Форум

Сегодня на НЬЮСЛЭНДЕ прочитал очень любопытную информацию:

«Деньгами из российских пенсионных фондов могут профинансировать строительство моста через Керченский пролив: об этом раздумывает правительство, пишет РБК со ссылкой на неназванные источники в пенсионных фондах. Как в случае воплощения этой идеи деньги будут возвращены, непонятно: ведь проезд по мосту планируется сделать бесплатным.» (конец цитаты)

Сначала я хотел возмутиться. Дескать, да что же вы, собаки позорные, делаете? У меня пенЗия – восемь с половиной.  Еле-еле хватает на немудрёный прокорм и «пенсионную» читушку, а вы, получается, и этих скромных радостей меня лишить хотите? Совесть-то у вас есть или уже давно и прочно наблюдается полное её и совершенно радостное для вас отсутствие? Щипите  «шубохранильщиков» и прочих заворуев! У них морды и так того гляди треснут от несметно наворованных богатств, а от меня, красивого, отдрисните как можно быстрее и как можно подалее! Как сказал  замечательный современный поэт Илья Алёхин:

Уж с веток листья ветер обрывает,
Дождит, знобит и скоро заметёт...
Казалось бы, природа умирает,
Но бл.дство, тем не менее, растёт!

Ну, и далее, разные мои ласковые слова вперемешку с нецензурными междометиями и выразительными метафорами…

В общем, покручинился я, поорал в пространство, а потом лечебно-профилактический стакан выпил – и  как-то сразу успокоился.  Подумал: а чего это я из себя героя выкандрючиваю? Герой, грыбёныть, совершенно никем невидимого и ни  накой неслышимого фронта…  Ведь если эти «деятели-мостостроители» решили мои пенЗионные на этот мост «зарядить», то всё равно не успокоются! Всё равно зарядят и моего мнения об том совершенно не спросят! Поэтому тут же перемнил свою прежнюю точку зрения (помните, как в фильме «Асса» жулик в исполнении прекрасного артиста Башарова говорит: « Я был не прав! Я был не прав!») и совершенно ответственно перед лицом своих товарищей, таких же нищебродов-пенЗионеров, заявляю: а и хер с ней, с этой пенЗией! Забирайте всю до  распоследней до копеечки! Не жили богато, зато помрём счастливо. Тоись, от осознания, что в эту железобетонную громадину, которая мне и в одно, скажу деликатно, интимное место не упёрлась, вложен и мой персональный счастливый кирпич! А без читушки я обойдусь. И без магазинного корма тоже. Сейчас весна начинается, а как говорил а моя покойная бабушка, «весной не помрём. Весной крЯпива полезет, щей наварим!». Так что будем жить, товарищи! Ура! И слава нашим отважным мостостроителям и, до кучи, прилегающим к ним таким же отважным «шубохранильщикам»!

(героическое. Исполняется могущественно. Сопровождается унылыми обломками сбитых вражеских еропланов и стратостатов)

Посвящаю моему лучшему другу Гарьке Сэ Преотважнейшему. С грустной нежностью вспоминаю аэродром клуба ДОСААФ между  деревнями Коробчеево и Троицкие Озёрки, где на аэродромном поле  мы собирали великолепный щавель, а потом там же, на кромке, великолепно устроившись в тенёчке молодых берёзок, не спеша распивали алкогольный напиток забытого названия, что-то среднее между рислингом, мускатом и самогонкой, и закусывали всё тем же свежим щавелем, а также ирисками «Кис-кис». А отважные самолётьщики всё взлетали взлетали… А отважные парашютьщики  из них всё прыгали и прыгали… А мы всё смотрели и смотрели… А вы говорите: купаться!

Эпиграф:

- А что нам с этих трёхсот грамм будет? Мы же гипербореи!

( Из записных книжек Венички Ерофеева)

Гарька Сэ – отважный лётчик,

Истребитель  скоростной.

Он врагов сражает целко.

Гарька дружит с головой!

Хер его поймаешь в  небе!

Хитрожопый супер-ас!

У него стальные крылья

И орлиный зоркий глаз.

Берегитесь, вражьи твари!

Заготавливай гробы!

Никого он не упустит!

Всех воткнёт, ебёна мать!

А натурой он – скромняга,

Любит щи и майонез.

В день свободный на гармошке

Исполняет полонез.

Он – герой! К чему сомненья!

Это каждый подтвердит.

И Звезда на гимнастёрке

Гордым пламенем горит!

(песня. Исполняется голосом, полным мужественной скорби. Сопровождается соседкой-матершинницей и её громкими простонародными словами. Вот же тварь!)

Посвящаю моему лучшему другу, тонкому знатоку вино-водочной продукции Гарьке Сэ Необыкновенному

Эпиграф:

- Сегодня праздник у ребят!

Ликует пионерия!

Сегодня к ним пришёл в отряд Лаврентий Палыч Берия!

Не мужчина – созвездье букетов.

Ароматом до пяток пропах.

Балагур-алкоголик Скелетов,

И к тому же блидун-вертопрах.

Он учтив, как верблюд на природе,

Простодушен, как крыса в стогу.

И чего  его люди не любят,

Совершенно  понять не могу.

Припев номер один:

Нету действеннее клизьм,

Чем родной алкоголизьм!

Припев номер два:

Хлебца беленького, что ли,

Мне покушать с колбасой?

Обретя в подобный образ

Равновесия покой.

(кантата си диез минор напрямую. Исполняется страстно и убеждённо. Сопровождается хором трезвых раков)

Посвящаю моему лучшему другу Гарьке Сэ. Помню его маленьким, когда он бегал в порточках на бретельках и время от времени ронял из своего очаровательного носика большие прозрачные сопли, взахлёб хлебая какое-нибудь ситро или газировку. А потом этот поросёньчик рос-рос, рос-рос, и выросла такая большая… И хлебать она стала уже не ситро, а портвейн и более серьёзные  и более душевные напитки… Вот как становятся передовиками производства и «сто процентов к плану»! А вы что думали? Это целая наука под названием ЖИЗНЬ!

Эпиграф:

- Я сидела у окошка,

Подпирала нос ладошкой

И смотрела на звезду.

Та похожа на пи…! –

( из народного творчества глубины наших скорбных веков)

Хорошо покушать ананаса!

Это лучше, нежли водку пить.

А ещё родимых папу  с мамой

Горячо, как Родину, любить!

Уважать дедульку и бабульку,

В саде-огороде помогать

И старушек разных полоумных

Вдоль дороги нежно провожать.

Говорить внушительные речи

И глаголом жечь сердца людей.

Депутатом стать. Завесть корову

И больших нахальных голубей.

Отдыхать с устатку на пригорке,

Вдаль смотреть, купаться до утра…

Хороши пейзажные просторы!

Водки нет. Попьёмте, что ль, ситра?

Эпиграф:

- Штирлиц шёл по Цветочной улице, а позади него,  печально кружась в воздухе, падали и падали плейшнеры…

( из пережитого)

Печальную новость прочитал я на информационном портале НЬЮСЛЭНД:

«Как сообщает агентство ТАСС, у специалистов Центра управления полетами на сегодня остается всего две попытки установить связь с космическим грузовиком «Прогресс М-27М», который должен доставить груз на МКС. Время отведено до 17:00 по мск, после чего корабль покинет зону досягаемости российских средств слежения.

Как пишет издание «Медуза» со ссылкой на источник в ЦУП, есть возможность потери грузовика. Корабль может несколько суток провести в автономном полете, после чего упадет на Землю.

Напомним, ракета-носитель "Союз-2.1а" с транспортным кораблем "Прогресс М-27М" была запущена с космодрома Байконур во вторник утром. Он должен доставить необходимые для полета экипажа МКС топливо, кислород, аппаратуру для научных экспериментов, продукты питания, а также копию Знамени Победы. После отстыковки корабля от ракеты в ЦУП сообщили, что на землю не поступает телеметрия. Позже стало известно, что на "Прогрессе" не раскрылись две антенны системы стыковки "Курс". Корабль не вышел на расчетную орбиту из-за сбоя в работе одной из ступеней ракеты-носителя "Союз-2.1а".( конец цитаты)

Из всего текста я понял одно: мы потеряли очередные «космические» миллионы (сколько? Десятки? Сотни?).  Лучше бы мы их пропили всем нашим развесёлым орденоносным колхозом… Вопрос: а за каким нам этот космос вообще и соответствующая контора под названием Роскосмос? Нет, ребята, я в здравом (пока что) уме – зачем? Какой от него (и от неё) стране ПРАКТИЧЕСКИЙ толк? Помню, такой вопрос несколько лет назад уже возникал. Тогда  большие космические начальники  отчаянно отбивались, уверяя всех нас, что без этого самого Роскосмоса все мы «дорогие россияне» – никуда, все мы – ни почем, и все мы – ни ногой в наше  распрекрасное светлое будущее ( а прекрасно оно, как известно, потому, что так  всегда и останется будущим. Во всяком случае, для нас, простых «смертных». Для «шубохранильщиков» оно уже давным-давно наступило).

         Тех красномордых генералов  я распрекрасно понимаю: получать невломенные зарплаты и ни хрена за ЕТО не потеть – это же сказка, а не работа! И будь я на их месте, то, конечно, тоже бы с пеной у рта  доказывал необходимость себя, любимого, своего генеральского картуза и своих генеральских лампас. Но поскольку я  - простой рядовой гражданский пенсионер с юмористической пенсией, то  вправе спросить: ребята, доколе? Есть вопрос – где ответ? Нету ответа. И очередная махина, стоимостью не в один мильён рублей (а может, и долларов) скоро сгинет безвестно в Тихом океане (и это ещё хорошо, если грохнется действительно туда. А то возьмёт и шлёпнется прямо нам на лысину. Возможно, с нашим-вашим смертельным исходом. Будет очень приятно.)

         Посткриптум. А из все тех «космических» генералов  лично мне нравится лишь один (не помню его фамилию). Тот, который вместе со своей персональной секретуткой  очень любит шляться по московским кабакам, ужираться там с «космической» скоростью, после чего заказывать вполне земную, не «космическую» драку и получать в этой «махаловке» бутылкой из-под шампанского по своему генеральскому картузу. После чего срочно ложиться в «бурденку», а сопровождавшая его по  рсторанным загулам секретутка начинает впаривать нам лапшу о том, что ейный любимый начальник  лёг лечиться от «часовых поясов» (?). В  том смысле, что частые перелёты из одного « часового» пояса в другой губительно влияют на его генеральское здоровье, а также на его картуз и лампасы. Через пару недель этот бравый «герой бескрайних космических просторов» выписывается, подмигивает секретутке (дескать, Анюта! Я снова тута!) – и они идут в очередной кабак за очередной порцией  совершенно земных трендюлей…. Вот это по-нашему, по-космодромски! Планете Земля – пламенный привет!

(протопоэтический роман в элегических четверостишьях. Исполняется довольно-таки приятным баритоном, но всё-таки гнусаво. Сопровождается  ансамблем ложкомоев-балалаечников имени Никодима Чесотошного)

Посвящаю моему лучшему другу  и неизменному певцу родных подмосковных просторов Гарьке Сэ Безвозвратному. А как чудесно после сбора грибов в запретной зоне («Стой! Стрыляю!Хеньдехох!») мы освежались в щуровской придорожной забегаловке «Синий платочек», что располагалась напротив  военной части моряков! Как славно мы выпивали там незамысловатую «краснушку», закусывая варёными свинячьими ушами, обмазанными хреном столовым-хреном могучим! Там в ассортименте ещё обязательно бывали коклеты, которые уверяли, что они – стопроцентно из мяса, но мы на эту дешёвую саморекламу никогда не покупались (зачем? Взрослые же люди!)  и никогда их не брали. Коклеты для грибников-«краснушечников» -  это неприкрытое пижонство! И как они, эти незабываемые уши, перед тем, как провалиться в желудки, буквально таяли на наших языках! Да, сейчас таких ушей нет! И мяса в коклетах тоже нет ( и никогда не было!)! А вот сволочей  - навалом! И вчера, и сегодня, и во все времена! И сколько их ещё будет, Гарька!

Эпиграф:

 Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог…

Шептал мне ласково: дебил… -

И в Летний Сад гулять водил! –

(неизвестный автор наших дней - и  вообще наш!)

Что ты делаешь, Гарька! Коклета!

Ты пожрал её словно удав!

И сердца каменеют от горя!

Как же в этом ты, Гарька, не прав!

Что тебе она сделала, Гарька?

С ней пошто ты безжалостен был?

У меня поднялося давленье -

Ты зачем же её погубил!

Пусть б лежала она в сковородке,

Никому не мешая. Стремглав

Налетел ты бушующим вихрем,

И мгновенно её заглотав!

Дальше-больше: железной рукою

Пива ты из бутылки налил

И могучим единым заглотом

За коклетом пивко отправИл!

И легла она скорбно в желудок,

ПолитАя душистым пивком.

Может, плакала, может, скорбЕла,

Вспоминая о всём прожитом.

А потом по кишечнику ниже

Потащил перистальтики вал,

Постепенно коклет превращая

В ароматно удушливый кал.

Для того её руки лепили?

Для того ли увидела  свет?

Душат слёзы, трясутся рыданья!

Надо срочно пойтить в сельсовет,

Написать на тебя заявленье,

Что жесток ты, как вихревый ветр!

Пусть отправят тебя минцанеры

За сто первый, ебёнть, километр!

Будешь ёлки валить там усердно

Под присмотром овчарки с ружьём

И питаться лишь кашей перловой…

Без тебя к коммунизьму придём!

Не нужны  в нашем светлом такие,

Что коклеты безжалостно жрут,

Эгоизьмом своим удивляя…

Так что нахир! Иди в институт!

(задорное. Исполняется с присвистом. Сопровождается озорными девичьими криками на гумне и на пруду)

Посвящаю ему, непревзойдённому мастеру задорных куплетов и озорных  срамных частушек Гаррисону Бельведерскому.  Как мы славно летом 198…года выпивали в картофелехранилище совхоза имени 22-съезда КПСС очень вкусную самогонку и закусывали её удивительный аромат горячей печёной картошкой и прохладными, только что достатыми из большой дубовой бочки  солёными огурцами. Это вам не какие-нибудь  джины-мартели с бигами и маками! Это – ПОЭЗИЯ, грибёна мать! Она Русью пахнет!

Эпиграф:

"А глаза твои синие-синие
В обрамлении чёрных ресниц.
У меня половое бессилие
И гангрена обоих яиц."
Сергей ЕСЕНИН
(Из романа Евгения Черносвитова
"Все оттенки белого")

Снова я на сеновале,

Снова девки у плетня.

А другие – у забора

Дожидаются меня.

Гарька! Где ты? – слышу крики.

Уж давно пора плясать!

Покажися, чёрт кудрявый!

Объявись, едрёна мать!

Я возьму свою гармошку,

Растяну её меха.

Нет меня в деревне слаще!

Нет кудрявей жениха!

На днях, читая Иосифа Бродского, нашёл у него  очень примечательное стихтворение – «На независимость Украины». Написано оно было в 1994 году (двадцать лет назад!), но как же точно он угадал те события, которые происходят там сегодня! И как точно угадал настроение нас, россиян, к этим событиям! Сам текст довольно большой поэтому приведу лишь несколько отывков:

     Скажем им, звонкой матерью паузы медля строго:

     скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!

     Ступайте от нас в жупане, не говоря -- в мундире,

     по адресу на три буквы, на все четыре

     Полно качать права, шить нам одно, другое.

     Это земля не дает вам, кавунам, покоя.

     Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!

     Больше, поди, теряли -- больше людей, чем денег.

     С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!

     Только когда придет и вам помирать, бугаи,

     будете вы хрипеть, царапая край матраса,

     строчки из Александра, а не брехню Тараса.

Хлёстко  написано. Противоречиво. Может даже безаппеляционно. Может, даже с перехлёстом. Но в таких перехлёстах – поэзия именно Бродского. Его можно любить, можно отвергать, но это Поэт. И дело даже не в Нобелевской премии. У Бродского – своё и только своё видение мира. Именно поэтому большой Поэт всегда одинок. Именно этим видением он отличается от несметного количества тех, кто хотя и считает себя поэтами, а на самом-то деле являются всего лишь сочинителями рифомванных строк.

         - Чего «смотри»? Я-то тут при чём? Я что, малолетка? Мне уже через год на пенсию! Я уже, можно сказать, старик!

         - Да не в возрасте дело! Просто ты, Гарька, всегда такой рассеянный… Ведь спишь буквально на ходу! Ох, доспишься! Ох ты и доспишься! Проснёшься – мать моя женщина! Оприходовали! В извращённой! Прям в подъезде! Прям на ходу! Вот же пакость! И чего тогда делать будешь?

         - Дурак! Сам смотри не усни, оприходованный! Я, может,на работе устаю! Может, из меня работа требует неимоверных сил! Может, она из меня все соки вытягивает!

- Да ты и на отдыхе такой же варёный! Нет, чтобы на речку сходить, рыбку половить, кошек на помойке погонять, пивка попить с задорными алкоголиками, на девок сисястых, которые на пляжу, полюбоваться – ведь масса же интереснейших занятий! - нет, тебе это неинтересно! Ты все выходные диван дома давишь! Вот твоё самое любимое занятие, Гарька! И как только не надоедает! Кстати, вот на таких маньяки как раз и рассчитывают! Завалишься на свой вонючий диван, уткнёшься своим здоровенным клювом в подушку – а он уже тут как тут! Уже пристраивается! И только ты захрапишь в изнеможении и неге, только пузыри начнёшь пускать, а он – раз, и уже заправил! И давай тебя в извращённой форме! И ничего ты уже с ним не поделаешь, потому что это будет уже свершившийся факт! Хоть кричи, хоть не кричи, хоть улыбайся  дурашливо во весь свой ротик!

- Дурак! При чём тут диван? У меня на входной двери – два замка на две  защёлки! И цЕпочка! Я всегда, когда отдыхать ложусь, дверь проверяю на запЁртость!

- Не будь наивным, Гарька! Для  настоящего маньяка твои замки – несерьёзные игрушки! Потому что он – целеустремлённый человек! Он видит цель и идёт к ней, невзирая не преграды! Которые он бесстрашно сметает на  своём беспощадном маньячном пути!

- Я понял. Тебе, барбосу, просто потрепаться охота,  от нехрена делать. Вот ты и несёшь всякую хрень! Так?

- Считай как хочешь, а я тебя предупредил. Так что не разевай варежку-то!  Опомниться не успеешь, как честь свою девичию потеряешь! Даже и не сообразишь спросоня, кто там тебя сзади так нежно оглаживает! В извращённой форме.

(эмоциональное.  Исполняется со слезой. Сопровождается духовым)

Посвящаю моему лучшему  другу. Всуе прошу его не упоминать, но всё же – Гарька Сэ. Невинный с детства, наивный, несмотря на половую зрелость, не озлобившийся в душе и в трезвой памяти. Опять же выжрать очень любит,но всегда невыразимо стесняется. Плюс ко всему – настоящий патриот (настоящий, а не те, которые бьют себя в грудь кулаком по тиливизиру!). Разве бросишь такого? Пошлёшь на…? Да никогда!

Нынче праздник ПЕРВОМАЙ!

 Поздравляю, люди!

Доставайте балалай!

Веселиться будем!

Стол накроем во дворе,

Граммофон достанем.

В  ём пластинку зарядИм.

Радоваться станем!

В демонстрацию пойдём!

Солнце светит ярко!

ТокарЯ и слесарЯ.

 Скотник и доярка.

Будем флАгами махать

В честь капээсэса.

В жизни нашей трудовой

Мало ли прогресса!

А барыжных сволочей,

Разных спекулянтов –

Нахир, к ногтю, об забор!

Мы своих талантов

Без барыгов наплодим,

Чтоб страна крепчала!

Бизнесменов  как клопов…

Всё начнём сначала!

(неизбывное просветлённое из цикла «Абсурдизмы  наяву и напоказ». Исполняется задушевно. Сопровождается хором голодных студентов с горящими глазами,  лужёными глотками и стальными желудками)

Посвящаю моему лучшему другу Гарьке Сэ. Завтра мы в качестве почётных гостей кворума общественных деятелей собираемся на торжественное открытие очередной  привокзальной пивной, которая будет носить гордое, романтически-патриотическое название « Свисти, кондуктор!» и будет торговать водкой навынос, пивом разнообразным, почти неразбавленным (почти) и такой же разнообразной закуской. В частности, варёными свиными ушами на хрену и точно такими же раками

Слух пронёсся: в речке – рак.

В поле – стог. В селе – маньяк.

Джентельменский весь набор.

На скамейке – дед Егор.

Трезвы все! Егор – в люлЮ!

Шепчает бабке: по рублю

Помидор и мармелад.

Я читушке очень рад.

Ты несись, старуха, вскач,

Как на казнь бежит палач!

За читушкой в гастроном,

Мне неси читушку в дом.

А в закуску – винегрет.

Совесть есть? А счастья – нет…

День лениво догорал,

Пел былину аксакал.

Я докушал бутерброд,

Аккуратно вытер рот.

 Вот.

(некое из цикла «Абсурдизмы». Исполняется  одиноким мужчиной в чесучовом плаще и с мокрыми губами. Сопровождается недоумёнными взглядами из-под кустистых бровей)

Посвящаю другу моему Гарьке Сэ Противоречиво-непосредственному. Как лихо он опрокидывает рюмочки в забегаловке, что рядом с трамвайной остановкой «Завод железо-бетонных изделий»! Народ там прямо ахает от увиденного! Вот что значит ежедневные изнурительные тренировки!

Самый храбрый – Гарька. Кто

Ходит в кожаном пальто?

И в галошах на босУ

Пожирает колбасу?

Сам при этом – словно слон.

Или в музее Аполлон.

В телевизоре – щелчок.

Гарька - хитрый мужичок!

На кривой козе объедь

Сей бушующий медведь.

Он коварен и спесив,

И невиданно красив.

Ты его сейчас не тронь!

Он в пальте как будто конь!

Чем ближе День Победы, тем больше даже не перехлёстов ( к ним я уже давно привык), а откровенных психических аномалий. Я уже писал о изображениях георгиевских ленточек на мясном фарше, копчёных курах, пельменях и прочей гастрономии. Увы, курами дело не ограничилось: сейчас «бизнесмены от Победы» (прошу прощения за откровенный цинизм такого определения, но что есть – то есть) идут дальше и украшают победной символикой  шарфы, юбки и даже извиняюсь, исподнее. Украшают футболки изображением боевых наград ( в  частности, рисуют на пол-живота Звезду Героя). Украшают авто такими надписями, от которых  даже меня, взрослого мужика, как говорится, повидавшего виды, берёт натуральная оторопь («Гитлера жену мой дед иб…л». Кто не верит – сообщаю координаты для просмотра: информационный портал НЬЮСЛЭНД, статья «Заставь дурака Победу праздновать…», размещённая 05 мая в 11.27)

Писк  сезона: украшение собак (вставляют ленточки в ошейник, в уши, повязывают на хвосты и другие, скажем  деликатно, части собачьего организма)). Из сферы услуг: умилила «опобеденная» реклама ассенизаторской службы (смотрите всё там же, на НЬЮСЛЭНДЕ). Как говорится, «всё правильно, всё сходится. Ребёночек не наш!»

Нет, я не возмущаюсь. Возмущаться убогими – занятие бесполезное. Проблемы у людей с мозгами, что тут  поделаешь! Опять же бизнес не терпит сантиментов! Но вот когда я увидел туалетную бумагу, на которой большими буквами написано ПАРТИЗАНСКАЯ, то задумался. Это что, намёк на то, что партизаны вынуждены были жить и сражаться в, скажем так, антисанитарных условиях? Но такой намёк требует оценки: кого винить в той антисанитарии? Фашистов? Ставку Верховного Главнокомандования? Самих партизан? Да ни то, ни другое,ни третье. По-моему, винить нужно,в  первую очередь, тех – пишу это вполне осознанно – ДУРАКОВ, которые так назвали сие гигиеническое средство. А что такого? Подтереться ПАРТИЗАНСКОЙ – это такой кайф! (Заранее прошу прощения у тех, кто воевал в партизанских отрядах, хотя уж я-то здесь совершенно не при чём.)

            Перейдём от трусов и хвостов к кинокартинам. В эти дни наши телеканалы, что говорится, под завязку забиты телесериалами на тему Великой Отечественной. И опять понимаю: шедевры типа «Освобождение», «Батальоны просят огня», «Жизнь и судьба» каждый день не  появляются (на то они и шедевры!). Но опять же под этой «великоотечественной» маской снимать откровенную туфту – это тоже, знаете ли… Первые серии широко разрекламировангого сериала «Истребители. Последний бой»: главный герой приезжает в Москву, встречает  однополчанина, которому все эти боевые подвиги уже, извиняюсь, во где и который пригрелся на «тёплом» месте в Москве. Идёт с ним в ресторан, потом в компании двух развесёлых гражданок они на персональном авто этого «пригревшегося» однополчанина врезаются в грузовик, и одна из тех гражданок, влюбившаяся в главного героя (когда только успела?) отдаётся какому-то партийному шишке, чтобы тот отмазал любимого от наказания…  Вопрос: а где здесь война-то? И при чём тут она?

            Хочу привести цитату из отзыва одного из НОРМАЛЬНЫХ людей (такие, оказывается, ещё есть!). Не комментирую. Редкий случай, когда комментировать нечего.

«День Победы, как он СТАЛ от нас далек!!!!

Замечательный праздник превратили в какое-то "идолище", сверху до низу перевязанное коричневой ленточкой... Приплели к нему все, что только возможно... и чудовище сталина, и гитлера с еврейской кровью. Дислексик - аутист с незаконченным медицинским образованием, на мотоцикле, рвется к Берлину, наверху уже устали считать всех отказавшихся приехать на никому ненужную демонстрацию металических конструкций, созданных для того чтобы убивать... Понавешали плакатов с фотографиями немецких летчиков, понавыпускали фильмов про битвы, где никаких битв и нет... Понадевали на себя значков и ленточек, и называют это орденами Победы... Плясать начали перед памятниками, и за это же сажать... Детей заставили по телевизору плакать, под видеоряд старых фотографий и военной хроники... Простое слово " помним" заболтали... Во всем этом безумии, уже забыли победу кого и над чем празднуем...

Остановитесь... Ведь это особенный день... В этот день ни кино, ни парады не нужны... Даже слова в этот день - лишние... В этот день надо просто помолчать и помолится... А кликушество - это не молитва... Ему это не нужно... Он и так услышит...» (конец цитаты)

Почему-то вспомнилась циничная острота – «чем дальше в лес, тем толще партизаны». У нас в эти дни вся эта победная атрибутика развивается именно по этой «толстой» схеме. Почему мы умеем даже самое святое  превращать в фарс? Что это за мода такая? Когда мы этому научились? Зачем? С какой стати?

(элегическое. Исполняется грустным хором раков и таков. Сопровождается яростной игрой на балалайке)

Посвящаю моему лучшему другу Гарьке Сэ Пугливому, непревзойдённому антрепренёру-рефрижератору, распространителю прогрессивных идей и фантасмагорических проектов. С нежностью вспоминаю, как великолепно в т.н. «застойные» времена мы распивали портвейн «Золотистый» (два рубля шестьдесят семь копеек за бутылку ноль-семь) и закусывали дешёвым овощным супом и свиными коклетами, в которых было очень много хлеба и очень мало мяса, в великолепной столовой «Ока», что находилась в подмосковной Коломне в самом начале Окского проспекта, и которую в годы  перестроечных реформ безжалостно закрыли какие-то собаки! Помешала она им, псам, заниматься своим поганым бизнесом!

Эпиграф:

- Хлеба к обеду в меру бери.

Хлеб – драгоценность! Им не сори!

( надпись на плакате в вышеназванной столовке)

Набуровлю я кофию кружку,

Положу колбасу в бутерброд.

За окном завывает старушка.

Ей, старушке, увы, не везёт.

У неё худосочное тельце,

Носик-клювик и щёчки скромны.

До чего ж неприятное дело –

Посмотреть на себя с сторонЫ.

Ей, похоже, совсем неуютно,

Может кушать ей хотца и спать.

Потерпи ты немножко, старушка!

Щас уляжесси в чью-то кровать!

Рассупонишь уставшее тельце,

Напоследок глубОко вздохнёшь.

Улыбнувшися доброй улыбкой,

Сном спокойным навечно уснёшь.

Над тобою качнутся берёзы,

Над тобой покачнутся дубы.

Спи спокойно с устатку, старушка!

До тебя нету дела кабЫ.

(философически-бравурное. Исполняется гордо. Сопровождается ансамблем задорных ложечников под  управлением Крутого)

Посвящаю моему лучшему другу Гарьке Сэ Несусветному. Вспоминаю, как посещали мы в милые нашим сердцам годы Советской власти незатейливый  кафетерий с романтическим названием «Рябинка», что рядом с проходными хлебокомбината, где употребляли настойку «Полынную» и закусывали эту гадость жареной мойвой, которая  так изумительно таяла во рту и стоила сущие копейки. Сейчас такой мойвы нет! Сейчас повсюду и отовсюду одни лишь поганые гамбургеры!

Эпиграф:

- Принимали Вову в пионеры: 
- Как повяжешь галстук, бросишь пить? 
- Брошу! Я обязан быть примером, 
Чтобы имя гордое носить! 

( стихотворение неустановленного автора «Приём в пионеры»)

У меня есть знакомый парнишка,

Гарькой Сэ его люди зовут.

Хоть дремучий и оч. некультурен,

Но закончил кокой-т институт.

Гарьку любит любая собака,

И кошары встречают гурьбой.

А подвыпивший поздний гуляка

Крикнет радостно: «Гарька! Постой!

Где тебя, обормота, носило?

Мы тебя обыскались с утра!

Все пивные в упор прошерстила

Нашей улицы вся детвора!»

Он в ответ улыбнётся смущённо,

Станет этим ещё красивЕй.

Пролетает на небе голубка,

А на дубе полно желудЕй…

Припев:

Всё берёт с него начало,

Все берут с него пример!

Застучали барабаны!

Гарька – славный пионер!

Ильф и Петров, роман-фельетон « 12 стульев». Написан в 1927 году:

«"«Удивительное дело,— размышлял Остап,— как город не догадался до сих пор брать гривенники за вход в Провал. Это, кажется, единственное место, куда пятигорцы пускают туристов без денег. Я уничтожу это позорное пятно на репутации города, я исправлю досадное упущение». … "… Перед вечером к Провалу подъехала на двух линейках экскурсия харьковских милиционеров. Остап испугался и хотел было притвориться невинным туристом, но милиционеры так робко столпились вокруг великого комбинатора, что пути к отступлению не было, Поэтому Остап закричал довольно твердым голосом:
-Членам профсоюза — десять копеек, но так как представители милиции могут быть приравнены к студентам и детям, то с них по пять копеек.
Милиционеры заплатили, деликатно осведомившись, с какой целью взимаются пятаки.
-С целью капитального ремонта Провала,— дерзко ответил Остап,— чтоб не слишком провалился" (конец цитаты)

Сообщение  с портала НЬЮСЛЭНД от 07 мая 2015 года:

«Михаил Задорнов опубликовал эссе на своей странице "ВКонтакте", в котором выразил возмущение по поводу того, что на Родине великого русского поэта Сергея Есенина в селе Константиново (Рязанская область) за возможность посмотреть на красоту природы взимается плата.

…  местные чиновники, которых Задорнов назвал "плебеями и голодранцами", огородили забором обрыв, с которого открывается один из самых живописных пейзажей России.

"И поставили у калитки вахтеров, которые пропускают только по билетам. Это до чего же обессовестилась Россия, если за вид на Оку надо платить! Думал ли Сергей Есенин, что благодаря его поэзии голодранцы-чиновники будут у русского народа выманивать деньги за тот вид, которым любовался в детстве и юности сам поэт…".

Сатирик заявил, что калитку охраняют два "цербера":

"Один омоновский, другой - бабка-тетка с выражением лица советской недолюбленной инструкторши профкома, для которой счастье в одном - кому-то сказать "нет". Она как робот, на любой вопрос отвечает: "Не положено"."Поразительно, как эти голодранцы, пришедшие к власти, загадили нашу Родину! Они скоро в есенинских местах будут бутылировать воздух и продавать его под брендом Есенина - "великий поэт дышал этим воздухом, он собран вокруг его избы". Боюсь, что кто-то воспользуется моей шуткой как советом…",- возмутился Михаил Задорнов» (конец цитаты)

Я не являюсь поклонником творчества Задорнова, но если всё, что он написал в этом тексте – хоть в половину правда, то… А вот тут впору задуматься: а что «то»-то? Чего в этом необычного? Я попытался выяснить – с какой целью эту «заборную» дань собирают? Ответил блогер, некто  Rozanov: «Плата весьма символическая и взимается чисто на уборку леса и организации парковки авто чтоб в лес не перлись» (орфографию сохранил специально. Чтобы, так сказать, прочувствовали, прониклись и поникли головами). И насчёт продажи воздуха Задорнов совершенно прав. Могу предложить расширение ассортимента: торговать в банках навозом той коровы, молоко от которой употреблял в «писчу» маленький Серёжа. Или шерстью тех собак, которых он в детстве босоногом гонял по всё тому же Константинову. И опять – «а чё такова-то»? Деньги не пахнут! Налетай, братва!

Хотя чего это я? Всё логично. Судя по лексикону («чисто на уборку, «пёрлись»), это самый блогер и есть или этот «омоновский», или эта профсоюзная бабища. Собирают деньги на охрану леса. Чтобы он не слишком проваливался. Молодцы! Настоящие защитники флоры и фауны, а также нашей сегодняшней злобы дня! Как же замечательно, что их не видит сам Сергей Александрович! Я читал, что по части матерщины он был редкостный виртуоз… Боже мой! Ничего не меняется! Ни-че-го! Бендер действительно бессмертен! Жил он, конечно, не в своё время. Существовал бы в нашем сегодняшнем – катался бы как сыр в масле. Сколько бы он «провалов» отремонтировал! И женился бы он не на Зосе Синицкой, а на этой профсоюзной бабе! И охранял бы его этот самый омоновский! И что самое замечательное: ничего бы ему за эти «ремонты провалов» не было! Даже условно бы не дали! Красота!

(поэтический триллер. Исполняется скорбно-затухающе. Сопровождается гнусной ухмылкой из-за кустов в тенистом саду)

Посвящаю моему лучшему другу Гарьке Сэ. Вспоминаю, как однажды во время поездки за грибами  в лес у жел-дор. станции Чёрная, мы купили в придорожном ресторанчике пять бутылок сливянки и опорожнили их на уютной лесной поляночке, закусив откуда-то взявшейся у нас, старых добрых алкоголиков, сметаной. После чего  приседали под каждым кустом в течение ближайших трёх часов. Эх!

Эпиграф:

Ума палата, да ключ потерян.

Не в хитрых домыслах у грека,

А в русской классике простой

Вчера нашел я мудрость века:

"Не верь блядям", - сказал Толстой.

Игорь Губерман.

Всюду ужас, мрак и лёд.

Гарька Сэ сметану жрёт.

Челюсть словно пароход:

Раз заглот! Ещё заглот!

Три кило уже сожрал,

Отрыгнулся, бок помял,

Пасть разинул, клык сверкнул.

Заскрипел под Гарьком стул.

Щас нажрётся. На диван

Рухнет славный мальчуган.

В тиливизир вперит взгляд.

Там программ бессчётный ряд.

Сон навалится могуч,

Месяц выглянет из туч.

И приснится колбаса

Или дЕвица-краса.

Станет сиською махать,

Гарьку в поле призывать,

Порезвиться чтоб в стогУ…

Душат слёзы! Не могу

Больше слово произнесть!

Как же хочется поесть!

Только Гарька всё сожрал,

Ненасытнейший нахал!

Об очерке Сергея Калабухина «Иван да Анна», опубликованном в газете УГОЛ ЗРЕНИЯ (Коломна) от 06 мая 2015 года.

Не помню имени того то ли арабского, то ли персидского поэта, который сказал:

« Скрипят без конца две широкие двери —
Ворота рождений, ворота потерь.
Вращается мир, забывая ушедших,
Бесстрастно встречая стучащихся в дверь »

Очерки,  подобные представленному здесь, всегда предполагают не только ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ рождений и потерь, но и ВЫВОДЫ, которые  вольно или невольно делает для себя читатель. Не хочу сказать, что выводы у нас сегодня получаются не очень-то радостными и уж совсем не оптимистичными, но именно в эти предпраздничные дни и, конечно же, в сам День Победы мы, сегодняшние, понимаем, что гордиться нам всё-таки есть чем. И не стОит пугаться громких слов (хотя сам я отношусь к ним с осторожностью и зачастую с недоверием). Вот, например, что такое  героизм? « С шашкой наголо на лихом коне, да ещё и под Красным Знаменем»? Да, наверное, бывало и такое, но ТАКОЕ больше подходит для «кин» и плакатов, а никак не для РЕАЛЬНОЙ жизни. В жизни всё гораздо прозаичнее, проще и последовательнее ( о чём, собственно, и говорится в очерке): жил человек, работал, любил  детишек и жену – а когда пришёл на его землю супостат, то надвинул на себя гимнастёрочку, взял в руки винтовочку и пошёл на этого супостата. Пошёл без громких слов, без красивых жестов. Просто ПОШЁЛ. Потому что, кроме него, идти НЕКОМУ. А уж дальше как Бог даст: или грудь в крестах, или голова в кустах. Вот и вся  совершенно немудрёная житейская логика.

            Я давно знаю Калабухина и всегда с интересом читаю его тексты. На сегодня он один из очень немногих коломенских литераторов, которые умеют  представить своё литературное СЛОВО не эффектностью или «красивостью», а ИСКРЕННОСТЬЮ. Это редкая способность, поскольку именно такие ИСКРЕННИЕ тексты располагают к себе читателя. Желаю Сергею новых творческих успехов. Алексей Курганов.

(пейзажно-пищеварительное. Исполняется меццо-сопрано. Сопровождается отвратительным чавканьем)

Посвящаю одному моему очень застенчивому товарищу, астроному-любителю, стороннику идей. Отличительная особенность: очень любит покушать. Очень! А когда водки выпьет, то становится вообще каким-то ненасытным экскаватором! И мечет, и мечет, и мечет в свой очаровательный поедательно-бездонный ротик! Отдаёт особенное предпочтение мясным изделиям.

Эпиграф:

- О вреде спиртного написаны сотни книг. О пользе – ни одной брошюры. А зря!

( Из записных книжек Сергея Довлатова)

Кто крадётся ночью тёмной,

Пахнет словно роз букет?

Это Гарька, парень хитрый,

Обожравшийся коклет.

Он сожрал их двадцать восемь

На  складу, что в «Пищепром».

Только как ж туда пробрался

Этот скромный астроном?

Очень просто: есть лазейка

От железных от путей.

Он не первый раз уж ходит,

С каждым разом всё быстрей!

Жрёт и жрёт. Когда ж нажрётся!

Удивляюся ему!

И не треснет даже харя,

Исчезая в нОчи тьму!

Михаилу Александровичу, другу, которого помню и люблю, посвящаю.

         - Сейчас Наталью видела, - сказала жена, вернувшись с рынка. – Сказала, отец совсем плохой.

         - Какая Наталья? – не понял Андрей.

         - Здрасьте! Ахрипина дочь! Хорош друг! (это она уже про него, про Андрея) Как человек здоровый был – друг без друга дня прожить не могли. А как заболел… А-а-а-а, да чего тебе говорить! -  и махнула рукой. Дескать, тебе говори – не говори…

         - Так бы и сказала… - пробурчал Андрей. Ахрипин! Иваныч! И на самом деле, как же он мог забыть! Нехорошо! Действительно, друг называется…

         - Ладно, завтра утром, после смены, зайду, - согласился он. – Может, купить ему чего?

         - Конечно! – сказала жена. – Больной же человек! Наталья говорит: не встаёт.

         - Чего купить-то?

         - Ну, чего… - жена на мгновенье задумалась. – Кефирчику какого-нибудь… Пряничков. Яблочек…  Чего ещё-то?

         - А он чего? – спросил Андрей подозрительно. – Совсем, что ли, не поднимается?

         - А я откуда знаю? Наверно. Наталья же сказала! Чего её врать-то? Как на пенсию проводили, так и расхворался. Нет, вас, мужиков, на пенсию нельзя отправлять! – вдруг сделал она неожиданный вывод. – Вы как лошади, без работы дохнете.

         - Ага, - согласился Андрей. – Зато вы на как на пенсию выйдете – сразу  скакать начинаете. И откуда только силы берутся! Примите наши поздравления.

         - Не с чем пока. Мне ещё пять лет с хвостиком. Ну, ты меня понял? Проведаешь?

         - Понял, - сказал Андрей. – Зайду.

         - И смотри мне! – жена погрозила ему пальцем.

         - Да ладно! – сказал Андрей в третий раз. – Чего я, дурак, что ли! Сказала же: кефиру, сушек…

         - Каких сушек! – возмутилась жена. – Чем ты слушаешь! Сушек! Чем он их грызть-то будет? Пряничков, и  какие помягше! Сушек… Ты ещё сухарей купи! Солдатских! Нет, прям как ребёнок, честное слово… И за что тебя на работе хвалят? Ты собаку покормил?

         - Покормил,- буркнул Андрей. – Она воду поела.

         - Какую ещё воду?

         - Обычную. Аш два о. Которую я ей вчера наливал. Или ты. Или я…

         - И вот так – всю жизнь, - привычно вздохнула жена. – Ладно. Иди уж, горе ты моё персональное…

         С Ахрипиным, с Иванычем, Андрей был знаком лет тридцать, не меньше. Столько лет бок о бок отработали на «скорой», в одной бригаде! Мишка, хотя и фельдшер по образованию, а соображал лучше иного врача. Да оно и понятно: всю жизнь – здесь, на «скорой», да не на перевозке, а всегда то на кардиологии, то на реанимобиле. Поневоле научишься! Он, Андрей, был младше его на двадцать пять лет. В сыновья годился… После окончания института распределился сюда, на «скорую», и главный врач, Евгений Васильевич, его сразу к Мишке определил. Наш самый опытный фельдшер, сказал «главный» с гордостью. Если, Андрей Николаевич, чего не знаете, то без  всякого стеснения у него спрашивайте. Во всех болячках разбирается лучше любого профессора. И протянул ладонь: желаю производственных успехов!

         Тот, кто был «лучше профессора», Андрею Николаевичу Гололобову сначала не очень понравился. Хмурый какой-то. Длинный, как глиста. Зубы здоровые, жёлтые. Нос в характерных синих прожилках. Значит, выпить очень не любит… Ненавидит! Андрей и сам в трезвенники никогда не записывался и не собирался, поэтому невольно приободрился, почувствовав родственную душу….

         - Ахрипин, - недовольным голосом представился «профессор». – Михаил Иванович. А вас как?

         - Гололобов. Андрей Николаевич.

         - Пойдёмте, нашу «канарейку» покажу.., -  и  первым шагнул  с крыльца.

         Реанимобиль, имевший цвет жизнерадостного детского поноса (из-за чего его и прозвали «канарейкой») стоял в глубине двора, ближе к выездным воротам.

         - Наше место здесь, - пояснил Михаил Иванович. – Чтобы никто выезд не перекрывал. Одно слово – реанимация, мать её…

         - Много выездов?

         - Когда как. На праздники больше. Перепьются, собаки, и кто на нож напорется, кто вешаться соберётся… Хватает… козлов… Спокойно им не пьётся!

         - Да… - сказал Андрей. Что он этим «да» хотел сказать, и сам не знал. Да… Вот тебе и «да»! Но ведь нужно было что-то сказать!

         -…и других приключений тоже хватает, - продолжал Ахрипин все так же монотонно, как дьячок на паперти. – Вот  позавчера одну… И ведь припёрло-то где! – внезапно  озлобился он. – В Малом Колычёве! Хрен подъедешь! И ночью!  Михалыч – это шофёр наш, сейчас познакомишься, тоже тот ещё… – на дороге остановил, говорит: не проеду, сяду, идите пешком. И мы с Егорычем – это наш сменный врач – по чистому полю, почти с полкилометра! Идём, а я печёнкой чую: сейчас обязательно какая-нибудь подлянка будет! И точно: пришли, посмотрели – острый живот! Надо тащить -  а в ней, кобыле, за сто кило! И мужиков, как на грех, ни одного, вокруг только бабы и мелкота. Господи, целый километр! ( а только что сам сказал, что половина, заметил Андрей. Значит, ты, дядя -  из рыбачков! У тех тоже каждый пескарь -  под два пуда весом!). И не посидишь, не перекуришь: она орёт, на носилках мечется. То ли аппендицит, то ли внематочная… Нет, и ведь живёт-то в микрорайоне, а как назло попёрлась в это грёбаное Колычёво! «Маму хотела навестить! Соскучилась!». Чтоб у этой мамы черти  из всех дырок повылазили!

         - А куда мужики-то подевались? – спросил Андрей.

         - А ты спроси их! – опять разозлился Ахрипин. -  Разведенные все! Бабье царство! И мы, вдвоём с Егорычем, по целине эту корову целых два километра! А я между прочим, не Илья Муромец! Мне, между прочим, только летом грыжу прооперировали! Мне, может, больше трёх килограммов – категорически!

         - А больше трёх литров? – как-то само собой вырвалось у Андрея.

         Ахрипин тут же прервал свой страстный монолог про стопудовую «кобылу» и изнурительную ходьбу за сто миллионов километров, повернулся, посмотрел на него внимательно, внимательно…

         - Сработаемся, - буркнул не то чтобы обиженно, а как-то…иронично, что ли…

         … вот так и познакомились.

         Да, двадцать с «хвостиком», бок о бок… За такой-то срок полной ложкой нахлебались… И инфарктники, и инсультники, и висельники, и сгоревшие и замёрзшие… Один раз, в Городищах, даже на наркомана нарвались. И ведь, гад, как хитро вызвал! Позвонил: « мама при смерти». Ну, Валька, дежурная, их на тот вызов и воткнула. Всё правильно, всё логично: если при смерти, значит, наша, реанимационная.

         Приехали, в калитку зашли – на крыльце тут же бугаина нарисовался. Понятно: ждал. Лоб маленький, глазки внимательные, бегающие. Очень нехорошие, в общем, глазки. Шея – три его, Андреевых.

         -Где? – спросил Михаил Иванович вмиг насторожившимся голосом. Понял сразу: что-то здесь очень даже не то.

         Бугай ничего не сказал, посторонился, показал рукой вглубь дома: битте-дритте, херры эскулапы. Проходите-проходите, я вас чаем угощу. Может, даже с пышками. Если заработаете.

         Они прошли длинным сумрачным коридором в  дальнюю комнату. В комнате было пусто. Андрей непонимающе завертел головой.  Что за шутки? А Ахрипин сразу всё понял, поэтому и вперился сумрачным взглядом в бугая, который встал сзади, в дверях, перекрывая им путь  отхода.

         - Чего лыбишься, чмо? – сказал бугай очень нехорошим тоном. – «Марфушку» доставай!

         «Марфушка» – это морфий. Тут и Андрей всё понял. А чего толку от этого понимания?  Куда денешься? Вон какая морда в дверях! Да у него, похоже, «ломка» начинается.  Шаг влево-шаг вправо - передушит как котят. Они, «ломанутые», отчёта в своих действиях себе не отдают, и силы у них от «ломки» немеряно. Им всё по хрену. Главное -  ширнуться побыстрее, пока карёжить не начало.

         Андрей полез в карман халата, вынул коробку с наркотиками.

         - Ампулы покажь! – тут же потребовал бугай. Лицо его начало наливаться нехорошей синевой. Чтоб тебя сейчас кондратий хватил, мелькнула у Андрея в голове трусливая мысль. Уж я бы тогда тебя подлечил! Пальцем о палец не ударил бы, скотина наркоманская!

         - Набирай! – приказал бугай Ахрипину, безошибочно угадав в нём фельдшера. – На глюкозе. И смотри, сучара! Если химичить начнёшь – завалю!

         - Да на хрен ты мне нужен с тобой в игрушки играть! – внезапно осмелел Михаил Иванович. - Мне своя жизнь дороже!

         Он демонстративно, на глазах у бугая отломил носик ампулы, набрал в пятикубовый шприц жидкость, потом туда же всосал из ампулы глюкозу.

         - Всё? Убедился?

         Бугай сопливо шмыгнул носом, вытянул вперёд руку. Ахрипин наложил жгут, бугай поработал кулаком, накачал вену на локтевом разгибе. Ахрипин привычным движением воткнул иглу -  и вдруг моментально, струёй, в нарушение всех медицинских правил, ввел раствор. Бугай моментально резко побледнел, немо, как рыба, начал хватать ртом воздух, попытался подняться, но, конечно, не смог, только выдохнул разочарованно и многообещающе: «Ну, сука…» и безвольно откинулся головой на диванный валик

         -Пошли отсюда, - сказал Ахрипин, убирая шприц и лекарства в служебный ящик. – А то ишь ты, нашёлся огурец, раскомандовался! Ничего, не сдохнешь!

         И первым шагнул назад, в коридор.

         - Чего ты ему…? – спросил потрясённый увиденным Андрей.

         - Бензогексоний, - сказал Ахрипин совершенно спокойно. Бензогексоний применялся для экстренного купирования гипертонических кризов, вводить его нужно было предельно медленно, буквально по каплям, под постоянным контролем артериального давления, чтобы не дай Бог не передозировать. Теперь Андрею стало понятно, почему бугай моментально стал белым как полотно: Ахрипин вколотил ему дозу струёй, сбросил давление до нулей. Тут не то, что рукой-ногой – ни одной мозговой извилиной пошевелить не сможешь!

         - Может, подождём? – трусливо предложил он. – Вдруг двинет?

         - Да ничего ему, козлу, не сделается - отмахнулся Ахрипин. -  Я такую штуку уже не раз с наркошами проделывал. Он же , «бензик»-то, меньше чем за минуту распадается! Так что надо двигать отсюда быстрей, этот бугаина сейчас в себя приходить начнёт.

         - Зачем было рисковать? – пожал плечами Андрей. – Вколотили бы   морфия, приехали на базу, объяснительную написали, что под угрозой…

         - А не хрена выделываться! – внезапно озлобился Ахрипин. – «Мама при смерти!».  Это хорошо, что у нас в это время других вызовов не было. А если бы где кто на самом деле кони двигал, а мы тут этого козла в это время ублажали? Щас приедем, я этой Вале придурочной устрою козью морду! – вдруг обрушился он на дежурную. -  Она какого… - и произнёс очень неприятное матерное слово. -… этих звонящих как следует не расспрашивает? «Мама при смерти!» Да хоть  папа!

          - Она-то откуда могла знать…

         - Пожалей, пожалей! Вон какую ж.пу разъела, и сидит  в своей будке как корова! И всё ей по хрену: наркоманы – не наркоманы, бандюганы – не бандюганы! Нас, может, резать на вызове будут, а она - «езжайте быстрей, чего чешетесь!» Дура! В следующий раз ножик в брюхо получишь – враз отжалеешься! Вон, Парамошкин получил – хорошо жив остался!

         ( Врач со смешной фамилией Парамошкин в прошлом месяце был на вызове на пьяной разборке. Поторопился, высунулся вперёд милиционера - а ему тесак в бочину! Отсюда вывод: нечего высовываться, нечего геройствовать! Пусть вперёд менты лезут! У них автоматы!).

         - Вот когда Ванька не телефоне сидел – всё нормально было!  - продолжил Ахрипин всё так же яростно. – Инсульт так инсульт, кома так кома – всё прямо как по полочкам раскладывал! И кой чёрт его пошутить дёрнул?

         - С начальством?

         - С вызовом! Позвонили, спрашивают: «Это скорая?». А он сдуру и брякнул: « Нет, это неторопливая!». Ну, конец смены, устал человек, захотел разрядиться! А те обиделись, главному звякнули. Васильич канителиться не стал, моментально поторопился!

         Андрей ничего больше говорить не стал: всё понятно, послестрессовая ситуация – хоть на кого-нибудь надо пар выпустить, адреналин сбросить. Валька для этого – самый подходящий объект. Хотя сиделка у неё действительно на загляденье! Мечта, а не кормА! И как люди с таких скоромных зарплат такие произведения искусства отъедают? Здесь Иваныч был и на самом деле прав…

         На следующий день, после ночной смены, Андрей зашёл в продовольственный, купил большой цветастый пакет импортного кефира, пакет «пряньчиков», килограмм яблок, искоса задумчиво взглянув на винный отдел, досадливо поморщился, вздохнул и решительно шагнул на выход. Ахриповский дом был в двух шагах, только дорогу перейти.

         Дверь открыла Наталья. Увидев Гололобова, конечно же, покраснела и смутилась «Конечно же», это потому, что она с самого их знакомства вдолбила себе в голову дурацкую мысль, что он, Андрей – отцов начальник, поэтому и относиться к нему надо соответственно. Андрей тысячу раз ей говорил, чтобы выкинула эту дурь из головы, и то, что он – старший их бригады (да и бригада-то – он, Иваныч да Антон Петрович, шофёр), так это только по службе, а здесь он никакой не начальник, а просто …(он тогда чуть было не ляпнул -  «собутыльник», но вовремя придержал язык) коллега, товарищ по работе. И нечего  перед ним разные танцы с приседаниями устраивать! Наталья в ответ согласно кивала: да, Андрей Николаевич, я всё поняла, извините больше не буду (чуть ли не «честное пионерское») – но по глазам было видно, что ничего она не понимала и не хотела понимать, и так и будет считать его отцовым начальником.

!

         - Привет! – сказал Андрей. – Тыщу лет у вас не был. Где?

         - Здравствуйте, Андрей Николаевич! – чуть не в пояс поклонилась ему Наталья (тьфу, зла не хватает! Она бы ещё ботинки ему кинулась снимать! А чего? С неё станется!). – Проходите, пожалуйста! В маленькой комнате. Ой, да зачем вы тратились! – закудахтала она так, что у Андрея заломило зубы. – У нас всё есть!

         - Рад за вас! – рявкнул Андрей. – Не мельтеши. Значит, сюда проходить-то?

         - Сюда, сюда… Вы поосторожнее, Андрей Николаевич: у нас здесь приступочек…

         Морда у «умирающего» была совсем не умирающей. Даже наоборот: заметно поправилась в щеках, которые вызывающе-бесцеремонно наползали на уши, что наглядно свидетельствовало: плохим аппетитом этот «покойник» совершенно не страдает. Нет, с такими арбузами просто так не помирают! Если только от ожирения!

         - Здоров, болезный! – фальшиво-бодро сказал Андрей, присаживаясь на стул. – Вот, навестить пришёл. Да, видуха у тебя… -  он сочувствующе покачал головой и снова посмотрел на щёки.      - Краше в гроб кладут!

         -Здорово, - отозвался Ахрипин жалостливым и в то же время каким-то недовольным голосом. После чего оглянулся на дверь и понизил голос:

         - Бутылку принёс?

         - Какую бутылку? – Андрей от такой «умирающей» бесцеремонности даже растерялся. - Наташка же сказала, что ты чуть ли не к белым лебедям собираешься! Откуда я знал-то!

         - Значит, не принёс, - моментально обидевшись, поджал губы Ахрипин. – Спасибо.

         - Да не знал я! – прижал руки к груди Андрей. -  И даже не думал! Это ты Наталье своей скажи! Она вчера на рынке моей в уши надула, что тебя чуть ли не тащить уже пора.

         - Куда? – подозрительно сузил глаза Ахрипин.

         - Туда! Вперёд пятками!

         - Да… -  и болезный недовольно пожевал губами. -  Не языки – помело.  И ты тоже хорош: сказали же русским языком: человек помирает – нет, ты всё равно прёсся без бутылки! Никакого  напоследок сочувствия! И ещё шмели эти, твари, разлетались!

         Он неожиданно резво для умирающего состояния выхватил из-за изголовья какое-то пёстрое полотенце и саданул им по оконному стеклу. Здоровенный,  жёлто-коричневый шмель от такой стремительной атаки моментально  прекратил своё монотонное, похожее на гул тяжёлого бомбардировщика, гудение, призадумался о коварстве бытия, упал на подоконник вниз спиной, пошевелил лапками и перестал дышать.

         - Отгуделся! -  с довольным злорадством констатировал безжалостный убийца и вернул полотенце на место. – А то с самого утра и гудит, и гудит! Никакого прям отдыха! Да ты ещё бутылку не принёс! Ну, вот разве можно умирающему человеку выжить в таких скотских условиях?

         - Ну, правильно, я виноват! –  Андрей чуть не задохнулся от возмущения. -  А нечего покойником прикидываться! Вон, щёки-то! За неделю не обцелуешь!

         - А сам только что сказал: краше в гроб кладут, -  язвительно напомнил «умирающий». (Нет, это не умирающий, нет! Он ещё каждое слово помнит! Он ещё всё соображает!)

         - Всё, закрыли тему! – решительно сказал Андрей. – Успеешь, належишься ещё! Чего у тебя случилось-то?

         - Да ничего, - спокойно сказал Ахрипин. - Хочу и лежу. Имею право.

         - Как? – опешил Андрей. -  Я не понял! Чем болеешь-то?

         - Да сказал же: ничем, - ответил тот всё так же спокойно. – Нормально всё.

         - А… А лежишь чего?

         - «Лежишь»… - передразнил его Ахрипин. -  А мне чего, стоять надо? Или плясать перед тобой?

         - Не, ну… -  Андрей окончательно растерялся. – Ты чего? Так и лежишь? Давно?

         - Да уже месяца три. Да, три! С Покрова.

         - И совсем не встаешь?

         - А зачем?

         - Как это зачем? А на толчок?

         - Ну это раз на раз… Когда хочу -  встану. А когда неохота – Наташка или Людка мне судно принесут. Или утку.

         - Не, ты погоди…  - заклинило у Андрея. - Я так и не понял. Чего у тебя болит-то? Какая болезнь?

         - Вот пристал… -  и Ахрипин досадливо поморщился. – Ничего у меня не болит! Ничего! Абсолютно!

         - А чего тогда лежишь?

         - Снова здорово… Я же тебе только что объяснил!

.        - Ты мне ничего не объяснил! Это не объяснение!

         - А мне чихать, объяснение или нет, - сказал Ахрипин и демонстративно повернул голову к стене. Обиделся!

         - Руки-ноги-то у тебя шевелятся? – не отставал Андрей.

         - А на чем же я на толчок-то хожу? – опят раздалось язвительное. – На ушах, что ли?

         Они опять  замолчали. Андрей с опаской покосился на Иваныча. Смутные и очень нехорошие мысли зашевелились у него в голове.

         - Миш… Иваныч… может к тебе Сашку привезти? Кондрашкина, а?

          - И к себе не забудь! – последовал тут же решительный ответ. (Кондрашкин был старшим в психиатрической бригаде). А то, ишь ты, навестить пришёл!  Какой нормальный! Был бы нормальный – про бутылку бы не забыл! Ещё друг называется!  Я когда тебя в «интенсивке» навещал – я хоть раз пустым приходил? Не, ты скажи – приходил?

         Андрею стало стыдно. Пять лет назад он угодил с инфарктом в отделение интенсивной терапии. Сутки не приходил в сознание, капельницы ставили по десять штук на дню. Ничего, выкарабкался. Иваныч действительно  приходил тогда к нему не один раз. И каждый раз -  с плоской фляжкой. Андрей сначала пробовал было брыкаться: ты чего, сдурел, старый чёрт? Мне нельзя категорически! Я лучше знаю чего тебе можно, а чего нельзя, безапелляционно заявил тогда Ахрипин и сунул под нос знакомо запахшую за неимением стакана мензурку. «И сразу! Одним глотком!» И действительно странно: такое грубейшее нарушение больничного режима оказало на него, Андрея, прямо-таки ошеломляюще выздоровительное действие. Уже через неделю он спокойно ходил по больничному коридору и даже поднимался пешком по междуэтажной лестнице, чем однажды привёл свою лечащую врачиху Марию Антоновну в такой ужас, что её саму впору было госпитализировать в «интенсивку».

         - Так и не узнает никто, про Сашку-то - понизив голос, продолжил Андрей о своём, о девичьем. – Я Вальке скажу, он вызов  напишет как на плохо с сердцем.

         - Я тебе непонятно сказал? – уже не на шутку взъярился Ахрипин. – Ещё повторить?

         Андрей хотел было обидеться, но… Чего обижаться? На обиженных воду возят. Да  и ему-то, собственно, какое дело? Хочешь лежать – лежи! Тоже мне… принцесса на горошине…

         - Ладно, - сказал Ахрипин примирительно. - Раз у ж пришёл – сиди. (Ишь ты-уж ты, разрешил, болезный! Спасибо большое, дяденька, дай вам Бог здоровьичка! Ещё пряников ему принёс… Надо было действительно солдатских сухарей! И не пакет – мешок!)

         - Наташ! – крикнул «страдалец». – Чаю, что ли, поставь! Чего так-то сидеть, на сухую-то?

         - Сейчас поставлю, - раздался за спиной Андрея тихий, приятный голос. – Здравствуйте, Андрей Николаевич!

         - Здравствуйте, Людмила Михална, - сказал Андрей, оборачиваясь к приятного вида, аккуратненькой старушке, жене Ахрипина. – Как здоровьичко? Как настроеньице?

         Он нарочно утрировал эти слова, потому что знал: Людмила говорит именно так, с ласкательными суффиксами. Она была старше Ахрипина  почти на десять лет, и, может быть, поэтому любила своего «Мишаньку» беззаветно, осторожно и благоговейно до робости.

         -Андрей Николаич, хоть бы вы чего посоветовали.  Ведь лежит и лежит. Я уж к нему и так, и сяк: Миш, вставай! Скоро огурцы надо сажать! Уборная уже полная, говнвозку надо вызывать! А он, богохульник… -  и замолчала стыдливо. Андрей понятливо кивнул: можете не продолжать. Понятно и без слов: послал. Грубиян и матерщинник. А ещё помирать собрался! Хоть бы напоследок совесть поимел!

          - Вообще-то есть сейчас в аптеках одно лекарство… - задумчиво ответил Андрей. -  И не какая-нибудь химия, а натуральный продукт! Он и не таких.. – и он запнулся, подбирая в уме подходящее для Ахрипина определение, но так и не нашёл., - ….на ноги поднимает. Некоторых до того поднимает, что они потом даже успокоиться никак не могут!

         - Это как же называется? – оживлённо заблестели глазки у Людмилы.

         - Боярышник! – громко и чётко произнёс Андрей. – Настойка. Хорошая штука! – он даже крякнул довольно, вспомнив как  ещё в студенческие годы «освежался» этой настойкой,, которая тогда стоила буквально копейки, а по «убойности» ничуть не уступала  хорошей водке (впрочем, она в те времена вся была хорошая. «Палёнку» тогда не продавали. Тогда много чего не продавали…).

         - Враз взбодрит!

         - Щас, запишу, - засуетилась доверчивая старушка. – Значит, бо-я-рыш –ник. Правильно?

         - Абсалутна! – подтвердил Андрей и многозначительно посмотрел на подозрительно притихшего «почти покойника»:  понял, на что я иду, чтобы тебя, старого обормота, уважить?

         «Умирающий» чуть заметно кивнул: всё понял, всё заценил. Настоящий друг! И ведь надо же как сообразил? Вот что значит высшее образование!

         - Это чего же – капли? – продолжала допытываться Людмила.

         - Ага, - согласился Андрей охотно. – Давать по чайной ложке на ночь.

         С кровати послышался возмущённое покряхтывание: а я подумал, что ты действительно друг! И чему вас только в институтах учат!

         - И сколько ж взять-то? – последовал очередной каверзный вопрос.

         - На полный курс, - не моргнув глазом, ответил Андрей. - Упаковку.

         Коечное кряхтение перешло в одобрительное сморкание: извини, погорячился. Друг! Настоящий! Оказывается институт наши не только дураков выпускают!

         - Ты понял, отец? – повернулась Людмила к мужу. - Будешь лечиться?

         - Ну, если надо… - состроив кислую физиономию, ответил «страдалец» (ну артист! «Если надо!». Он сегодня же и приступит! Немедля! Ещё покажет вам небо в алмазах! Лишь бы песни не пел! Он, когда сожрёт серьёзно, очень уважает «Когда весна придёт нежданно…» исполнить. Андрей сколько раз сам при исполнении присутствовал и ужасно наслаждался!).

         - Залечите вы меня всего… - продолжил тот свой художественное кривляние. – Помру до сроку! -  и для усиления похоронного эффекта даже сопли этак жалостливо по ноздрям погонял. Дескать, эх вы, эскулапы задрипанные! Нет на вас креста! Гробите человека!

         - Только ты, Людмилушка, мне все эти пузырьки сюда вот, на тумбочку, поставь, - продолжил он всё тем же похоронным голосом. -  А то вдруг посередь ночи мне подлечиться захочется, так чего вас зря будить? Сам и налью… То есть, накапаю.

         - Да ничего, Миш, я встану… - попробовала она возразить, но возражение было тут же в корне пресечено.

         - Я сказал: сюда поставить! – рявкнул умирающий. – Не маленький! И ребят тоже будить нечего! Ночью надо спать. Всем!

         - Хорошо, хорошо! Ты только не волнуйся… Тебе ведь вредно волноваться-то…

         - И иди быстрей! ( а как же? Жаба-то горит!). А то ещё разберут! Народ-то, сама знаешь, какой! Им лечиться – слаще мёда!

         - А, может, ещё таблетков каких купить? – спросила Людмила Андрея.

         Он открыл было рот, собираясь ответить, что надо бы, от запоров, но «умирающий» и здесь его опередил.

         - Не надо! Деньги экономь! Мне и боярышника хватит!

         - Сколько там, в упаковке? – спросил он, когда Людмила вышла, наконец, из комнаты и пошла собираться в аптеку.

         - Десять. По сто грамм.

         - Это я знаю что по сто… А градусы? Прежние?

         - Прежние. Семьдесят, как обычно…

         Ахрипин закатил глаза, беззвучно зашевелил губами.

         - Нормально – сказал он довольно. – Если по паре пузырьков – почти на неделю хватит.

         - Ага, - иронично хмыкнул Андрей. – На неделю.

         - Да я экономить буду! – горячо возразил артист-прохиндей.

         - Ты? Неужели? – засмеялся Андрей и поднялся со стула.

         - Ладно, пошёл я. Лечись на здоровье.

         - Ты эта… - сказал Ахрипин торопливо. – Ты, Николаич, приходи. Даже и без бутылки. Чего нам, и поговорить, что ли, не о чем?

         А ведь он действительно скоро помрёт, вдруг понял Андрей. Я вижу – скоро. Срок подошёл. Пенсия. Он без «скорой» – как лошадь без телеги. Нет, чудны дела твои, Господи! Ладно бы работа была в тепле, спокойствии и мухи не кусали! А то ведь кусают, и ещё как! То на жаре, то на холоде, под ветром и дождём, а порой в такие шалманы приходится забираться, что и не знаешь – выйдешь оттуда живым-здоровым или вынесут уже совершенно неживым и, конечно, совсем нездоровым. И сколько раз думаешь: не, хватит! Схожу в отпуск – и всё, на участок! Три часа – на приёме, три – по вызовам, в нормальные семьи, по нормальным, чистеньким старичкам и старушкам! Красотища! Ага, щас! Уже в отпуске мытиться начинаешь: когда же он кончится? И вот кончился – и ты с какой-то изголодавшейся жадностью, с каким-то мазохистским удовольствием впрягаешься в эту «скоропомощную» каторгу, чтобы через месяц-другой опять начать ныть: и за каким я вернулся? На участок надо было, на участок! Уютный тёплый кабинет, старички, старушки, рецепты, больничные… И так всю жизнь… И Ирка, конечно, права: пока  этот воз тащишь – хоть со скрипом, а живёшь. А как вынули из обоймы, распрягли и хомут сняли – всё. Лежи теперь и дожидайся.

         - Приду, – сглотнул он противный, подступивший к самому горлу ком. – Приду. Ты, главное, не сомневайся. Чего мне не прийти? Обязательно. Слышишь, Иваныч?

         Странно как-то поговорили, думал Андрей, идя домой. Он ведь о станции ни разу не спросил. Неужели неинтересно? Почему? Ведь, считай, всю жизнь на ней отработал – а здесь как отрезало. Или не спрашивал потому, что расстраиваться не хотел? А, может, действительно уже на всё наплевать?

         - Сегодня опять Наталью на рынке видела, - сказала жена. – Чего ты там этому притворщику насоветовал?

         - Женская логика, - хмыкнул Андрей. – То помирает, то притворяется. Вы бы уж к  какому-нибудь одному концу.

         - Да всё ты прекрасно понимаешь! – усмехнулась жена. – Наталья сказала: ночью проснулась – кто-то поёт. Ну, понятно кто… Поднялась, зашла к нему в комнату -  и картина маслом: папаша в люлю, и по всей кровати пузырьки валяются.

         - Наркоман, - понятливо кивнул Андрей. – Страшное дело.

         - Не паясничай – построжала жена. -   Ты же сам сказал Людмиле, чтобы она ему настойку купила.

         - Мало ли чего я сказал… Мало ли чего я вообще говорю… Ты собаку покормила?

         - Понятно, - кивнула же