Солнце медленно двигалось к горизонту. Блики лучей на поверхности моря казались стразами, рассыпанными по голубому шифону платья. Они блестели и переливались в лёгких волнах. Это завораживающее зрелище вызывало трепетные чувства. Жанна ехала в пригородном автобусе по Южнобережному шоссе и смотрела в окно на этот чудесный морской лоскут.  На душе было свежо после трёхдневной поездки в Гурзуф к своей давней подруге. До обеда они загорали на галечном пляже, затем ходили по тенистому старому парку, вспоминая свои студенческие годы, а в сумерках гуляли по узким улочкам маленького городка, вдыхая смолистый запах хвойных деревьев, которых много на южном побережье Крыма.

     В автобусе было мало пассажиров, слышался тихий шансон в водительской кабинке и сильно пахли свежие садовые ирисы в эмалированном ведре у соседа напротив. Сладкий летний запах цветов усиливал приятные ощущения от поездки. Жанна чувствовала прилив сил и скрытую радость, то ли от самой поездки, то ли от лазоревых далей. А может быть от густого волнующего аромата синих ирисов?  Она откинулась на спинку сидения и так оставалась некоторое время, укутанная тёплыми воспоминаниями и «сладостью» цветов, по-прежнему смотря в окно.
     Когда в очередной раз автобус остановился, Жанна осмотрела салон. Её взгляд остановился на мужчине, перебирающем ирисы. Он выбрал три рослых стебля с ярко синими наполовину раскрывшимися бутонами и протянул их Жанне:
 – Это Вам! –
– Мне? – смутилась она, чувствуя, как румянятся её щёки. Она замешкалась – слишком неожиданным был такой поворот плавно текущего июньского вечера.
– Ваши глаза такие же синие, как эти цветы, – ответил он и улыбнулся. Жанна поблагодарила его и взяла букет. Теперь она с интересом разглядывала своего визави, но делала это незаметно. На вид ему казалось лет шестьдесят. У него были залысины и коротко постриженные седые волосы. Изрезанное морщинами и шрамом грубое загорелое лицо говорило о том, что его обладатель много времени проводит на солнце.  Одет он был просто: джинсы, клетчатая сорочка, сандалии. Рядом с ведром стоял небольшой до отказа набитый рюкзак. Ирисы явно были с дачного участка. Поразмышляв, Жанна осталась довольна своими дедуктивными способностями. Теперь её мысли были целиком заняты загадочным спутником с добрыми глазами, не гармонирующими с его суровой внешностью.  Как раз глаза-то и смущали Жанну, вызывая смутное беспокойство. Но почему?  Ответа не было. Мужчина ещё раз улыбнулся и представился: «Игорь Николаевич».
– Жанна. Жанна Сергеевна, – автоматически исправилась она. А в душе почему-то хотелось остаться просто Жанной.
– Я знаю, – ответил он и внимательно посмотрел в её бездонные растерянные глаза. После небольшой паузы сердце её забилось сильнее от того, что только сейчас она узнала в нём своего одноклассника и сдержанного поклонника юности. Конечно же, это был альпинист Игорь. Ей на минуту стало не по себе, стыдно, наверное.  Но за что, она не знала. Ведь время благосклонно не ко всем. И её вины в этом не было.
Она начала нести какую-то чепуху, видимо, от волнения, пытаясь объяснить, что действительно не узнала его, а не сделала вид, как это часто бывает у женщин. Он её не перебивал. А потом сказал : «Ерунда. Всё это естественно, ведь я выгляжу не по годам старше. Но только выгляжу». Он опять улыбнулся. Жанна успокоилась, и они стали смеяться над этой пикантной ситуацией. А её глаза и правда были синими, как ирисы.
     Игорь рассказал ей, что после института был направлен по распределению в Томск и проработал в геологических экспедициях почти тридцать лет. Женился ещё на четвёртом курсе, но вскоре развёлся, так как его профессия не каждой женщине по нраву. А теперь занимается садоводством, да и альпинизм не забросил. Но это уже по настроению и для поддержания физической формы.   
     Она, слушая его, вспомнила их школу в Севастополе, вылазки за город всем классом на каникулах и, конечно же, букетик лиловых гиацинтов, подаренный Игорем при их первом свидании. А потом, как остаток лета они вдвоём провели на море: по бухте Омега катались на водном велосипеде, фотографируя друг друга, а в Херсонесе, надев ласты и маски, плавали с подводным ружьём. Вспомнила, как усталые нежились в лучах заходящего солнца, растянувшись на сине-красных надувных матрасах, и как Игорь её впервые поцеловал. Впрочем, этот поцелуй она так и не забыла. Воспоминания уносили в прошлое всё больше.
     Спустя некоторое время, Жанна тоже разоткровенничалась, рассказывая о своих неудачах в жизни, о детях, которые сейчас далеко и живут сами по себе. Они то говорили, то замолкали, думая о чём-то своём, не затрагивая тему, из-за которой когда-то расстались. И каждого охватывала какая-то тёплая грусть.
     Автобус, делая лихой вираж, въехал,  наконец, в город. Пассажиры оживились и стали собираться. Игорь и Жанна,  разговаривая, не заметили, как очутились не на остановке маршруток, а в скверике, рядом с ней. Оставив на скамейке свои вещи и ведро с цветами, они бродили по тихой аллее и всё говорили и говорили, позабыв об усталости. А солнце, разбросав длинные тени, казалось, разомлело и не собиралось уходить.

     Наконец пара всё же подошла к остановке. Оказалось, что обоим ехать в одну сторону. Игорь хоть и жил в Севастополе,  но большую часть времени проводил в Симеизе, где у него был небольшой домик с ухоженным садом, доставшийся в наследство сначала его матери, а потом и ему.
     Проводив Жанну прямо до подъезда, он направился на другую сторону улицы. Забавно, но их дома были снова рядом, как и в те далёкие школьные годы. Это их  удивило и одновременно растрогало.
     Придя домой, Игорь соорудил себе холостяцкий ужин. Затем посмотрел последние новости и прилёг в надежде уснуть. Но встреча с одноклассницей через столько лет взбодрила его не на шутку. Он долго ворочался, потом курил на кухне. Сна не было. А она в это время, уткнувшись в подушку, плакала, обвиняя во всём свой надменный в прошлом характер.
      У каждого дома стояли в воде свежесрезанные синие ирисы, опьяняя медовым ароматом. Когда слёз не осталось совсем, Жанна подошла к распахнутому окну. Игорь тоже вышел на балкон. Они смотрели на одни и те же звёзды, думая об одном и том же. А звёзды мерцали на бархате ночного неба, радуя и вселяя надежду.

      
       Иллюстрация - фото ирисов из интернета.
   

(Новелла)



     Женщина стояла у окна, отодвинув плотную синюю портьеру. Рука, придерживающая её, была тонкой с лиловыми прожилками и выдавала почтенный возраст дамы. Довольно короткие волосы, аккуратно уложенные в причёску, были абсолютно седыми и серебрились от падающего в окно дневного света. Они казались вылепленными из снега, который лежал за окном в переулке. Небо напоминало разорванную белую перину, из которой медленно сыпались пёрышки, кружась и оседая на мёрзлую тротуарную плитку. Снег в Барселоне…  Это такая редкость. Она так давно не видела настоящего обильного снега, того, что остался в её воспоминаниях…

     Когда-то Испания виделась ей необыкновенной – экзотической и сказочной, с пальмами вдоль песчаного, залитого солнцем побережья и домами, украшенными цветниками. Старинная готика с ажурной лепниной  завораживала, вызывая всплеск фантазии. Смуглые черноволосые люди, страстные танцы и песни на языке, который казался ей одним из красивейших в мире.
     И вот она почти тридцать лет живёт в этой сказочной стране, так и не привыкнув к её экзотике и чуждой, хотя и понятной теперь речи.
     Синьора долго стояла, всматриваясь в даль. Но, видимо, так ничего и не увидев в этой снежной карусели, вернулась к камину. Усевшись в кресло, она откинулась назад и задумалась, вспоминая свой небольшой городок в центральной России, где остались её дети и где сейчас тоже всё в снегу. В комнате было тепло и тихо, лишь потрескивали в камине дрова. Жёлтые хризантемы, подаренные ей соседом каталонцем на Рождество, стояли на небольшом столике в стиле барокко и казались крошечными  солнышками среди скучной зимы. А за окном всё падал и падал снег.
     Прошло более получаса, а женщина всё так и сидела, периодически меняя положение головы. Она поворачивала её то вправо, то влево, вероятно, чувствуя онемение в затылочной области. Грустная псина, подойдя к хозяйке, уткнулась ей в колени, но та не обратила на это внимания, поглощённая своими мыслями. 
     Наконец женщина встала и пошла варить кофе. Далматин проследовал за ней и лёг у дверей просторной кухни. Хозяйка вставала рано, скорее всего, из-за бессонницы, которая бывает в пожилом возрасте.  Ворочаясь с боку на бок всю ночь, она дремала, просыпаясь от малейшего шороха. Иногда приходилось выходить в гостиную и, укутавшись пледом, листать журналы. Пёстрые картинки глянцевых страниц быстро утомляли и она незаметно засыпала. Всё это было мучительно. Совершенно не отдохнув, женщина поднималась в надежде заняться чем-то по дому. В жаркие летние дни это было даже приятно – встать пораньше с восходом солнца и выйти на террасу, чтобы вдохнуть медовую сладость цветов и послушать птиц. А дождливая зима втискивала её жизнь в узкую твёрдую раму, которая давила со всех сторон, вызывая депрессию. Тусклые краски за окном не радовали, и она с нетерпением ждала первых весенних лучей.

     А сегодня произошло что-то необыкновенное… Неожиданно выпал снег, который почему-то невероятно взволновал её. Она и сама не поняла почему, но картина за окном манила, как никогда. Возможно,  в этом городе, да и во всей Испании, именно снег был для неё чем-то родным, напоминающим о далёком доме. Он был недостающим связующим звеном в незримой цепочке её витиеватой жизни.
     Она, как околдованная, оделась и вышла на улицу, даже не заметив, что её вязаный шарф был слишком лёгким для такой погоды. Спустившись по ступеням, женщина пошла по переулку. Снег уже успел засыпать палисадники с олеандром и юккой около двухэтажных домов, которые походили теперь на сказочные терема. Воздух был морозным и свежим, и ей на мгновение показалось, что она не в Барселоне, а у себя на родине в маленьком волжском городке. Снег хрустел под ногами  и поднимал настроение. Она давно не испытывала такой радости, как теперь. Снежинки садились на порозовевшие щёки, ресницы, но ей совершенно не было холодно.
    Пройдя переулок, она свернула в сквер, где дети играли в снежки. Они смеялись, бросая их друг в друга. Один из снежков попал ей в спину, но она не рассердилась, а даже наоборот, улыбнулась, вспомнив себя в молодые годы.
    После сквера синьора вышла на набережную, где стояли высокие пальмы в снежных шапках. Это было забавно. Многочисленные туристы фотографировались под ними, чтобы потом удивить своих знакомых. Деревянные скамейки так же были в снегу, изменив привычный антураж.
     Ещё вчера была сухая погода и даже изредка из-за облаков выходило солнце. Казалось, что оно присматривает за жителями города. А сегодня утро совершенно не имело цвета, будто художник закрасил свой эскиз белой гуашью, чтобы начать всё заново.
    Так она шла и шла, позабыв обо всём, смотрела вокруг, не узнавая город и ощущая себя такой же туристкой, как идущие мимо люди. С ней происходило что-то необъяснимо приятное, кровь пульсировала, щёки пылали и было необыкновенно легко на душе.
Вдали она увидела большого снеговика с морковкой вместо носа, ведром на голове и чёрными угольками-глазами. Он был точно таким, каким его лепят дети в её родных краях. Это зрелище привело её в восторг…
     Почему снег выпал именно сегодня, а не пять или десять лет назад? Возможно, это знак судьбы, которая сжалилась над ней, подарив такой счастливый день. Она бродила по улицам своего, но по сути чужого города, радуясь этой зимней сказке.
    Было уже после полудня, когда женщина вошла в переулок, в котором жила.  Далматин, увидев её, бросился навстречу.  Пожилая служанка, вернувшаяся с покупками домой, не застала хозяйку. Подождав немного, она вывела пса погулять. А теперь с удивлением смотрела на синьору, которая неделями не выходила из дома, пребывая в меланхолии.
     Вечер был тоже необыкновенным. Повеселевшая хозяйка и её служанка сидели в кухне и пили чай с мятой из самовара. На столе стоял пирог с капустой. Они оживленно разговаривали, вспоминая своё прошлое. Синьора радовалась чудесному дню, пробудившему ото сна её медленно угасающую жизнь.
 
     Сегодня утро совершенно не имело цвета, будто художник закрасил свой эскиз белой гуашью, чтобы начать всё заново…

            
              Фото зимней Испании из интернета.  

                                                Свежий морской бриз теребил пунцовую ленточку
                                          вокруг талии на белом свадебном платье.
                                          Её повязал младший брат жениха, как требует древний обычай.



     Узкие бакинские улицы старого города, обнесённого крепостной стеной, часто заканчиваются тупиком, из которого есть только два выхода: вернуться назад или взобраться на крышу по выступам в стене и парапетам ветхих балконов. А крыши домов примыкают так близко друг к другу, что образуют длинную многоступенчатую террасу, потому что постройки разной высоты. Булыжное мощение, плотно запертые окна и гирлянды развешенного выстиранного белья над головой, а во дворах часто общий туалет на несколько семей. Жалкое зрелище. Умай жила на одной из таких улочек. Вернувшись из школы, девочка помогала матери по хозяйству, а её младший брат крутился возле отца в автомастерской. Тот сам содержал семью, как его отец, дед и остальные мужчины многочисленной родни. Родители любили дочь, но воспитывали в строгости, придерживаясь обычаев, которые почитали их предки. Она была средним ребенком в семье. Её старший брат женился и жил со своей семьёй в пригороде Баку. Умай, как и её сверстницы, почти всё своё свободное время проводила дома – вышивала бисером и рисовала акварелью. Девочке шёл всего двенадцатый год, а её отец, седовласый Ильдар, уже задумывался о судьбе дочери, прикидывая, не погорячился ли он, договорившись со своим давним другом десять лет назад о свадьбе их детей. Солмаз, жена Ильдара, на эту тему ничего не говорила, только вздыхала иногда, когда кто-то из соседей выдавал дочку замуж. О чем она думала только Аллаху известно.
     Черноглазый коренастый Вахид, живший на этой же улице, был на пару лет старше Умай и учился с ней в одной школе. Часто, сидя на скамейке во дворе школы, он терпеливо ждал, когда она после занятий в группе продленного дня выйдет на крыльцо с подругами. Вахид не подходил к ним, а молча шёл следом до тех пор, пока Умай, оставшись одна, не сворачивала на свою улицу. Когда вдали уже был виден её дом, юноша замедлял шаг и провожал её взглядом до самых ворот двора. И только потом возвращался к себе. Она же делала вид, что не замечает его.
– Твоему жениху это не понравится, – подшучивала то одна, то другая из подружек. А Умай, слегка покраснев, улыбалась и отворачивалась, а в душе боялась, что об этом узнает отец. Что будет тогда, она даже представить не могла. Ведь Вахид ей нравился. Она сама не знала, что её привлекает в нём: его внешность или сдержанность в поведении. Но желание нравиться, заложенное в каждой женщине, даже в таком раннем возрасте, брало верх. Как-то, собираясь в школу, она попыталась вплести в косы ярко-синие банты вместо тусклых чёрных форменных. Солмаз, заметив это, удивилась.
– Что это с тобой? Ты на занятия идёшь или на чью-то свадьбу? – спросила она дочь и, не дождавшись ответа, ушла на кухню. А когда к Умай заходила лучшая подруга, живущая рядом, начиналась примерка цветастых платков, бус и браслетов перед большим зеркалом в родительской спальне и разговоры о будущих женихах, о белом свадебном платье с красной лентой и о махре, предсвадебном подарке, напоминающем калым у тюркских народов. Разговор всегда затевала подружка. Вот только махр интересовал Умай меньше всего на свете.
     Ильдар хотел выдать дочь замуж сразу по окончании школы. Сыну его приятеля будет уже тридцать. Самое время: и профессия, и место в обществе, и заработок, и дом, наконец, всё, как положено. От таких мыслей ему становилось на душе легче и радостнее. Но с женой он это не обсуждал.
– В семье всё решает мужчина. Так было, есть и будет, – размышлял отец семейства. Особенно хорошо думалось вечерами после работы, когда поужинав, он в полном одиночестве пил чёрный индийский чай из «армуды»-стакана, имеющего грушевидную форму, в прикуску с колотым сахаром. Ильдар любил это время. Солмаз занималась детьми, готовя их ко сну, и его никто не беспокоил.
     Так и жил он с этой иллюзией, пока Умай, наконец, не окончила школу.
   
     Бакинский базар был многолюден и напоминал муравейник. Хаотичное движение торговцев туда-сюда, разговоры у лотков, пестрые навесы, разноцветные ткани, прозрачные платки и всевозможные безделушки, и ко всему еще яркие лучи палящего южного солнца. Все это было утомительно, а тут ещё  хочется то пить, то чего-нибудь вкусненького… Умай, находясь на седьмом месяце беременности, последнее время редко выходила с мужем в город, боясь преждевременных родов. Резус ведь отрицательный, а это не шутки.
– Правильно. Сиди дома, занимайся хозяйством. И мне спокойнее, – говорил ей Вахид. Но в это утро она сама предложила пойти на базар. Лавка со сладостями просто вскружила ей голову.
– Хочу пахлаву! Нет, мютаки и фешмак! – лепетала она.
– Фешмак не надо, зубки сломаешь, – шутя, сказал Вахид и отошел в сторону, чтобы закурить. Умай уплетала мучное, как пятилетнее дитя, перепачкавшись в сахарной пудре. Оба засмеялись, когда он, не предупредив, щелкнул аппаратом, делая снимок. А потом они бродили по набережной, взявшись за руки. Тёплый ветер с Каспия обтягивал тонким сатином ее вытянутый арбузиком живот и спутывал каштановые локоны. Вахид был счастлив – он ждал сына. В его голове было уже множество планов насчет него. Ей это казалось забавным. Муж баловал Умай цветами: покупал её любимые розы, а когда денег до зарплаты оставалось совсем мало, рвал цветы прямо с клумбы в  городском парке. Но всегда возвращался домой с букетом, пусть даже и небольшим. Через два месяца Умай родила девочку.

     Маленькая Сабина лежала в кроватке, рассматривая погремушку. Крошечные пальчики ещё неуверенно держали её и казалось, что жёлтый пластмассовый медвежонок вот-вот упадет. Умай, задумавшись, сидела рядом. Ей бы радоваться, что растет здоровый ребенок с глазами-маслинами и щечками, как спелый персик. Еще в родильном доме она поняла, что дочка Вахиду не в радость, какой бы красавицей она не была. Это были вторые роды и снова девочка.  Вахид был уверен, что, наконец, родится сын и даже заранее подобрал ему имя. И вдруг такой «облом». Он нервничал и уверял, что не приедет забирать их из роддома. Этот невежда искренне считал, что виновата снова его глупая жена. Как он теперь будет смотреть в глаза родственникам и соседям?... Позор!  Но, немного остыв за неделю, всё же привез Умай с ребенком домой. Но к дочери интереса не проявлял, будто её вообще не было. Женщина была растеряна, не понимая, как можно вот так сразу измениться. Слёзы наполняли её глаза, но муж был, как кремень.
     Умай заботливо ухаживала за малышкой, не смотря на подавленное настроение. В её душу закралась тревога.
– Совсем молока мало, вдруг исчезнет совсем, – переживала она молча. И только когда Вахид уезжал на работу она забывалась, любуясь своей смуглянкой. И на душе становилось не так тоскливо. Сабина росла весёлой и почти не плакала. Умай и представить не могла, что рождение второй дочери внесет коррективы в её, казалось, очень счастливый брак.
     А ведь несколько лет назад ради Вахида Умай поссорилась со своими родителями и сбежала из дома, чтобы принадлежать только ему. Произошло это ещё до уплаты махра, а если бы после, то не видать Вахиду возлюбленную, как своих ушей. Старый Ильдар понять дочь так и не смог: связать свою жизнь с молодым парнем, у которого ещё ветер в голове! А главное – уйти к нему до свадьбы – глупая дерзость, похожая на вызов. Эта история поссорила его с отцом несостоявшегося жениха навсегда. В тот период Ильдар сильно постарел, да и сердце стало пошаливать. С Умай и Вахидом он не разговаривал вообще, но полностью отношения не оборвал исключительно ради своей первой внучки Лалы. Солмаз переживала это по-своему: уйти к мужчине ещё не будучи женой – такое не укладывалось в её голове, но в глубине души она всё-таки понимала дочь. Ведь любовь – это как болезнь. Главное, чтобы была взаимность. Она искренне верила, что всё постепенно образуется, и эта мысль утешала её.

     Время шло, девочки росли, общаясь в основном с Умай и бабушкой по линии отца. Та была уже стара, чтобы как-то влиять на сына, да и что она могла: Вахид никогда не слушал её советов. В семье всё решает мужчина – это засело в его голове ещё с детства. Он стал совсем молчаливым, много курил, теперь прямо в гостиной, не обращая ни на кого внимания. Его мать Мархамат, как и Солмаз, была воспитана в старых традициях востока и старалась не вмешиваться в жизнь сына. Она наблюдала за всем со стороны, всхлипывая по ночам.   
     Спустя какое-то время Вахид стал приходить домой позже обычного, ничего не объясняя. Мархамат не поленилась и проследила за сыном. Как она и подозревала, у него появилась другая женщина, и наследнику вот-вот должен был исполниться годик. Зов крови и простое женское любопытство перевесили старость и гордыню. Она познакомилась со своей незаконной невесткой и внучком. Отлучаясь иногда из дома, старушка, прихватив фрукты или игрушку, автобусом ехала через весь город, чтобы повидать малыша. На душе «кошки скребли», но виду Мархамат не подавала, побаиваясь сына: вдруг что выкинет, тогда – беда. А Вахид, ни о чём не догадываясь, жил на два дома, будто так и должно было быть. Умай тоже ничего не замечала, поглощённая заботой о дочерях и уже привыкшая к равнодушию мужа.
     Как-то утром, уходя из дома, Вахид сказал матери: «Накройте к ужину стол: придёт уважаемый Фируз, мы обсудим наши дела». Гость действительно пришёл под вечер. Угощение было традиционным : шашлык из баранины с помидорами, баклажанами, зеленью, лимоном и соусом ткемали, рис со специями. И, конечно, чёрный чай, свежезаваренный и ароматный. Мархамат, накрыв стол, сделала вид, что ушла к себе. А сама, приложив ухо к двери, пыталась разобрать, о чём идёт разговор. Мужчины ели не торопясь и говорили не громко. Всё, что смогла она разобрать, так это то, что речь шла о Лале, которой исполнилось восемь лет.
– Пришла теперь очередь Вахида решать судьбу дочери, – подумала Мархамат и разволновалась, вспомнив историю Умай.
     Прошло несколько дней. В один из тёплых сентябрьских вечеров Вахид позвал в гостиную мать и жену.
– Уважаемый Фируз – отец жениха Лалы. Он – достойный человек. Когда ей исполнится шестнадцать, она выйдет замуж. Я так решил. А чтобы не повторилось то, что было с нами, – он посмотрел на Умай, – глаз с Лалы не спускать! Когда подрастёт Сабина, я ей тоже пару найду. Всё это говорилось напряжённо и жёстко, совсем не так, как бывает в таких случаях. И Умай почувствовала, какими чужими они стали друг другу. После небольшой паузы Вахид сказал, что у него растёт сын, но разводиться с Умай он не будет.
– Дочерей надо вырастить и пристроить, – сказал он, не сомневаясь в своей мудрости.
     Умай больше не вышивала бисером, не примеряла ни цветастых платков, ни бус, ни браслетов, как когда-то в юности. На свадебной фотографии она и Вахид выглядели очень счастливыми. На её белом шифоновом платье была пунцовая ленточка, повязанная вокруг талии – символ её неразрывной связи с мужем.
– Как это было давно, да и было ли? – думала она, глядя на снимок, не потерявший блеска и сочности красок, но вызывающий нестерпимую горечь воспоминаний.


             
            Иллюстрация - фрагмент азербайджанской свадьбы.
            ФОТО из интернета. 

     (Новелла)



     День потихоньку убывал и лучи, медленно скользя по загорелой коже старика, отдавали ей последнее тепло. Ветерок заигрывал с листвой, а та, в ответ, что-то шептала, расправляя пожелтевшее кружево своего наряда, лоснящегося в лучах оранжевого солнца. Он сидел на ещё не остывших ступенях старого одноэтажного домика, доставшегося ему в наследство от отца. Веранда, выходившая в небольшой, но с любовью взращенный в послевоенные годы сад, была увита такой же старой, как и дом лозой. Теперь, в начале сентября, она была особенно хороша. Майские жуки и пчёлы жужжали целыми днями вокруг сочных янтарных гроздей, которые были так же тяжелы, как грудь женщины, кормящей ребёнка. Сладкий аромат винограда нёсся вслед за ветром, смешиваясь на побережье с запахом крабов и водорослей, оставленных волной на влажном песке. Рыбацкий посёлок, в котором жил старик, к вечеру оживлялся. Рыбаки возвращались домой с уловом усталые, но довольные, прихватив к ужину заветное зелье. В летних кухоньках соседских дворов шипела на сковороде барабулька или ставрида, слышалось воркование женщин и шум водопроводной воды, смывающей пот с огрубевшей и пропитанной солью кожи их мужей. А вечер тем временем набирал силу и раскрасневшееся заходящее солнце, сползая за горизонт, обещало ясное утро.

     Старик любил раннюю осень, она на него действовала завораживающе и навевала мысли о прошлом, о том, что когда-то было и чего никогда уже не будет. Пора бабьего лета согревала и тревожила одновременно.  Вот и ещё один год близился к завершению. А сколько их осталось? Может быть, именно этот будет последним в его долгой жизни.  Старое домашнее вино  расслабляло и приоткрывало дверцу для самых потаённых дум. Ему нравилось философствовать молча, картины детства сменяли одна другую и были иногда настолько яркими, что он удивлялся своей памяти. В один из таких вечеров, много лет назад, он понял, что стареет, потому что впервые почувствовал тепло воспоминаний.
     Жил старик один, жена давно умерла, а дочь, уехав в город, вышла замуж и, казалось, забыла его.  Пенсии ему едва хватало и он рыбачил иногда на скалистом берегу небольшой, хорошо знакомой ему бухты. Сад требовал ухода, а силы были уже не те. Внуки, повзрослев, заезжали всё реже и реже, да и то для того, чтобы половить рыбу, выпить домашнего вина и прихватить в город фруктов из дедова сада. Их дети росли в городе и имели смутное представление о своём прадеде. Он обижался, но виду не подавал, успокаивая себя тем, что у всех свои заботы.  "Раньше всё было по другому," – иногда мысленно говорил он сам себе.
      Большинства тех, кого он знал, уже не было в живых - погибли на фронте или давно умерли.  А те, что были  моложе,  крутились в своей повседневной рутине, озабоченные житейскими проблемами. Да и посёлок очень изменился - особняки чужих, неизвестных ему людей росли, как грибы, один выше другого, закрывая вид на его любимую бухту. Всё вокруг менялось - поколения, взгляды, интересы и, главное, люди. Высокие заборы вокруг новых домов и огромная, отхваченная территория, вызывали у него тоску.
      Вот и сегодня он незаметно стал листать страницы своей жизни. Под монотонный звук вечерних цикад думалось легко. Вспоминая детство, он незаметно перемещался в то далёкое время, освобождаясь от гнетущего чувства одиночества, которое мучило его последние годы. Там были его родители, лица которых, словно ластиком, постепенно стирало время. Но это не мешало ему чувствовать их тепло. Память была избирательна, вытаскивая на обозрение только хорошее, видимо, жалея старика. После таких вечеров он просыпался бодрым, будто испробовал живительного бальзама.  Жизнь не казалась уже такой тягостной. В этот вечер он так и не притронулся к вину, налитому в глиняный кувшин, который когда-то привезла из города жена. Наконец он прочувствовал и осознал, что в этой жизни его больше ничего не держит…. Жены нет, родные живут своей жизнью. Он стар, а старики чаще всего никому не нужны, проку от них никакого, а хлопот целый воз. Он был чужим в этом мире и мир стал казаться ему чужим.

     Плен воспоминаний был настолько сладостным, что старик на какое-то мгновение перестал замечать, что делается вокруг, теряя чувство реальности. Воспоминания тянули к себе, а он не сопротивлялся, уходя всё дальше и дальше. Сегодня всё было не так, как прежде. Прошлое манило, и он не хотел возвращаться из него. Ведь его никто не ждал здесь, в его старом ветхом доме, да и в мире вообще.  Было уже далеко за полночь, а старик всё сидел на ступенях своего дома, прислонившись спиной к перилам крыльца. В этом сладком забытье ему казалось, что он в раю, где было светло и много солнца…. Он был счастлив.
     Осенний рассвет мягкой карамелью тронул листву, освещая дворик, крыльцо и согнувшуюся, неподвижную фигуру старика. Он так и провёл всю ночь наедине со своими воспоминаниями и остался там, где ему было хорошо все последние годы…
                                                                  

     
      Иллюстрация - фото виноградной лозы
      из интернета.      

 Из «Рассказов про Софу»

   

     До юбилея Софы было ещё полгода, а она уже прикидывала, кого пригласить, что приготовить и главное – как сделать так, чтобы было шикарно и себе не то чтобы не в убыток, а ещё «нагреть на этом руки». Это было, вообще, в её духе. Особенно она обожала различную «халяву», нисколько при этом не брезгуя и не стыдясь. Например, доносить уже не модный костюмчик одной из приятельниц или съесть чебуреки с пивом в какой-нибудь забегаловке за счёт другой доброй души. Своей давней подруге Люсе она прожужжала все уши по телефону о будущем торжестве. Но та не морочила себе голову заранее, да и вообще каждый новый День рождения после пятидесяти лет у Люси вызывал только тоску. Софа и Люся были ровесницами и подругами юности, и даже родились в один месяц, но разными во всём: Софа – маленькая, упитанная и рыжеволосая, а подруга – высокая, стройная и привлекательная шатенка. Толстушка с молодости слыла расчётливой и уже тогда смекнула, что с Людмилой дружить выгодно: кавалеров у той было много, а значит и она, Софа, будет на виду.
     – Люся, хочется на юбилей что-нибудь памятное друг о друге, ведь почти сорок лет, как знакомы, – сказала как-то она подруге. Та задумалась.
     – Да, действительно, что-то такое, чтобы смотреть и вспоминать о нашей молодости и дружбе, – согласилась она.
     – Люсь, а давай обменяемся конвертами с деньгами на дни рождения, – предложила Софа, чем загнала подружку прямо-таки в «ступор». Вероятно, своим неожиданным и слишком простым решением.
     – Софа, я не поняла, тебе нужна память или просто деньги? – удивилась подруга.
     – Ну-у, ты понимаешь, сама себе на эти деньги купишь то, что хочется. А неудачный подарок – это выброшенные деньги, – ответила та.
     – Какая-то глупость получается: ты мне, я – тебе. Обменяемся и останемся при своих интересах? Какой-то абсурд. Тогда зачем эти разговоры насчёт старой дружбы? – возмутилась Люся. Но Софа быстро сменила тему, оставив вопрос открытым.
     Потом были опять телефонные разговоры, которые сводились к пресловутым конвертам. Это стало сильно раздражать подругу. Софа виделась теперь ей с другого ракурса, который казался не симпатичным.
     Но юбилярша была не так глупа и примитивна, как могло показаться со стороны. Ведь Людмила – обеспеченная замужняя дама и копейки никогда не считала, в отличие от неё.  Поэтому её подарочный конверт должен был быть более весомым. А это – главное. Так размышляя, Софа стала обзванивать всех своих многочисленных приятельниц, предлагая не ломать голову с подарками, а принести конверты. Просто и никаких хлопот. Каждая соглашалась, не подозревая, что это – тактический ход ушлой комбинаторши.
     Вечерами «внучка Бендера», устроившись поудобнее в кресле небольшой, но уютной квартиры, напряжённо подсчитывала, какая должна быть общая сумма, чтобы покрыть расходы на угощение, да ещё, чтобы остался излишек на то, да на это. А на Люсю, склонную к мотовству, она делала главную ставку, надеясь, что подруга постесняется дарить маленькую сумму.

     Пять месяцев прошли незаметно. Наступил долгожданный апрель. Софа уже потирала руки, предвкушая большой куш от вечеринки и гордясь своими деловыми качествами. Её муж Федя был тих, задумчив и далёк от таких «коммерческих сделок». В гешефты* жены он не лез. Его внутренний голос давно сказал ему, что Софа – его надёжная гавань, из которой ему никогда не выйти в открытое море. Он и не пытался.
    Накануне торжества Софа превзошла саму себя: наготовила всякой всячины – жаркое кисло-сладкое, фаршированного карпа, студень из куриных потрохов, форшмак, фаршированные гусиные шейки, салатики из яиц и разных весенних овощей. Спекла бисквитный торт с орехами и сладкий кугель с изюмом. Ну и спиртного не пожалела. В общем, постаралась от души. А может быть вовсе не от души... Но об этом никто не знал и не догадывался, даже Федя. А Люся догадалась, и ей стало не по себе: появился гадкий осадок, от которого тянуло мерзким холодом. Видно многолетняя дружба дала свои плоды, научив разбираться хоть немного в людях.

     В День рождения все гости были в сборе и Софа принимала поздравления, взамен даря «дежурные» улыбки. Не пришла только Люся.
Она поздравила юбиляршу по телефону, сославшись на температуру и сильный насморк. Софа была в шоке. Настроение сползло к нулю и блеск в глазах постепенно исчез. Вечер прошёл натянуто и скучно.
     Когда гости разошлись, Софа заглянула в конверты и посчитала их содержимое.  Посыпались брань и мат в адрес приглашённых. Больше всех досталось, конечно, Люсе. Как она её только не обзывала. Юбилей завершился слезами. Только Фёдор был доволен всем – и выпивкой, и закуской. Он возлежал на диване в гостиной, обложившись подушками, как турецкий султан, и с интересом смотрел эротику по «видику», который Софа купила с тридцатипроцентной скидкой в конце года.
     – Софа, заканчивай этот балаган и иди в ванну, – сказал Фёдор, наконец почувствовавший себя мужиком после коньяка и обнажённых силиконовых «прелестей» девиц на экране. Софа вся в слезах и соплях пила «Барбовал», сидя на кровати в спальне.
     – Какая ещё ванна, идиот! Ты знаешь, во сколько мне обошлось это веселье? – заорала она и снова разрыдалась.
     – Если бы не ты, я бы давно жила где-нибудь в Испании на собственной вилле. Кручусь, как белка, а что проку? – не унималась она.
     Но Фёдор уже не слышал её душевного стриптиза: он мирно спал среди атласных подушек,  то посапывая, то чему-то улыбаясь во сне. Ему, наверное, снились наложницы, танцующие у фонтана во дворце халифа.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
*Гешефт — (нем.) мелкое выгодное предприятие, торговая сделка, спекуляция (Ушаков).


04.05.2013 г.
          

Иллюстрация из Интернета.

Это сладкое слово — халява...


Из «Рассказов про Софу»



     Раннее утро. Солнце, пробиваясь через занавеску, гладит небритую щёку Фёдора. Тот морщится и переворачивается на другой бок, натягивая повыше махровую простыню. На рассвете спится сладко.
     — Федь, вставай! — Голос жены нарушает тишину полусонной квартиры.
     — Софа, пощади, — слышится в ответ, — выходной же.
Но она не унимается:
     — Ты что забыл, что мы сегодня едем на базар за помидорами?   
     — Какие помидоры, Софа?
     — А такие, со скидкой в пятьдесят процентов, и ещё может быть чего-нибудь прихватим подешевле. Ну, поднимайся же!
Она откинула простыню, под которой лежало согнутое в коленях тело супруга.
     — Чпок! — шутя сказала Софа, оттянув, а затем отпустив резинку мужниных семейных трусов. Она ожидала увидеть улыбку на лице своего благоверного, но тот не прореагировал. Через полчаса супруги уже завтракали в своей уютной кухоньке, обсуждая предстоящую поездку.

     На перекрёстках, где не было светофора, собиралось много машин. Это нервировало Софу. Фёдор же был, как всегда, невозмутим, и на реплики жены не обращал внимания. «Ланос» пыхтя, поднялся на горку и въехал на площадь, к которой примыкал базар.
     Пока муж искал место для парковки, его рыжеволосая жёнушка, припудрив носик, поправляла взъерошенную причёску.
Каждое лето расчётливая хозяйка закатывала помидоры, дожидаясь самой низкой цены, а когда наступал этот желанный момент, неслась за покупкой. Трёхлитровые бутыли с ярко-красными мясистыми томатами успокаивали душу и радовали глаз: будет, чем закусить и украсить стол на праздник.
     — Софа, приехали!
     Фёдор открыл дверцу машины и помог жене выбраться. Базары во все времена одинаковы: лотки, продавцы, покупатели и воры. Бдительность, прежде всего. Софа никогда об этом не забывала. Вот и сегодня, она ринулась к воротам, зажав в руке свёрнутый пакет с кошельком. Стайки людей толпились у входа, заходили и выходили. Каменный забор старого базара был полностью заклеен всевозможной рекламой и объявлениями, поэтому приезжие не могли сразу догадаться, что находится за ним. Но жителей это, видимо, не смущало, потому что количество наклеек на нём не уменьшалось. Мысли Софы были заняты только помидорами, как вдруг перед её глазами, прямо у входа, возник небольшой щиток с рекламой бесплатных услуг московских медиков. Она проскочила бы мимо, потому что такого добра хватает в каждом городе. Но выделенная крупным жирным шрифтом строка «бесплатно: консультация кардиолога и ЭКГ» парализовала её на какое-то мгновение. Софа даже сняла зачем-то солнцезащитные очки, наверное, надпись через них казалась ей не реальной. А приписанная в нижнем уголке фраза «сегодня — последний день» вывела её из транса. Федя остановился рядом, держа большую хозяйственную сумку, набитую использованными, но чистыми, полиэтиленовыми пакетами.
     — Ну что опять, неужели кошелёк потеряла? — хмыкнул он и полез в карман за сигаретой.
     — Кошелёк… Читай лучше! Бесплатно. И самое главное вот здесь, — сказала она, ткнув своим пухленьким пальчиком в нижний угол рекламного щитка.
     — Ну и что?
     — А то, что платить не надо и врачи из Москвы. Разворачивайся, здесь недалеко. Заодно ЭКГ сделаем.
     Слово «бесплатно» было определяющим и обладало магнетическим действием. Сознание Софы напоминало забор их базара с постоянно меняющимися рекламными наклейками: на мясистые томаты наклеили плакат с приветливым лицом столичного кардиолога. Она почувствовала приятное волнение от предстоящей «халявы» и от встречи с незнакомым мужчиной тоже. Это вдохновило и придало ускорение.
     — Софа, ты же утром к врачам не собиралась.
     К тактическим манёврам жены он привык давно, но сегодняшнее казалось перебором.
     — А как же помидоры? Ты меня запрессовала ими, а теперь — не надо?
     Фёдор насупился.

     В здании гостиницы, где разместились заезжие медики, было так же многолюдно, как и на базаре. Правда, меньше шума, но, зато, больше суеты. Оказалось, что таких, креативных, как Софа, было предостаточно. Очереди к администратору и в кабинеты меняли свои очертания, каждая из них напоминала тело питона: то — с полным желудком, то — натощак. Софа со своей деловой хваткой, заняла сразу все четыре очереди. Её нервное напряжение усиливалось, так как пришлось не сидеть и отдыхать, а почти бегать от одной толпы к другой. Федя, чтобы занять себя, крутил в руках старую газету, случайно оказавшуюся в хозяйственной сумке.
     — Я лично здесь стояла, — шипела Софа, когда кто-либо из очереди смотрел на неё вопросительно. Она чувствовала, как испарина холодит её разгорячённые лицо и шею. Люди что-то спрашивали, обсуждали и двигались беспорядочно по большому квадратному холлу, который на время превратился в походную амбулаторию. Кабинеты были условными, с лёгкими модульными стенками и матерчатыми дверьми в виде штор. Пациенты быстро «ныряли» в них и также быстро «выныривали». Это однообразие напоминало заводской конвейер.
     — Терпите, матушка, зато — халява. Она, как искусство, требует жертв, — произнёс сухенький старичок интеллигентной внешности, заметив муки на лице Софы.
     Комбинаторша не поняла, при чём здесь искусство. Оно ассоциировалось у неё с лебедями на ушедших в прошлое гобеленах и с глиняными копилками в виде кота или поросёнка. Ни то, ни другое у Софы интереса не вызывало. Она ничего не ответила старику, потому что почувствовала сильную усталость и нехватку воздуха. Такого ажиотажа Софа не ожидала. Она надеялась, что столичный доктор выпишет какой-нибудь новый препарат или увидит в кардиограмме то, что местному специалисту не дано.
     — Может сходишь к нашему терапевту? — не выдержал Фёдор.
     — Федя, не зли меня. Ты забыл, что у меня гипертония?
     Она и сама уже ощущала досаду, но проклятая халява вцепилась в неё, как бультерьер в ногу прохожего: терпеть невозможно и вырваться нельзя. В полуобморочном состоянии измученная толстушка достала таблетку Валидола из маленького карманчика широкой блузы, чувствуя, как колотится сердце и пульсируют виски. Фёдор, привыкший не перечить жене, тупо смотрел по сторонам.
     Доктора вели приём довольно динамично, но очередь нашей парочки приблизилась только к середине, так много было желающих отыскать хоть какой-нибудь диагноз, пусть даже самый лёгкий. Ведь следующий заезд бесплатных врачей обещали только через год. После Валидола Софа уже никуда не бегала и ни за чем не следила, а сидела в сторонке и, обмахиваясь веером, глубоко дышала. Видимо пульс зашкаливал. Это продолжилось недолго, потому что голова закружилась и в глазах потемнело. Если бы не стоящий рядом муж, она рухнула бы на пол.
     Внимание толпы вмиг переключилось от кабинетов на теряющую сознание пациентку. Добровольцы перенесли Софу в ближайший кабинет, где был произведён осмотр тела. Зашкаливал не только пульс, но и давление, сбить которые не получилось и пострадавшую увезли в городскую больницу.
     — Гипертонический криз, — сказал больничный кардиолог Фёдору и посмотрел так строго, что бедняга почувствовал себя виноватым за всё происходящее в холле пресловутой гостиницы.
     — Она пришла в себя?
     — Пришла, но нужен абсолютный покой. Слава богу, обошлось без инсульта.
     — А к ней можно?
     — Можно, голубчик. Только никаких разговоров про болезни. Старайтесь улыбаться, это хорошее лекарство.
     Фёдор, накинув больничный халат, вошёл в палату жены. Софа была бледной и растерянной. Федя даже испугался, но виду не подал. На минуту он засомневался в словах доктора, что мол, «обошлось без…», такой неприглядной была картина.
     Придвинув поближе стул, Фёдор взял руку жены и поцеловал её. Со стороны это могло показаться прощанием. У него на душе действительно было хуже некуда. Глаза Софы слегка заблестели, и слеза ручейком скатилась на подушку. Минор был очень трогательным, но не долгим.
     — Как ты себя чувствуешь, рыбка моя? — сказал почти шёпотом Фёдор.
     — Кошмар, Федюша. Называется, сходили на консультацию. А доктор мой — такая душка!
     И она улыбнулась сквозь слёзы.
     — Говорит, что неделя здесь мне обеспечена точно. В отделении кормят, поэтому ничего не приноси. Хоть что-то приятное.
     — У тебя одна халява в голове. Жаль, что от неё противоядия нет! — наконец подытожил Фёдор и тут же вспомнил фразу старичка из очереди про то, что искусство требует жертв. Вот и жертва, а ведь могли бы сейчас закаткой заниматься.
     — Жаль, что дешёвых помидоров не купили. Просто невезуха! — выпалила Софа и погрустнела.
     По голосу жены Федя понял, что у неё не так всё плохо.
     — Ничего, купим по новой цене.
     — Ты с ума сошёл! Если купишь без скидки, сам закатывай и ешь!
     Привычные нотки в интонации Софы убедили его, что выписка возможна и через дня три. Это успокоило его окончательно.   
     После больницы Федя поставил машину в гараж, зашёл в первую попавшуюся забегаловку, выпил стопку за здоровье жены и закусил хот-догом с сосиской и помидорами. После чего закурил и в отличном настроении направился домой.
     — Нет худа без добра, — подумал он, радуясь внезапно подвернувшейся возможности пропустить рюмку-другую в выходной день.

14.03.2018 г.




Иллюстрация — живопись из Интернета.