудит пчелиный рой,
И светит солнце, небо обнимая.
Я каждый вздох речушки под горой
Благословеньем в сердце принимаю.

                                                                СУД БОЖИЙ

 Говорят, что нет на свете ничего тяжелей, чем груз на сердце. Казалось бы и не совершал ничего такого, а он, груз этот, всё давит, и нет способа избавиться от этой непомерной ноши. В таких ситуациях люди идут в церковь. А в этом случае всё было по-другому….

 
 Август затихал, но до начала учебного года оставалось ещё несколько дней. Школа готовилась принимать своих питомцев, поэтому уборщицы с упоением натирали полы и до блеска начищали окна классов. Учителя собирались в кабинете завуча, готовя школьные программы и привыкая к расписаниям уроков.
 В один из таких дней и пришло письмо из РОНО с просьбой прибыть всем преподавателям на районный педсовет. Хочешь, не хочешь, а ехать надо!
 Хоть и не так далеко до райцентра, а целый день потратишь, пока вернёшься. Дороги плохие, недавно дожди прошли, так что часа четыре по лесу на автобусе потрястись придётся!
 Молодой учитель музыки забежал домой.
- Зачем вызывают-то? – поинтересовалась жена.
- Как всегда, наверно, указания перед занятиями!
- А ваши-то где?
- Да на остановке уже. Бежать надо, скоро автобус подойдёт!
- Сапоги с ремонта забери, пожалуйста! Всё никак съездить не могу!
Улыбнувшись, учитель обнял своего трёхлетнего сынишку, прижал к своему плечу супругу:
- Заберу! – шепнул ей на ухо.
В РОНО пробыли недолго: кто-то получил грамоты, кого-то наградили подарками, районное начальство провело беседу по поводу предстоящего учебного года.
На автостанции вся делегация расстроилась: до рейсового автобуса ждать несколько часов! И тут кто-то предложил отправиться пешком. Мол, не ехать окружным путём, а срезать путь по воде, благо, Вятка – река судоходная и нет-нет, а какой-нибудь лодочник подрабатывал, перевозя нежданных пассажиров на другой берег. Женщины, конечно, отказались, а трое мужчин, в том числе и учитель музыки, решили воспользоваться этим решением.
Забрав в ателье сапоги жены, он с товарищами отправился на речной берег.
- Засветло доберёмся! – потирал руки один из коллег, - Надо только огонь разжечь! – посоветовал он ничего не понимающим мужчинам, - Ну, это знак такой перевозчикам!
 Костёр уже догорал, но с того берега никого не было.
- Пойду, пройдусь, может, на этом берегу кого встречу! – сказал учитель музыки и скрылся в прибрежных кустах.
 Дымок с того берега всё-таки заметили. Вместе с лодочником долго кричали и ждали товарища. Потом забросили в лодку его вещи, чтобы передать жене, и отплыли восвояси, надеясь, что он вернётся вместе с остальными на автобусе.
 Учитель музыки не появился дома ни через день, ни через два, ни через три…. А через неделю с проплывающего по реке теплохода заметили всплывший труп. По ориентировке отправили телефонограмму в посёлок. При опознании в личности погибшего уже никто не сомневался.
 Второго сентября вся школа хоронила любимого учителя. От горя слегла мать, а через некоторое время и жена, забрав ребёнка, навсегда уехала в неизвестном направлении.
Милиция, конечно, завела дело, но вскоре оно было закрыто, поскольку предъявить обвинение было некому. Так и осталось оно с пометкой «смерть по неосторожности».
 А через много-много лет к сестре погибшего учителя пришёл старик. Он нерешительно переминался с ноги на ногу, прежде чем войти, а потом долго молчал, сидя на табурете.
- Хочу рассказать тебе всё. Только ты не перебивай меня, я сорок лет носил этот груз в своём сердце, терпел, ночами не спал!
 Старик вздохнул.
- В тот день я, как всегда, дежурил на берегу. Сама знаешь, денег у нас в то время кот наплакал, вот и занимался иногда извозом. Кого на тот берег, кого на этот. Три рубля – это ж тоже деньги…. Сижу я, значит, жду и вижу – на другом берегу костёр замаячил: знать, ждут меня на том берегу! Пассажиров было трое, да и узнал я их – учителя из нашей школы.
Сели они в лодку, вещички свои закинули. А уже на середине реки заспорили двое о чём-то. Я не прислушивался, не вникал, поскольку не моё это дело. Сцепились они, а тот, что постарше, возьми да ударь другого, а потом ещё с силой за борт толкнул. Я хотел, было, остановиться, но старший как рявкнет:
- Доплывёт, молодой ещё!
А я всё на воду поглядывал, не покажется ли…. На берегу двое меня стращать начали: мол, тебе хуже будет, о детях своих подумай! Ещё и денег немного дали…. Вобщем, договорились говорить одинаково. А это значит, что в лодке его не было. Пропал где-то на берегу, искали, кричали, но так и не нашли….
 Старик вытер накатившиеся слёзы:
- Не знаю, простишь ли…. Вряд ли. Я столько лет в себе эту тяжесть ношу, уже и свидетелей-то живых, кроме меня, никого не осталось, а всё болит душа, не успокоится. Всё сужу себя столько лет, и засудить не могу…. Хошь, в милицию иди, хошь, сама меня накажи! А я, давеча, помирать надумал. Вот сходил к тебе сейчас, рассказал, и спокойнее стало. Стало быть, пора мне…. А то ведь покоя нет, всё твоего брата вижу….
 Старик поднялся, поклонился изумлённой женщине и вышел за дверь.
Вот такой он – суд божий….

                                               РЯБИНОВЫЕ КРАСКИ НОЯБРЯ

                                                                     РУДА

Просыпается ночь на раскидистых лапах кедровых,
Капля первой росы упадёт на крыло глухарю,
И вспугнёт кабарга тишину на откосах суровых,
Крикнет сойка вдали, над тайгой поднимая зарю.

Это, значит, в дороге поставлена новая веха,
Значит, снова идём за ненайденной нами рудой.
Пролетит над рекой  запоздалое долгое эхо,
А потом растворится печально за горной грядой.

Мы, конечно, пройдём перевалы, тайгу и болота,
Даже, если устал, даже если безумно продрог,
Потому что судьба подарила нам эту работу,
Потому что стоящий не ведает чувства дорог.

Первый солнечный луч пробежит по еловым макушкам,
По нехоженым тропам, что к тайнам далёким ведут,
И смеётся Сибирь кукованием серой кукушки,
Пряча в недрах своих недоступную ныне руду.

                                                             ЗАЯЧИЙ ХОЛМ

 Время безжалостно катило жернова истории.
 Заячий Холм – село большое, в давние времена именно сюда приезжали люди из близлежащих деревень на еженедельный базар. Кричали торговки, смолили свои самокрутки мужики, из накрытых платками плетёных корзин высовывали головы куры и гуси, приготовленные для продажи. За деревянными прилавками продавцы расхваливали свой товар, а покупатели с серьёзным видом торговались за каждую копейку, хотя все знали, что цена останется прежней. Ну, почти прежней! Это был праздник, который не пропускал ни один житель Заячьего Холма.
 Никитка Кожан тоже любил этот день. Ему нравилось, как соседские бабы в узорчатых поневах важно ступали в кожаных сапожках по пыльным улицам, как молоденькие девчонки, стараясь не попасть на глаза родителям, собирались в стайки и осторожно пробирались задними дворами к торговой площади. Десятилетнему мальчишке казалось, что нет лучше и красивее праздника на свете, чем этот базарный день!
 Вот и в это раз Никитка видел, как отец, местный кузнец Ерофей Кожан, спешил на базар. Он шёл размашистым шагом в своей белой, отделанной тесьмой рубахе с надвинутым на глаза картузе. Блестели надраенные ваксой сапоги, и мальчишка понимал, что такого видного мужика, как его отец, не отыскать во всём селе. Следом за отцом семенил с тачкой Ванька Горбыль, подмастерье, который уже несколько лет учился кузнечному делу. Придут они на базар, разложат на виду откованные серпы, косы, гвозди острющие, тут их и окружат всезнающие мужики, начнут цокать языками да нахваливать Ерофея за талант. А он будет только отмахиваться, кивая на Ваньку – его, мол, работа, это у него талант!
Жаль, отец не видел кузнеца в Никитке.
- Твоё дело учиться, сынок! Не хочу, чтобы ты всю жизнь, как я возле наковальни провёл. Вот выучу тебя, ты в город уедешь, семью заведёшь, - мечтательно говорил он, прижимая к себе сына, - а я буду приезжать к вам в гости и чаи распивать с невесткой да внуками. Из большущего самовара, из фарфорового блюдца с зелёной каёмочкой…. Красиво, да?
 Мальчишка кивал головой, и не было ему никакого дела до будущей невестки отца и внуков, о которых он мечтал. Жаль было маму, которая пять лет назад сгорела от чахотки. За это время начал стираться в памяти её образ, оставался только запах рук, запах пышных волос, к которым он так любил прижиматься.
Счастливый Горбыль, думал Никитка, всегда рядом с отцом! А он видел его только по вечерам, да и то, когда засыпал. Отец тихо ужинал, целовал сына и уходил к себе за занавеску.
 Поговаривали, что Ванька связан с красными партизанами, но только доказательств не было никаких. Люди старались как можно меньше говорить на эту тему, себе дороже, мало ли что! Иногда в Заячий Холм наведывались белые эскадроны, но о Горбыле все молчали. Может, жалели, может, боялись….
Отец с Ванькой давно уже ушли на базар. Догорал полдень, и солнце нещадно палило даже через окна. Никитка надумал сбегать на площадь, решив не попадаться отцу на глаза. Потом услышал какой-то шум и крики, как раз там, на базаре. Босиком выскочив из дома, он понёсся по разомлевшей от жары улице.
Среди скопления людей гарцевали на конях несколько казаков. Один из седоков, видимо, старший, размахивал нагайкой и грозно кричал на испуганную толпу:
- Ух, змеиное логово!
 Вздыбленный конь ринулся на толпу, которая охнув, хлынула, было, назад, да встал позади казачий конный строй, не дав сбежать никому. Завыли наряженные бабы, и грустно опустили головы мужики.
- А ну сказывайте, кто ещё из красного быдла окопался в вашем гадюшнике? – не унимался казак, хлестнув нагайкой стоящего ближе всех сельчанина.
 В самом центре площади в пыли лежал какой-то человек. На белой рубахе расплывалось большое тёмное пятно, и Никитка не сразу узнал отца. Узнав, бросился вперёд через испуганную толпу, упал на колени и нерешительно тронул его лицо:
- Отец!
 Намокшие от жары кудри прилипли к остывающему лбу. На выбритую щёку села муха, и мальчишка машинально отмахнул её в сторону. Увидев неловко вывернутую ногу отца, провёл рукой по пыльному сапогу. И… заплакал.
 Один из спешившихся казаков схватил его за шиворот и потащил в сторону.
- А ну погодь! – крикнул старший, спрыгивая с седла.
- Пацан, господин хорунжий! – начал, было, казак.
- Сам вижу, не девчонка! – осадил его офицер. Он схватил Никитку за ухо и больно притянул к себе, - Часто к вам красные приходили?
 Мальчишка плакал, размазывая слёзы по лицу, и не понимал, почему его отец, сильный и красивый, лежал, на пыльной базарной площади, раскинув свои жилистые руки, и не мог защитить его, Никитку, от этого страшного человека.
- Отпусти мальчишку!
Хорунжий вздрогнул от неожиданности и оглянулся на голос.
- Горбыль! – пронеслось по толпе.
Ванька Горбыль подошёл к офицеру:
- Отпусти мальчишку! – повторил он, - Малец ведь совсем: для него всё едино, что белый, что красный. Отойдём в сторону, расскажу кое-что!
 Хорунжий посмотрел на удивлённых казаков, поправил кобуру на портупее и, хмыкнув, пошёл к покрашенной церковной ограде.
- Беги на кузницу, - шепнул ему Ванька, - Обязательно на кузнецу, понял?
- Ага!
 Никитка побежал на сельскую окраину. Уже у околицы услышал позади одинокий выстрел, хотел вернуться назад, но возле кузницы увидел спешащих к нему людей. Много людей, с винтовками и красными бантами на груди. А потом споткнулся, упал на землю и заревел, обхватив руками ободранные колени.

- Проснулся, как хорошо! – тринадцатилетняя соседская девчонка Нюрка заботливо поправила соломенную подушку под Никиткиной головой. Она шла возле телеги, то и дело трогая ему лоб.
- Чего ты? – недовольно покрутил головой Никитка, - Я не больной!
- Лежи! – нахмурила брови Нюрка.
- А мы где?
- Я тебе сейчас такое расскажу, такое! – девчушка, забыв про свою строгость, тараторила без умолку, - Мы с красными уходим. Почти полсела уходит. Те, кто не захотел, остались. А ты вот заболел, два дня, как болеешь! От перенапряжения, наверно, так дядя Андрей говорит, командир!
 Никитка вспомнил отца с кровавым пятном на груди, Ваньку, идущего с казачьим офицером. Сдавило грудь, заболела голова.
- Знаешь, говорят, что Горбыль застрелил того беляка. Прямо возле церкви и застрелил! Только его потом казаки шашками порубали… - не унималась Нюрка, - Потом их вместе и похоронили, Горбыля и отца твоего. Только ты уж потерпи. Папка мой говорит, что ты с нами жить будешь, здорово, правда? Значит, ты теперь брат мой, поэтому болеть я тебе не дам!
Скрипели телеги, фыркали уставшие лошади, и разросшийся красный отряд уходил всё дальше и дальше от Заячьего Холма, некогда большого села, с единственной церковью на всю округу….
- Тебе повезло, всем повезло! – снова услышал Нюркин голос Никитка.
- Почему?
- Потому что Ванька Горбыль красным был, потому что отряд дяди Андрея как раз в Заячий Холм шёл. Не знаю зачем, не бабьего ума это дело, но только если бы не они, полсела казаки постреляли бы!
- Отца-то за что… - вздохнул Никитка.
- Так он же казака ударил, когда те у людей товары забирать стали!
 Никитка закрыл глаза. Подумал о том, что когда-нибудь он обязательно станет большим красным командиром, как дядя Андрей, а то и главнее. Будет ездить на гнедом коне, и наказывать тех, кто обижает простых людей. Как отец….

                                                           ОСЕННИЙ БЛЮЗ

Уйду с утра в дождливое ненастье,
Укрывшись своим стареньким зонтом,
И непогода, наслаждаясь властью,
Безумствует в желании пустом.

А ветер с голых веток неуклюже
Последний лист срывает, не стыдясь.
Осенний блюз играет дождь на лужах,
По улицам пустынным разойдясь.

Как хорошо, что есть на свете люди,
Желанные, как проблески зари,
Есть главный дом, в котором без прелюдий
Тебя всегда встречают у двери.

Взгрустну немного о другом мечтая,
Нет холодов, есть лето,я и ты,
Вот только осень воробьиной стаей
Осыпала поникшие кусты.

                                                                СПАСЕНИЕ

Ноябрь набирал обороты по всей сибирской шири. Начало месяца, больших морозов пока не было, но реки уже начали подмерзать, а лёд, ещё не окрепший и чуть запорошенный снегом, предательски потрескивал под ногами.
« Вот утону, так будет тебе весёлая жизнь!» - ругался Максим, всё дальше уходя прямо по речке  от мостоотрядовского городка. Речка петляла среди поросших по берегам кустов, и их тени мрачно отражались при лунном свете на недавно выпавшем снегу.
 Сегодня вконец поругался с начальником участка. Максим сам, конечно, не сахар, но так себя унижать он позволить не мог! Водитель второго класса, да у него опыта не занимать, а посадили на какой-то убогий столетний миксер, который и ремонту-то давно не подлежит! Вон Лёшке Стругацкому и то уазик дали, а за что спрашивается? Он без году неделя водителем! Месяц Максим ещё терпел, пытаясь вдохнуть жизнь в эту покалеченную технику, даже два рейса на мостовые опоры сделал, а сегодня опять полный швах – сдох допотопный аппарат. Максим к начальнику, а тот ремонтируй и всё! Слово за слово…. Психанул Максим, наговорил «в три короба» шефу, и, не переодеваясь, рванул прямо в Посольское, благо до него было не больше десяти километров. До утра где-нибудь пересижу, а с утра до города на автобусе, думал он, вот и пусть потом в конторе разбираются, кто прав, а кто нет! С его-то профессией не пропадёшь! А вещи потом можно забрать, нет такой проблемы.
 Ухнуло под ногами, вздрогнул лёд, и Максим не сразу понял, что проваливается в чёрную пучину. Зашлось сердце, едва ледяная вода коснулась тела. Она мгновенно проникла сквозь робу, и кирзовые сапоги, превращаясь в пудовые гири, потащили вниз. С открытыми от нахлынувшего ужаса глазами, Максим осознал явное приближение своей гибели. Он яростно махал руками, пытаясь определить местоположение спасительной поверхности. Чернота, сгустившаяся со всех сторон, стучала в воспалённом мозгу -  конец, конец! В лёгких заканчивался воздух, и в отчаянной попытке Максим попытался сбросить ненавистные сапоги. Злость на себя, на свою беспечность придавала силы, и ему удалось скинуть один сапог, другой. Теперь телогрейка! Господи, какой же тяжёлой бывает зимняя одежда!
 Глоток свежего воздуха ударил в мозг и теплотой пронёсся по замерзающим жилам.
Уже не чувствуя холода, Максим плыл. Не было ни страха, ни радости от чудесного спасения. Да и спасения ли, коли, не было видно вокруг ни берега, ни звёзд над головой!
 Максим почувствовал, как чьи-то руки схватили его за запястья и потащили вперёд. Захлёбываясь, он пытался рассмотреть своего спасителя, вот только брызги, что летели прямо в глаза, да учащённое дыхание незнакомца сливались в единую картину. Чернота…. Внизу, вверху, впереди.
 Максим спал. Вернее, ему казалось, что спал. Он явно видел, словно на кадрах кинофильма, как пробирались они запорошенными огородами  к освещённому фонарём дому. Переставший чувствовать замёрзшие ноги, Максим хлопал себя по леденеющим плечам.
- Потерпи! – с сочувствием посмотрел на него жилистый парень, тот, что так кстати оказался в нужное время на безжизненном ночном берегу. « Он что, не мёрзнет что ли?» - почему-то равнодушно мелькнула мысль.
 В доме играла музыка, и пришлось долго стучать в окно. Тепло, словно эфир пахнуло в лицо, когда в проёме распахнутой двери показалось милое девичье личико. Максима провели прямо к топящейся печи и усадили на старый диван, приютившийся у стенки.
 Несколько пар сидели за столом и шумно обсуждали какие-то новости, совсем не обращая внимания на гостя. Максим удивился, что так и не увидел ни магнитофона, ни какого-нибудь плейера, откуда бы лилась эта красивая и очень грустная мелодия.
- Выпьешь? – подошёл его спаситель.
- Да, - кивнул головой Максим, но захотелось спать. Он так и уснул сидя, прислонив голову к диванным поручням. И ему было абсолютно всё-равно, кто эти люди, как их зовут и по какому поводу они здесь собрались. …
- Ну и зачем ты на берег пошёл, Миша? – послышалось откуда-то издалека.
- Веру свою встречал, дядь Макар! – шмыгая носом, оправдывался парень.
- Пять лет, как уплыла, а ты каждый год ходишь! – недовольно кряхтел старческий голос.
- Вернуться обещала.
- Вернуться! Она до тебя утонула, какое такое возвращение теперь!
- Вот-вот, - вставил кто-то, - лежишь под своей корягой, вот и лежи! Да ещё этого заморыша притащил! Если б из наших был, а то….
- Заткнись, Федька, - вспылил Миша, - тебе о чём говорить? Ты со своей Еленой Прекрасной бултыхнулся в речку на машине, там и притаись!
- Ага, у них теперь всё на двоих: и тина, и песок! – хохотнул один из гостей.
- Кто бы рычал…. – обиделся Федька.
 Звякнули рюмки.
 «Забавно всё, - думал Максим,-  и дом этот, и утопленники. Тёплая печка, мягкий диван, музыка». Потом голоса стали удаляться. «Может, и не тонул я вовсе?» - пришла запоздалая мысль.
 Почувствовал, как кто-то бьёт его по щекам. Открыв глаза, увидел испуганного Лёшку Стругацкого. Тот, стоя на коленях,  яростно пытался разбудить Максима.
- Ох! – выдохнул он, едва заметив вздрогнувшие веки.
- Ты откуда? – не понял Максим, садясь на землю. Она была мёрзлой, и холод тонкой змейкой начинал проникать под спецовку. Ноги, колени, грудь. Заметил, что нет сапог, нет телогрейки, нет шапки. Возвращалось сознание чего-то страшного, уже свершившегося.
- Ты чего, дурак, вытворяешь?! – кричал Лёшка, - Сергеич всю округу на уши поднял, когда догадался, что ты ушёл! Да ещё на ночь!
 В машине опять вернулось ушедшее тепло. Успокоившейся Стругацкий крутил баранку и поглядывал на Максима:
- Да, брат, устроил ты переполох! Ладно, я догадался, что ты в Посольское направился! - Он самодовольно хмыкнул, - Представь: ночь, холод. Все разбрелись на твои поиски, а я по следам, да к речке! Дальше соваться не стал, вижу, лёд ещё не устоявшийся. Ну, думаю, на тот берег ты перебрался. Чудом, но сумел. На машину и на другую сторону! Крюк через Посольское пришлось давать. Вот в той развалюхе тебя и нашёл! На весь берег одни эти стены!
« Если б ты видел что это за развалюха!» - хотелось сказать Максиму, но передумал.
- Повезло. Одного понять не могу, как это ты не замерзнуть умудрился? – всё философствовал Стругацкий, - Ни костра тебе, ни крыши над головой, даже одежду куда-то раскидал, а как-будто с печки выполз, а? Бегал всю ночь что ли?
- Бегал! – кивнул головой Максим. Ничего не хотелось рассказывать, тем более никто не поверит в этот странный сон с чудесным спасением. Всего ночь прошла, а как всё изменилось….
- Да! – неожиданно вскрикнул Лёшка и едва не перевернул уазик на повороте, - Тебе миксер новый идёт! Старый в город на базу, потому как ресурс свой выработал! Это не я, это Сергеич сказал. Так вот. Конечно, у тебя второй класс, опыт опять же…. А мне от этого драндулета никуда не деться!
- Дурак ты!- едва слышно сказал Максим.
- Чего?
- Ничего, на дорогу смотри!

                                                               УХОДИТ ГОД

Уходит год, последняя прогулка….
Кружится снег над кронами берёз,
Лишь скрипнет ставня где-то в переулке,
Да одиноко гавкнет чей-то пёс.

Заглянет в сквер, потом вздохнёт у клуба,
И постоит под куполом святым.
Никто не видит, как накинув шубу,
Уходит он по улицам пустым.

Спешат часы, но время всё рассудит
В извечном споре о добре и зле,
Да, от болезней умирали люди,
Но кто-то и рождался на земле.

Ну, всё, пора, давно метель замолкла,
Пусть люди веселятся и поют!
А Новый год, заглядывая в окна,
Уже обходит вотчину свою.

                                                      ГОЛУБЫЕ РАССВЕТЫ

                                                         НАТАШКИН ЛУГ

Я каждый миг благословлю,
Что сохранили, не порушив,
И каждый раз твой взгляд ловлю,
Который смотрит  прямо в душу.

Сюжетом доброго кино
Едины судьбы изначально,
А я тебя уже давно
Привёз сюда совсем случайно.

Коврами годы не стеля,               
Наш календарь судьба  листала,
Случилось так – моя земля
Давно твоей землёю стала.

В погожий день, когда вокруг
Июль притих в тени дубравы,
Пойдём с тобой на дальний луг,
Где ароматно пахнут травы.

И ковылями поиграв,
Метнётся ветер за овражки,
А ты, в плену зелёных трав,
Всё будешь рвать свои ромашки.

Спасибо, что ты рядом, тут,
За то, что ты со мной, Наташка,
За то, что на лугу цветут
Твои любимые ромашки.

Теперь я знаю – сделав круг,
Судьба прервётся у ограды.
… Я жив, пока есть этот луг,
Пока твоё дыханье рядом.

                                                     А СЕРДЦЕ СКУЧАЛО...

Зачем я с земли, где родился и рос,
Однажды уехал в объятиях лета?
Всегда задавал себе этот вопрос,
А сердце стучало, не зная ответа….

Мне снились опять и опять клевера,
Всё было далёким, но было так близким,
Кружила тайга от костра до костра
Дороги мои по просторам сибирским.

В распадках болотистых пряталась ночь,
За сопками  где-то рождались рассветы,
А сердце скучало, не в силах помочь,
И так же, как прежде, просило ответа.

Но жизнь рисовала другие холсты
Размашистой кистью студёного ветра:
Там нет васильков, там другие цветы,
А рядом берёзы в объятиях кедров.

Я сам дописал свой счастливый пролог,
И понял - разлука подобна ненастью.
Огромна Земля, только есть уголок,
В котором навечно прописано счастье.

                                                           ГУСИ-ЛЕБЕДИ

Разомлели снова дни в зелёном лепете,       
Вон берёзки, как красавицы стоят,
Поскорее возвращайтесь, гуси-лебеди,
В наши дивные и тихие края.

Помнишь пару, что с тобой весной приметили,
Каждый год прилёта ждали вновь и вновь,
И однажды, как случайные  свидетели,
Наблюдали лебединую любовь.

По утрам, взлетев, кружила пара в просини,
К облакам взмывали гордо и легко,
А потом они над сказкой рыжей осени
В белой стае уплывали далеко.

Но сегодня все слова поникли в трепете,
До обидного понятные вполне:
Не вернутся нынче наши гуси-лебеди,
Видно, сгинули на дальней стороне.

Над землёй шумит весна неповторимая,               
Теплоту даря для птиц и для людей.
Так и любим мы с тобой, моя любимая,
Словно пара тех пропавших лебедей.

                                                           МЫ - ГЕОЛОГИ

Нашу жизнь изменить мы однажды сумеем едва ли,
Значит, в судьбах своих проложили маршруты не зря.
Нас манили к себе, словно птиц, предрассветные дали,
Где рождалась уже в колчедановых странах заря.

Тот  палаточный мир навсегда покорил наши души,
Через горечь разлук закалялись на тропах сердца,
Мы спешили любить, мы умели и спорить, и слушать,
И, поверив друзьям, были преданы им до конца.

Шорох горной тайги, словно песня врывался в палатку,
Ветер мчался на юг по макушкам еловых вершин,
И буянил медведь на малиннике где-то в распадке,
Распугав глухарей ненароком в безлюдной глуши.

Говорят, что нельзя одну реку форсировать дважды,
Может, вправду тогда это будет другая река?
Бесконечен маршрут, на который мы вышли однажды,
В полевом дневнике не дописана наша строка….

                                                                 ГАГАРИН

День апрельский, прошла зима,
Воздух полон журчаньем вешним,
Тонкой змейкой ручей с холма
Прямо в речку течёт неспешно.

Вот таким же весенним днём
В жарком пламени длиннохвостом,
Облака опалив огнём,
Уносилась ракета к звёздам.

У безмолвия вечен путь
В бесконечной своей дороге,
Только звёзды совсем чуть-чуть 
Стали ближе ещё немного.

А навстречу летела мгла,
Где никто ещё раньше не был,
Тишиной неизвестность жгла,
И внизу проплывало небо.

Очень трудно понять сейчас,
Что он чувствовал в те мгновенья,
Жизнь отмерив свою на час,
Без возможности на спасенье.

Первый шаг – это как росток,
Непривычный к порывам ветра,
Как же много - один виток
Через тысячи километров!

Век двадцатый, безумный век
В космос дальний торил дорогу,
И советский наш человек
Смог подняться в обитель бога.

Память ищет свои пути,
И сомнения не приемлет.
Ведь для нас он ещё летит,
Озаряя улыбкой Землю.

                                              НУ, КУДА Ж ВЫ, ГОДА, УХОДИТЕ

Я во взгляде твоём таинственном
Пропадаю, как в вихре вьюжном,
Быть хочу для тебя единственным,
Самым лучшим и самым нужным.

Не сгорит любовь, не обуглится,
Мне б в глаза твои окунуться,
Да под руку пройти по улице
И от счастья не задохнуться!

Ну, куда ж вы, года, уходите?
Разве можно спешить так яростно?
Только сердце стучит, как ходики,
Замедляя свой ход безжалостно.

Всё качает судьба суденышко,
В лютом шторме грозит разбиться.
… Мне бы счастья испить до донышка,
И в любви своей раствориться.

                                                             СТОЯТ ЧАСЫ

Часы стоят, когда кого-то ждёшь,
Боль и надежда в муках каждодневных.
… Идёт гроза, и хлещет майский дождь,
По крыше дома на краю деревни.

Вот громыхнуло где-то за горой,
И разразилась гневная тирада.
Идёт гроза, нарушив мирный строй,
А не война, пришедшая из ада.

Влетает дождь в разбитое окно,
Сбивая тишину в раскатах грома,
И ставни, не прикрытые давно,
Стучат о стены нежилого дома.

Но был когда-то светлым этот дом:
Ворчала мать за грязные ботинки,
А сыновья, прощённые потом,
На печке лёжа, слушали пластинки.

И не было на свете лучше них,
Два сына, две судьбы, как божья милость.
Они влюблялись в девочек своих,
А у неё от счастья сердце билось.

И, слава богу, минула нужда,
Муж работящий – это ль не везенье!
Но вот внезапно грянула беда.
Год сорок первый. Лето. Воскресенье.

И лютой болью в души заглянув,
Беда сразила горечью полынной.
Навечно уходили на войну
Сначала муж, а после оба сына.

В свою судьбу обратно не войдёшь,
Отмерив время на другой тропинке.
… Сбивает пыль со ставен тёплый дождь,
И падает в проросшие травинки.

                                            ГЛАВНОЕ, ЧТОБЫ ПОМНИЛИ

 Что за май нынче выдался, подумал Николай, сворачивая на обочину, жарит, как в середине лета! Июль, не иначе! Кондрашов уже, поди, Девичьи Горки прошёл, а может, и ночевать там остановился. Дальнобой, вообще, дело неблагодарное – сегодня ты на коне, а завтра под ним. Так и утром сегодня случилось, когда два ската на «выстрел»! Егорка Кондрашов помочь, было вызвался – напарник как-никак, но Николай отговорил: езжай, мол, до самих Горок, там и встретимся, а здесь с колёсами этими сам разберусь, зря что ли две запаски вожу!
- Ну, смотри, Николай Иваныч, вдвоём бы сподручнее!
 Егорка упылил, а он часа четыре провозился, не меньше, да ещё жара эта чёртова! Терпи Вавилов, говорил сам себе. Пока чайку попил, пока советы шоферские на стоянке послушал, тут уже и время далеко за полдень перевалило. Надеялся Егорку догнать, так ещё и шланг топливный лопнул в пути!
 Николай съехал с обочины в прилесок и заглушил мотор. Минут пятнадцать передохнуть надо, дал он себе установку, воздухом подышать. Тем более, судя по навигатору, до Девичьих Горок тридцать километров осталось!
 Берёзова роща была хороша! Шумели верхушки деревьев, а по зелёной, ещё свежей и незапылённой траве, сновали муравьи. Вот работяги, усмехнулся Николай, нам бы, людям, ваши заботы! По крайней мере, муравьям пробитые колёса не надо перекидывать! Ему понравилась эта мысль, и он с блаженством вздохнул полной грудью.
 Отойдя подальше от муравейника, прилёг на траву, закинув руки за голову. Всего десять минут, успокоил он себя, а Кондрашов подождёт, всё-равно, наверно, ночевать собирается, меня ожидаючи!
 Выбил его из забытья страшный взрыв. На лицо упали комки перегнившего дёрна, вырванного вместе с корнями травы, и Николай испуганно вскочил на ноги. Что это?
 Откуда-то из кустов выскочил человек, одетый в военную форму, с наганом в руке:
- Почему без оружия? – зло прокричал он Николаю, наставляя пистолет прямо ему в лицо, - Куда дел винтовку, спрашиваю?!
 Ничего не понимающий Вавилов, ошарашено посмотрел по сторонам. Беспорядочно бежали солдаты. Кто-то передёргивал затвор и, оборачиваясь, не целясь, стрелял в ещё не видимого противника, кто-то просто отступал, пятясь назад, и тоже стрелял. Выстрелы, крики, мат…. Вдалеке ухнул новый взрыв, и Николай непроизвольно втянул голову в плечи: что за чертовщина? Учения, фильм снимают?
- Командир, - обратился к офицеру Вавилов, но тот, подняв вверх наган, уже  ринулся к отступающим солдатам:
- Назад, мать вашу! Всех под трибунал отправлю!
Чушь какая-то, подумал Николай, как бы издалека наблюдая за происходящими событиями, война что ли? Да и форма у всех, как в сорок первом году!
 Совсем рядом раздался взрыв, и Вавилова снова осыпало дёрном. Да ещё что-то просвистело рядом. После этого по-настоящему стало страшно.
 Офицеру удалось остановить своё воинство.
- В атаку! – зычно гремел командирский голос. Солдаты останавливались, подчиняясь приказу, и нерешительно топтались на месте, виновато опуская глаза.
- Вперёд, неоперуши! – снова крикнул офицер, а из-за покореженных взрывами берёз выползала серая людская масса с автоматами наперерез. И выстрелы…. Немцы, ужаснулся Вавилов, как же так!
 Он побежал. Побежал прочь от этого грохота, от этого воздуха, перемешанного с кровью и порохом. Побежал от своего страха.
 Взрыв прервал его бег, бросив на землю взрывной волной, и оглушил нескончаемым звоном в ушах. Конец, подумалось, как о постороннем.
…. Солнце клонилось к закату. Сколько ж я проспал, ужаснулся Николай и посмотрел на часы: восемь часов вечера! Да Егорка его со свету сживёт и пристыдит ещё! А потом вспомнил про свой сон. Эко разморило, надо ж так!
 Всю ночь в придорожной гостинице Девичьих Горок он ворочался на кровати и никак не мог уснуть. Егорка, просыпаясь от скрипа его кровати, всё вздыхал и, укутываясь в одеяло, сразу засыпал, умилённо улыбаясь, видимо, приятным сновидениям.
Тебя бы под взрывы, посмотрел бы я, пришла внезапная мысль. Дурак, о чём думаю? Какие взрывы?
 Но утром всё-таки уговорил напарника пройтись по центру.
- Нагоним, первый раз что ли? - сказал он Кондрашову, на что тот, к удивлению, согласился.
 А Вавилову хотелось найти памятник павшим героям. Не может быть, чтобы не было такого памятника! Нашли. Показала женщина, гуляющая с ребёнком. Здесь, на табличке этого монумента, Николай нашёл то, что хотел увидеть: имена бойцов и год гибели. 1941.
- Все полегли как один! – послышалось позади. Вавилов обернулся и увидел седоволосого старика с орденскими планками.
- Страшные бои были? – спросил он.
- Ещё какие…. – старик подошёл к монументу, - тридцать два человека. Новобранцы, петушки ещё…. Винтовки только-только в руки взяли. И старший лейтенант Некрасов, командир их. Говорят, ни один не отступил, до последнего солдата немцев держали. Так вот….
- А Вы здесь же воевали?
- Нет, сынок, я под Сталинградом…, - старик поклонился, посмотрел на Вавилова и Егорку, который внимательно слушал их разговор, и добавил, - Главное, чтобы помнили!

                                                                  КОСТРЫ

С фотографий поблёкших устало глядят
Лица тех, с кем ходил «за туманом»,
С кем на долгие годы сдружился, пройдя
По широтам и меридианам.

Наша дружба крепчала на стылом ветру,
Всё по-взрослому, не понарошку,
Мы шагали по ягелю, как по ковру,
Сапогами сбивая морошку.

Всё хотели успеть, чтоб «сейчас», не «потом»,
Наша юность не требуя скидки,
Расплывалась усталостью, тёмным пятном
Высыхая на энцефалитке.

Свято верю, что в жизни сумели пройти
Мы маршруты свои не напрасно,
Никогда не закончатся наши пути,
И костры никогда не погаснут.

                                                    ЧЕМ ПАХНЕТ РОДИНА

Чем пахнет родина, скажи!
Быть может вишнями из сада?
Прохладой утренней межи,
Иль земляникой для услады?

Чем пахнет родина, скажи!
Нет ничего желанней боле
Заветной тропки через поле,
Что змейкой в васильках лежит?

Чем пахнет родина, скажи!
Косым дождём над старой крышей?
Ковыльной веточкой поникшей?
Речушкой, что в лугах бежит?

Проулком?  Облаком над ним?
Кустом репейным у дороги?
А, может, детством босоногим,
Что в памяти своей храним?

Чем пахнет родина?

                                                     НАЕДИНЕ С СОБОЙ

Через сотни преград, как на карту пунктиром ложатся
Вехи жизни моей, где смешались и вера, и труд.
Я куда-то спешу, забывая порой отдышаться,
По дороге в которой ещё не отмечен маршрут.

Мне казалось всегда, что достигну такие высоты,
Где мечта и любовь вспыхнут заревом яркой звезды,
И дополнят стихи неприметные прежде красоты,
Каждой строчкой своей, как журчанием чистой воды.

Я пытался пройти без поддержки любые пороги,
Не грустя, принимал своей жизни любой оборот,
Я хотел всё успеть, выбирая навскидку дороги,
И сумел повернуть, слава богу, на свой  поворот.

Бесконечности нет, всё когда-то должно завершаться,
Веет грустью покой, если сердцу привычна борьба.
Через сотни преград, как на карту пунктиром ложатся
Вехи жизни моей, что давно начертила судьба.