Товар добавлен в корзину!

Оформить заказПродолжить выбор

Поздравляем
с днём рождения!


Вход на сайт
Имя на сайте
Пароль

Запомнить меня

 

С Новым 2024 годом!

Дорогие друзья! С Новым 2024 годом!

 

Учредитель и руководитель Издательства

Сергей Антипов

Форум

Страница «Elena»Показать все сообщения
Показать только прозу этого автора

Форум >> Личные темы пользователей >> Страница «Elena»

Тишина.

Живая боль- тень прошлых дней

Течет сквозь пальцы, как песок.

Мне память о любви твоей,

Как свежей радости глоток.

"Грусть." Светлана Донченко.

 

 

Тишина...

Такая плотная тишина только и бывает, что поздней осенью. Она окутывает тебя со всех сторон и легохонько покачивая вправо... влево утишает.

Тишина...

Я остановилась подле высокого куста бледно-розовых хризантем и замерла.

Едва зримо качнулись, точно приветствуя меня, тонкие побеги, удерживающие на своих макушках, крупные соцветия  хризантем и той мгновенной теплотой тронули мою изболевшуюся душу.

Тишина...

Наконец я ощутила ее и в своей душе. Твоя потеря, как острое лезвие ножа всяк раз пройдясь по моему сердцу, визгливым скрежетанием изматывает. Надвинувшись, она лишает меня смысла жизни, притупляет желание творить, ступать. Надавливая своей закостенелой, беспощадной хваткой на мою грудь отбирает возможность свободно дышать...

И вот наконец... вдруг... эта тишина. Она такая густая... непроницаемая... поглотившая не только звук, но даже и движение... Лишь изящное колыхание тончайших увитых зелеными листами  побегов хризантемы дает понимание, что остановилась лишь я... а жизнь... бытие продолжило свой ход.

Бесконечное, постоянное, неугасимое следование...

Жизнь!.. она даже не приметила, что тебя не стало. Люди все также существуют, они любят, смеются, целуют, им нет значения, что подле них... совсем рядом... может всего в шаге застыла я... окаменели мои чувства... смолкла, не в силах более стонать, моя душа.

Тишина...

Ветра нет, его совсем нет, потому, по-видимому, и правит ноне в природе это отишье.

А вместе с ним посмурело небо. Оно уже не лазурное... не голубое. Оно перекрасилось в свинцовые тона и впитало в себя дотоль гулявшие по нему белые пухлые барашки облаков. Оно, похоже, тоже затаилось и принялось неспешно... мало-помалу набухать, переполняясь водами и жаждая вмале потоками холодных, стылых слез излить их на того с кем сроднилось... На кого смотрит от начала своего рождения, творения... кого считает своим сокровником, а может быть даже супругом.

В некотором удалении от куста хризантемы притихла яблоня. Мощное дерево, с высокой кроной, словно протянувшей в молитвенном подношении  к небесам свои ветви, уже, впрочем, сбросило с себя всю листву... И теперь опавшая, обездоленная, побуревшая, с изломанной, как у меня, судьбой листва укрыла корни того, кому пожизненна была верна. За эти годы яблоня состарилась... кора ее порепалась... подурнела, покрылась витиеватыми трещинами, узкими язвинами, безобразными оспинками. Местами наружный покров на ней и вовсе вспучился, точно дерево желало скинуть с себя оболочку... снять, сбросить как порченную одежу, чтоб обменять на новую.

Я  бы тоже хотела скинуть с себя свою кожу, что сцепилась, спаялась с твоей… и тем самым облегчить то давящее, душащее меня состояние. Или то не поможет? Не спасет? Не принесет облегчения? Ибо я до сих пор ощущаю на себе твои нежные поцелуи… до сих пор чувствую, каждой клеточкой своей плоти, твое прикасание… и не прекращаю любить, думать, скучать.

Теперь оцепенел и куст хризантем, может услышав мои причитания и не в силах их сносить. А может, корзинки соцветий просто меня не поняли, ведь им присуще целостное постоянство… смена рождения и смерти, пробуждения и сна. Обладая той неделимостью они затихнув на зиму, с новой энергией всколыхнуться весной… выбросят зеленые побеги и листы, наберут цвета… так как сутью их, сердцевиной, оплотом являются корни. Они не могут существовать без своей половинки и немедля зачахнут… погибнут… не то, что я…

Я- человек!...

Корни, корневища мои, кажется, еще живы… не перерублены и, по-видимому, продолжают расти… плодоносить… хотя они ни являются моей сердцевиной, моим оплотом… плечом… половинкой…

В этой тишине осени… такой властной… где пухнет от влажности свинцовое небо, мечтает о смене  одежи яблоня и малозаметно вздыхает куст хризантем… днесь погасли звуки… Не слышно даже птиц, насекомых… Воронье, как вечный предвестник туманного марева и заморозков, мудрые и единожды приносящие в своих окриках грусть птицы, вторя моей душе и царящему отишью смолкли… И верно с тем бесшумным полетом утащили за собой мотивы песен всех мелких творений, что наполняли дотоль мироздание ощущением нерушимого бытия. Еще вчера светившее солнце, долгими своими лучами поигрывало коричнево-пурпурными крыльями бабочки и с тем приветствовало степенно надвигающееся похолодание.

Похолодание которое, теперь, несомненно принесет с собой эта тишина.

Тишина…

Такая  густая, и вместе с тем чистая… с хрустальным перезвоном, леденеющего прямого на глазах, воздуха… С легким колыханием зеркальной паутинки, последней… отпущенной на вольный полет, зацепившийся за кончик моего русого волоска и самую толику огладившей своим живым трепетом мои уста.

А куст хризантем не просто перестал кланяться мне своими соцветиями, он вроде как весь напрягся… каждый его тончайший, угловатый лепесток, собранный в крупные корзинки цветка. Может они желают схорониться от моей боли и перст ласково голубящих их розоватую гладь. Мягкий аромат, вспененный мои пальцами наполнил все пространство околот меня и напомнил тебя, всколыхнув былое…ушедшее, что более никогда не повторится, не коснется меня и даже не пройдет мимо.

Боль никогда не утихнет… не погаснет… не окаменеет… лишь иногда наступит осеннее отишье, которое принесет глоток чистого воздуха придающего силы, не отпускающее, а только дарующее возможность забыться…

Забыться на миг…морг… минуту… не более того…

 И в этой природной, мудрой и безлетной тишине оценить потерянное… пережитое и остающееся  родственным лишь с тобой… связанным, сцепленным с тобой… моим первым мальчиком, юношей, мужчиной, супругом. Переплетенное, скованное с твоим смехом, улыбкой, глазами… с твоей жизнью и с тем, что более никогда не наступит.

Все могло быть поколь ты жил, дышал, ходил. Поколь стучало твое любящее… любимое сердце, дарящее радость. То все в ушедшем… в том, что было… и, что никогда более не возвернется. Ибо есть нечто много мощнее любви и чувств… сильнее нас… то, что разрушает и губит… опустошает и ломает, что наступает ожидаемо и одновременно внезапно…и приносит с собой тихий стон иль раскатистый вой.

Тишина…

Она проникла теперь и вглубь меня… Она заглотнула мои органы, наполнила собой текущую по венам кровь… Она заполонила собой мою суть, что люди зовут душой… И неожиданно качнула вправо…влево, как допрежь того колыхала побегами хризантемы… цветка, что я посадила до твоей смерти… в той иной… прошлой моей жизни… как теперь я поняла, такой счастливой жизни!

Тишина…

Осень, точно предвестник вековечной грусти, тоски и кручины взяла в полон мой край, мой двор, мой дом, мою душу и поглотив всякий звук: шелест, скрип, писк, скрежет, стон… притупила чувства и во мне… Не только боль, но и умиротворенность… И я наконец выдохнула, так раскатисто и продолжительно, выжидательно, чтобы непременно хватило сил пред новым вздохом, рывком, движением без тебя… и теперь уже вечно без тебя!

 

                             

КОНЕЦ.

 

г. Краснодар, ноябрь 2013г.   

     

       

 

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 06.05.2014 15:39
Сообщение №: 35157
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

                 

Космическая мелодия.

 

Все случилось так неожиданно, что я сразу и не понял... происходящее со мной - это сон или я и в самом деле умер.

Жил ли я вообще, или просто перед моими глазами пропустили чью-то жизнь?!

Жизнь- наполненную невзгодами, трудностями, бедами и горем... Жизнь такую тягостную, от каковой порой хочется кричать, рыдать... а иногда даже  выть... выть точно  раненый дикий зверь.

Жизнь- наполненную любовью, счастьем, красотой лазурного неба и теплотой солнечных лучей... Жизнь такую неповторимую, от каковой порой хочется смеяться, петь и танцевать, то легко вальсируя, а то выдавая резвого гопака.

Жил ли я?... любил, был ли счастлив?..

Встречал ли золотисто-алое солнечное светило?..

Глядел ли на бирюзовое, присыпанное сверху пухом облаков, небо?..

Прикасался ли к губам той единственной дарованной самим Богом, природой или случаем?..

Да!

Да!.. несомненно, я  любил, встречал, глядел и целовал...

Несомненно, я жил и был одновременно счастливчиком и неудачником.

Я прожил долгую жизнь и сколько себя помнил, всё время, трудился на благо семьи, общества, страны, и быть может самой планеты. Я прожил жизнь- верно, так как велят её жить принципы и устои нашего общества. Я учился, служил, работал, воспитывал детей, нянчил внуков. Я даже успел вспомнить о Боге... тогда, когда сломленный болезнью несколько лет томился на больничной койке с переменным успехом, то выздоравливая, то наново повисая между жизнью и смертью.

Жизнь... Смерть...

Жизнь...Смерть...

Лишь мгновение, миг, морг твоего века разделяет два, эти понятия. Кажется, еще ты жив... еще дышишь... еще тревожишься за что-то... морг- и вот уже тебя нет!.. Нет!

Или все же есть?

Сначала показались какие-то еле заметные контуры, очертания, чуть зримые пунктиры, штрихи... А затем проступили уже более различимые дивные, тонкие линии, прямые и зигзагообразные, с острыми углами, и вовсе мудрёные кривые, изогнутые диагонали... Еще доли секунд и передо мной закружились разнообразные геометрические фигуры, то плоские квадраты, то равносторонние треугольники, а то объемные кубы, цилиндры и конусы. Они замельтешили так часто... словно пытались столкнуться со мной или впитать меня в себя. Их цветовая гамма поразила меня так, что в первый момент я и не заметил как оказался по ту сторону  жизни.

Будто в бесконечном и быстро прокручиваемом фильме линии резко изменяли свое движение. Они переплетались с фигурами, плотно опутывая их сверху, или просто завязывали узлы на одной из их сторон, а после также мгновенно раскручивались в обратном направлении. Вскоре фигуры ярких раскрасок поблекли, а на передний план, заслонив пирамиды и трапеции, вышли голубоватые лучи. Они заколыхались, словно прибрежные волны и мне тотчас почудилось, что  я сам - это гибкая тонкая струна... простая линия только ярчайшего зелёного цвета... И вместе с этими волнами  покачиваюсь из стороны в сторону, попав в струю общего движения.

Пульсирующие круги пришли на смену волнам. Надвинувшись на меня откуда-то с заднего плана... оттуда из космической беспредельности... тёмной и далёкой, каковая стлалась повсеместно вкруг меня.

Круги наползли сразу справа, слева и будто снизу и принялись, увеличиваясь в размахе, отрываться от источника рождения лишь для того, чтобы сделав неторопливый поворот около меня, и достигнув насыщенной синевы утонуть в сумрачности космического мира.

Я заворожено любовался  изумительным  плясом звёздных тел, непонятным для меня образом оказавшись в глубинах космического мира представшего в своем исключительном величии предо мной после смерти.

Я любовался!..

Последнее, что я помнил из мира живых - это тихий звук угасающего прибора символизирующего разъединение тела и души. Теперь у меня не было тела, но и то, что долгие годы я представлял себе как душу, сохраняющую образ прежнего, более тоже не существовало. На месте моего духовного тела светился лишь небольшой сферической формы светозарный сгусток энергии. По поверхности этой сферы, клубка, шара скользили во всех направлениях зигзагообразные с острыми концами стрелы-лучи. Они были всяких разных цветов: белых, желтых, зеленых, красных, голубых и даже черных. Я сказал и даже, потому как черные проскальзывали довольно-таки редко. Эти черные стрелы пролетали внезапно и в те мгновения, когда двигались по контуру сферы, на чуть-чуть мне становилось тревожно...  и я вспоминал горестные минуты своей жизни, какие-то пустые тревоги, беды и горести...

Пустые...

Да, сейчас, пред этой космической Вселенной, те земные невзгоды становились все менее и менее значимыми, точно они растворялись в  наполненном неописуемым, ежесекундным движением фигур и цветов мире.

Уже давно пришедшие из неоткуда пульсирующие круги испарились, а их позиции заняли две широкие розово-багряные, переливающиеся полосы. Они, выйдя из темноты, мгновенно пересеклись между собой, и, спаявшись где-то в серединке, закружили по широкому коловороту, раскидывая окрест себя кляксы розовых цветов. Те кляксы с заострёнными краями, напоминающие пятиконечные звезды, плюхались возле меня... иногда чуть ближе, иногда чуть дальше. И всякий раз, когда они тулились  на космическое полотно, насыщенно-чёрное с едва заметной белой крошкой посыпанной сверху, я ощущал их мерцающую живость и резкий мелодичный звук, наполняющий и этот мир, и всего меня - сгусток энергии, сферу, душу... все чем я нынче был, и наверно все ради чего жил... напитывали тихим придыханием рождающейся музыки.

Жил... неужели я жил лишь для того, чтобы сохранить в себе эту ясность ума и эти тонкие стрелы с острыми, словно хрустальными, наконечниками... Сфера... клубок или все же шар... сгусток энергии, обвитый стрелами всевозможных тонов, точно поступков и свершенных мною дел в той человеческой жизни. Светлых деяний и непременно светлых стрел.  Темных шагов и темных стрел.

А передо мной уже кружили в неизмеримом хороводе  похожие на меня многокрасочные ярчайшие сферы, сгустки энергии, души. Порой они, эти души-шары,  выстраивались в спиралевидные линии. Порой образовывали  вертикальные ветровороты, при этом неуклонно сохраняя замкнутость круга.

Глядя на эти сферы, я задумался, а чем в самом деле, я мог  наблюдать, ощущать и воспринимать этот мир- мир пришедший ко мне после смерти. Ведь в том сгустке, каковой вышел из моего тела, из головы, и на капелюшечку зависнув (точно прощаясь) над столь знакомым лицом, испещренным от прожитых лет морщинками, с уже растерявшим живость, гладкости и краски, но сохранившим родственность и привычность... в той сфере, величаемой людьми душой, не было ни то, чтобы рук или ног, не было даже глаз, рта, носа или ушей. Ничего такого, что присуще человеческому телу, присуще живущим на планете Земля. Я  переместился в необыкновенное состояние единого клубка, а пережитое мной   насыщавшее мою душу или мерцающим светом, или линялой мглой воплотилось в тонкие стрелы.

Это волшебное состояние давно желанной и наконец-то осуществившейся мечты любого человека обрести крылья и подняться в небесную высь, напитало меня истинной и всепоглощающей радостью так, что придыхание рождающейся музыки перешло в журчание нескольких звуков,  выводимое, словно единый аккорд. Это была еще не мелодия, но уже какое-то многозвучие.

Все неприятности и тревоги, которые теребили меня после смерти, вся растерянность, овладевшая мной, расплылась в этом аккорде, она утонула в потоке едва улавливаемых туманных или растёкшихся горизонталей почти неразличимых и выступающих фиолетовой пеленой позади меня.

Удивительно, но я мог  созерцать движение этого многомерного пространство со всех сторон одновременно. Неописуемые переливы цветов, неповторимые полеты вихрей, фигур, линий, сгустков-душ, плавное течение потоков серебристого дождя неожиданно, все это, наполнилось музыкой... Те первые аккорды, звучавшие во мне, внезапно вырвавшись и соединившись с ветром мелодий, витающих в космических безбрежностях, позволили мне  услышать царившую в тех местах бесконечную мелодию хода. В ней точно в дыхании ветра, струях воды и потоках солнца изливались чарующие звуки, где слышима и ощутима была каждая нота. Это космическая мелодия звучала мощнее и громче, она звала меня за собой.... и я не в силах противиться ей поспешил к таким же, как и я, сферам-душам, что продолжали кружить в обширном хороводе.

На доли секунды сгустки-души разомкнули свое необыкновенное колотворение и впитали меня в свою окружность, и я, войдя в их сказочный круг, словно слился с ними во, что-то общее... не единое, где нет тебя как индивидуума, а  лишь в общее течение... в общий ход... в общее движение...

Постоянного и необходимого...

Я это понял... понял так мгновенно, точно за миг стал мудрее самого Бога.

Бога... Всевышнего... Создателя... Творца...

Я вспомнил о нем только сейчас, когда заскользил в хороводе, вместе с ярчайшими сферами  энергии, летая и паря в темном мареве  Вселенной среди необъяснимых мгновенно перемещающихся и мерцающих галактик, звезд, планет, а быть может лишь мельчайших частиц, молекул, атомов... под восхитительный аккомпанемент космической музыки.

И тогда я задумался... 

-А, что есть Бог?- спросил я у себя.

Тот Бог о котором мы мыслим, к которому взываем, которого просим... и на которого всякий раз сваливаем свои неудачи и горести.

Может Вселенная, Галактика, Звезды и Планеты- это и есть Бог. Живое и разумное существо, живущее по своему, только ему изведанному, Закону. Закону космической мелодии... Закону извечного хода... И Закону бесконечной жизни.

Бога... Всевышнего... Создателя... Творца я не видел... Никто не пришел за мной после смерти, и не помиловал, и не наказал... Хотя я ждал, надеялся, желал увидеть и спросить. Вместо этого я кружил в хороводе вместе с такими же как и я душами.

Я слушал мелодию космоса, вышедшую из меня и теперь отдающейся и во мне, и во всей этой безбрежности капелью постоянного движения.

Движения, а значит жизни.

Вне всяких сомнений я продолжил свою жизнь. И пусть этот сгусток энергии все, что осталось от меня, но я был уверен - эта сфера и являлась самым ценным во мне как в когда-то жившем индивидууме-человеке на планете Земля. Я был счастлив, что мог думать, видеть, слышать, ощущать и наслаждаться неповторимым полетом. Постепенно я забыл свою суетную жизнь на Земле. Забыл тревоги и радости присущие тому миру, а взамен получил возможность совершить путешествие по неведомым далям Вселенной, которая оказалась действительно бесконечной и неповторимо красивой.

Я наблюдал, как медленно приближались друг к другу сферы-души в моем хороводе, малый промежуток который был  положен меж нами, постепенно, но неуклонно исчезал...

 И однажды я соприкоснулся со своими соседями. Я дотронулся своим сгустком до их поверхности и враз почувствовал необыкновенную радость, точно встретился с давно почившими моими близкими. Не просто матерью, отцом, но и дедами, бабками... с предками связь  с каковыми поддерживается в нас от начала начал до последнего разумного мгновения.

И немедля я ощутил покой, который не посещает вечно тревожащихся по мелочам людей на суетной земле. Ощущение схожее лишь с руками обнимающей и укрывающей от невзгод матери, и то лишь испытываемое в младенчестве- безвинном и чистом.

От того прикосновения к своим предкам я затрепетал... слегка... малозаметно... Но этот трепет передался душам, задетым мной... и я увидел, как и они едва зримо дрогнули, вернее, дрогнули их тонкие стрелы, скользящие по поверхности. Колебание, немедленно, передалось и другим сгусткам энергии. И тогда заколыхался уже весь хоровод, теперь уже объединяющийся в одно единое целое... в один организм... Еще немного я ощущал себя- индивидуумом, и следил, как  быстро принялся уменьшаться круг, точно одновременно все мы растворялись друг в друге стремясь слиться в цельную, неделимую и  мощную сферу...

Сферу... шар... планету... звезду...

 

Ещё морг, как сказал бы индивидуум, индивид, особь, человек, и лучисто вспыхнула маленькой точкой во Вселенной, появившаяся и замерцавшая далёкая сфера, рожденная ушедшими в иной мир душами твоих или моих предков.

 Жизнь не закончилась!

Она продолжила свое движение, свою космическую мелодию только в новых формах, новых мирах и новом качестве.

 

 

                                                   КОНЕЦ.

 

г.Краснодар, август 2012г.      




Данное произведение можно также прослушать, как аудиорассказ, пройдя по ссылке  http://viboo.org/project/fant/item/aseeva-elena-kosmicheskaya-melodiya

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 27.05.2014 12:09
Сообщение №: 37877
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

 

Горный набросок.

 

Едва-едва колыхала своими долгополыми отростками трава, что купно укрывала невысокие холмики, подступающие впритык к утесистым кручам гор. Заилийское Алатау, Алаауы, как сказал бы казах, дышало дневным жаром, изредка пропуская по своим сбитым из гранита, известняка, сланца, постаревшим, запорошенным мельчайшей крошкой голыша, скалистым макушкам горных гряд, зябкие потоки ветра. Бурчащие, огорченные вековым движением струились по склонам реки, с узкими узбоями, одначе, непременно с каменистым дном. Та льдистая вода, несла в себе остатки величественных снеговых пиков, нынче лишь мельчайше просеянных, а посему не виденных.  Речушки раскидывали кругом капель изморози, облизывали могутные лежаки, почасту огибающие берега, своими угловатыми языками сверху увитыми взгривьями разрозненных пен. Они монотонно повторяли единый мотив, успокаивающий не только эти огромные пространства горных ущелий, долин и каньонов, вспучивающихся круч, гряд и отдельных утесов... они умиротворяли и сами малые  злаковые травинки, низкие кусточки можжевельников, и хоронящиеся обок валунов укутанные в сероватый пушок махунечкие эдельвейсы.

Кругом же той однозвучной погудки дыбились, пучились, вставали своими искореженными, изрытыми, аль вспять покатыми боками "Пестрые, пегие" горы, как сказал бы русский... Горы Заилийского Алатау.

Тянь-шанские ели, могутные в росте деревья с пирамидальной кроной, темно-зелеными изогнутыми хвоинками и почитай фиолетовыми шишками, остались далеко позади. Словно по единому указу прекратил лес свое наступление, и последние из его ратников одиноко замерли на оставшихся много ниже  пологих взгорьях.

Здесь же стлалась лишь трава, покоились боляхные каменья, принесенные давеча взбунтовавшейся речушкой, в тот миг... мгновения... временной этап получившей величание река, днесь журчащая редчайшим перезвоном капели. Вся эта чистота, благодать  наполняла и сам воздух, и посему голубое небо подступало совсем близко и тянулось во взмахе человеческой руки. Скидывая, обволакивая и сами ершисто-ощетинившиеся стремнинные утесы, и изумрудные травы огромными массами облаков.

Частью облака цеплялись за выпирающие углами камни, частью переплетались с горной речной водой, а потому рождали блистающий в лучах солнца матовый дымок, легкой зябью встающий пред очами, а частью свивались, скручивались с самим разнотравием альпийских лугов.

Солнце, ноне не хоронилось, а также как и небесный купол нависало низко... низко... в движение, взмахе человеческой руки. Оно хваталось нижним своим краем за горную гряду, по окоему огораживая корытообразную долину, таящую в себе узкую речку и невысокие холмы. И казалось, само перекатывалось по грани тех вершин, изредка касаясь лучами белых полос снега, вроде долгих рушников растянутых по горным кряжам. Блики ярчайшего света отражались тогда от  ледяных рушников, и перебирающей бусенцы водицы реченьки берущей начало с самих тех пластовых истоков.

И вовсе редко перекликались меж собой улары... не то, чтобы опасаясь этих сурово-величественных краев, просто не желая разрушать его ни с чем, ни сравнимую мощь и силу. Своим чуть слышимым "кок-когок-кок" придавая этим Пестрым, пегим, как сказал бы русский... этим Алаауы, как скажет казах, горам состояние вневременности.

 

 

КОНЕЦ.

 

г. Краснодар, июль 2014г.

 

 

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 29.07.2014 15:05
Сообщение №: 52155
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Вышла в свет моя книга "Путь Святозара. Том Первый". 
Больше всех этому событию была рада моя детвора!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Прикрепленные файлы:

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 07.08.2014 14:05
Сообщение №: 53784
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Книга по повести "Ловчие сети". 

Ссылка на бумажное издание http://my-shop.ru/shop/books/1860081.html

Отрывок произведения:

 Ловчие сети.

 

Тяжесть… непреодолимая тяжесть сжимает моё естество… так, что нет сил кричать, нет сил плакать… и, увы! теперь это бесполезно, и, по сути, невозможно.

Каждый миг, каждую секунду, находясь здесь, я думаю лишь об одном…

Зачем, зачем я пошел по этой стеклянной лестнице?!

Зачем, зачем подверг свою сущность этому не нужному вселению?!

Зачем, зачем не послушался предостережений, оставленных там, в серой безбрежной вышине?!

Однако теперь путь в мой мир закрыт… теперь нет меня… теперь я иной… теперь… теперь… что же делать теперь?

Мучительны, мучительны эти мысли, они изматывают, изводят меня и не дают возможности принять решение… Но мне необходимо что-то предпринять, а потому я вспоминаю о том, что со мной случилось… и словно в этих мельчайших подробностях пережитого стараюсь найти выход, тот единственно верный путь, который у меня, быть может, еще остался…

Глава первая.

Я всегда был тихим, спокойным мальчиком, юношей.

Поначалу мою маму это очень радовало, потом стало беспокоить. Еще бы, ведь мой старший брат Сережка был озорным и бойким мальчуганом, он ни минуты не мог усидеть на месте, его все интересовало, волновало, он хотел все знать, все потрогать, испробовать на себе. Словом, как говорится «жизнь в нем била ключом».

Однако я был полной его противоположностью. Я мог подолгу сидеть с одной машинкой в руках, разглядывая как ее собирали, клеили, разглядывая цвет ее колес, кузова и задаваясь вопросом:

«Почему стекла на ней не прозрачные, а серебристые?»… вопросом, впрочем, на который мне не нужен был ответ.

Когда я подрос, то так же подолгу мог сидеть или лежать с одной и той же книгой, перелистывая или перечитывая ее по нескольку раз. А еще я очень любил сидеть у закрытого окна, касаясь лбом гладкой поверхности стекла, и глядеть на улицу. Окно нашей с братом комнаты выходило во двор, где бегала, кричала, шумела играя ребетня моего возраста и постарше… а я вместо того, чтобы к ним присоединиться, наблюдал за ними через стекло. Да, да, именно через стекло, чтобы непременно было закрыто окно, чтобы не долетал их веселый визг и писк…. Мне нужна была тишина и это приятное уединение…

Сам себе я никогда не надоедал, поэтому не страдал от нехватки товарищей, друзей и вообще сверстников. Мама, глядя на меня, часто говорила папе: «Посмотри на него, какой он все же необыкновенный ребенок. Он настолько самодостаточная личность, что никогда не устает быть один… Обрати внимание, он даже тянется к этому уединению, к тишине. Наверно он вырастет великим ученым, и быть может, уже сейчас в его задумчивой головке, кружит какая-то необыкновенная алгебраическая формула или невероятное изобретение».

Она так говорила, чтобы успокоить себя, потому как очень за меня тревожилась, страшась, что я со своим желанием уединяться угожу прямо в психиатрическую клинику. Ведь совсем неестественно и ненормально, когда здоровый на вид мальчик ни с кем не играет, сидит в школе за партой один, ходит всегда один, на день рождения никого не приглашает, а любит, уставившись в стекло, смотреть, как, неслышно кружась, летят к земле белые пернатые снежинки, или, часто барабаня, выбивают ритм по глади стекла, крупные капли дождя… Это неестественно и ненормально, когда здоровый на вид мальчик девяти, двенадцати, пятнадцати лет не хочет пойти попрыгать по лужам, покататься с пацанами на санках или сходить на дискотеку в школу.

И хотя врачи убеждали маму, что психически я здоров, но она думала по иному, и, думая так, страшилась за меня.

Я же всегда знал, что правы врачи, а не мама…просто я… я любил уединение, тишину, душевный покой.

Мне нравилось наблюдать за бегающей ребятней, но так, чтобы звуки долетали до меня приглушенно, точно издалека, не раздражая моего слуха. А когда глаза уставали от активных игр мальчишек и девчонок, я поднимал свою голову, глядел на кроны деревьев, на которых нежно колыхались зеленые листы клена, и изогнутые кленовые крылатки важно потягивались вправо да влево, намереваясь обрести свободу и отправиться в дальнее путешествие.

И вот так незаметно, вместе с живущей в моей душе тишиной и уединением, детство мое такое же тихое и уединенное, полное красоты природы, которую я находил повсюду, пролетело… Я вырос, окончил школу, поступил в технологический университет на специальность «Пищевая инженерия малых предприятий».

Мама ошиблась, великим ученым я не стал и не стану… да и вообще сомнительно, что стану просто ученым или хотя бы плохеньким специалистом… Ведь поступал я на эту специальность на платной основе, и уж если быть честным до конца, по знакомству. Потому что кроме странности любить уединение ничем другим от своих сверстников троечников я не отличался ни в школе, ни в университете, и в голове моей не витали формулы и изобретения… там кроме желания побыть в тишине ничего не жило. А учился я всегда кое-как, с тройки на вымученную четверку и на радостный хоть какой-нибудь зачет.

По мере моего взросления мама заметила во мне еще одну странность - это не любовь, или вернее, отсутствие любви к противоположному полу… Но я скажу откровенно, дело не в том, что мне никто не нравился или меня не тянуло к девушкам, просто я боялся нарушить свое уединение, влюбившись и, не дай Боже, впустив в свою тишину кого-то, кроме себя. А потому я не встречался с девушками, ни с какими… ни с хорошими, ни с плохими, ни с теми, что предлагал мне мой старший, женатый и уже обремененный детьми, брат Сережка, на тихую погуливающий от своей жены Иришки… ни с теми, что предлагала мне мама.

- Просто я люблю тишину, покой, - в сердцах говорил я, когда мама, чуть ли не плача задавала глупые вопросы по поводу здоров ли я, как мужчина. - Мне нужно уединение, я люблю подумать… неторопливо прочитать книгу, стихотворение, я люблю полежать, поразмышлять… а девушка заставит меня вести ее в клуб или на вечеринку… И все тогда, прощай, моя спокойная жизнь… Не надо мне этого, пойми, мам… и вообще, оставь меня в покое!

- Придет время влюбится и женится, - разумно говорил папа.

Он очень любил смотреть по телевизору спортивные программы, и когда в квартире начинался спор или ссора, которые исходящим от них шумом отвлекали его от просмотра, тоже нервничал и непременным образом старался потушить всякий гвалт, чтобы также, как и я, в тишине насладиться футболом или волейболом.

- Слышишь мама, что сказал папа, - обращался я к ней и уходил в комнату, коя после женитьбы Сережки, наконец-то принадлежала мне одному, и бесшумно прикрывал за собой дверь.

- Слышу, слышу, Рома, - откликалась мама из-за закрытой двери, а затем все также громко обращалась к папе. - Вова, ты бы хоть ему сказал.

-Угу, скажу, но после… после того как закончится тайм, - приглушенно отвечал отец, отмахиваясь от матери, будто от назойливой мухи.

Мама уходила на кухню мыть посуду, а я ложился на свой раздвижной голубой диван, укрытый цветастым покрывалом, подкладывал под голову небольшую подушку и, устремив взгляд на кремовые виниловые обои, рассматривал их паутинную вязь. Я разглядывал их удивительные узоры, точно скопированные с узоров, что были на стеклах, оставленных холодной рукой или посохом волшебного божества в зимние морозные дни и ночи. И думал о том, что мне бы очень хотелось больше не спорить с мамой, не ходить в этот треклятый университет, не видеть этих пренеприятных рож сверстников и обольстительных, тревожащих мою человечью плоть, лиц сверстниц.

Мне мечталось лишь об одном… век вот так лежать на диване, глядя в эти чудные расписные узоры потолка… стекла… и думать о тленности всего сущего…. Думать о том, что каждого из нас ждет в жизни лишь один конец – смерть… и вовсе неизвестно, что будет там… после нее… и вообще есть ли что-то потом.

И если мы живем лишь для того, чтобы умереть, то в чем же тогда смысл жизни?

Неужели в необходимости ежедневно поддерживать свое ненасытное нутро и все пожирающие завидущие глаза?

Неужели человек лишь для того и рожден, чтобы есть, пить, вкалывать, рождать после себя такое же вечно съедающе-трудящееся потомство, а в конце концов быть просто закопанным в трухлявом теле в деревянном коробке…?

Много всяких таких мыслей приходило мне в голову. Они двигались по извилинам моего мозга и души, которую я любил называть сущностью, естеством, сутью, сердцевиной, субстанцией, смотря потому, что ощущал в данный миг жизни… Они заставляли первый рассуждать, а второе тревожиться, но тревожиться так спокойно и мудро, словно то была не тревога, а лишь приятные ощущения… И незаметно под такие рассуждения и тревоги я закрывал глаза и засыпал, и очень часто я видел во сне какие-то иные чудные миры, в них жили другие люди, деревья, травы, реки… и небо в тех мирах было тоже другое… Я бродил возле тех людей, в тех мирах, в тех травах и наслаждался тем, что меня не видят и не слышат… Я же, находясь в тени тех миров, мог за всем наблюдать… подглядывать.

Однако когда я просыпался, то очень смутно помнил те сны. Передо мной иногда вставали какие-то серые блеклые тени тех миров, людей, деревьев, трав, рек, но они были слишком смутные, мало запоминающиеся… так, что я уже не мог и разобрать, видел ли я это или только сам себе надумал. Иногда, правда как сквозь неясную дымку, проскальзывали воспоминания, и тогда мне чудилось высокое небо янтарного цвета и плывущие по нему белые перьевые облака, сквозь ту же неясную дымку видел я лица людей, но и лица и цвет кожи у них был иной, не такой, как у меня.

Возможно, то просто были сны… глупые, нелепые сны… ничего не имеющие общего с реальностью, ничего не имеющие общего со мной.

Как- то вернувшись из университета, я глянул в окно и увидел начинающуюся грозу.

Вначале откуда-то издалека стал долетать раскатистый гром. Это длилось лишь мгновение, может пару минут, но вот гром грянул совсем рядом, затем мимо окна пролетел тонкий серебристый луч молнии, он упал где-то во дворе дома, будто приземлившись, воткнувшись своим наконечником в землю.

Я порывисто подбежал к окну и открыл его настежь!

О! Разве я мог пропустить торжество природы, такую прекрасную сверкающую грозу!

Выглянув на двор, я услыхал новые мощные залпы грома, а гроза, раскидывающая в небесах молнии-стрелы, внезапно выпустила из себя с десяток огромных дождевых капель. Они вылетели из серых туч, мохнатых и похожих на бороды старцев, что были раскиданы в небесах, и с огромной скоростью упали на поверхность сухого асфальта, тотчас разбившись об его серое полотно и выкинув вверх лишь мелкие, крошечные брызги. Раздался очередной оглушающий залп грома, а затем с неба разом хлынули мелкие бисерные капли, но эти капли пошли плотной, густой стеной поливая кругом земли с растущими на них травами, поливая асфальт, детские качели и горки, припаркованные машины, казалось, в небесах открыли кран с огромным напором воды, а теперь никак не могли закрыть его или просто не хотели.

Вскоре асфальт переполнился водой, и потоки ручейков стали пробивать себе путь к земле, которая была более ненасытной, чем асфальтное покрытие, и могла выпить намного больше звенящей воды. А в серых грозовых тучах не прекращало громыхать, и тот, кто гремел, не забывал посылать серебристые молнии.

Увлеченный этим прекрасным шумным видом могущества природы, это, кстати, был тот единственный шум, который я очень любил слушать и наблюдать… я сел на подоконник и залюбовался.

Нежданно громыхнуло совсем близко, возле меня или моего окна, и не медля ярко блеснула серебристым сиянием молния, и увидел я, как мигающая ее поверхность пронеслась в воздухе, а миг спустя тонкий заостренный конец ударил меня в грудь, прямо в середину трикотажной зеленой майки. И лишь молния поразила меня в грудь, я почувствовал страшную боль в области сердца, тело мое будто обдали жаром, голова мгновенно закружилась, глаза закрылись, и я тяжело сполз с подоконника, рухнув на пол.

 

 

Прикрепленные файлы:

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 03.09.2014 17:11
Сообщение №: 58206
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Мы почитай каждую ночь видим сны... Порой они красочные, порой лишь жуткие, а иногда и вовсе какие-то удивительно-сказочные.
Мои сны не менее часто попадают в произведения, которые я пишу.
Так, однажды, мне приснилась старуха... брошенная старуха в такой же захудало-брошенной деревеньке....
Утром я взяла ручку... и получился вот такой рассказ............


Бабулька.

Я недвижно стоял в позабытой Богом местности.

Поздняя осень присыпала землю тончайшим слоем снега, сковала здоровущие лужи, с полупрозрачно- бурыми жерновами по поверхности, льдом, укрыла лишённые листьев ветви дерева ажурной, паутинчатой шалью. Однако она не смогла схоронить под собой ни нищеты, ни разрушенности, ни обездоленности этого края.

Чудилось мне, находящемуся посередь развороченной, покрытой рытвинами и буераками грунтовой дороги, где мешалась вязкая коричнево-жёлтая грязь с колыхающими водами луж, в каковых можно было утонуть по колено, с редкими следами кабаньих копыт да собачьих аль волчьих лап, заброшенность этой проезжей полосы. По которой, по-видимому, столетия катили колёса телег, машин, важно ступали копыта лошадей и босые стопы людей.

Накренившийся набок столб, поместившийся справа от дороги с покосившейся на нём вывеской, где почитай истёрлись буквы, всё же оповестил меня, что я входил в селение, кое кликали «Белые Могили». Я протянул руку и дотронулся иссохшими подушечками пальцев до трухлявой доски, на которой белой краской ктой-то, верно давнешенько почивший, с трепетом и любовью, придавая буквам мудрёные завитки, вывел величания деревеньки в оной родился, вырос, жил и быть может помер.

Впрочем, теперь это поселение, точно также как и возлежащий вкруг него край, доживал свои последние деньки, покинутый жителями, и уже активно захваченный деревьями, сорными травами да дикими зверями. С доски тихо шебурша, словно шушукающиеся промеж себя осенние опадающие листы, посыпалась мелкая труха, а вместе с ней посеялся краешек заглавной буквы.

«Кар...кар...кар!»- громко пронеслось надо мной.

И чёрный ворон вроде предвестника тьмы и смерти, закружил в не менее тёмных небесах, где измождённые весом и объёмом громоздкие буро-серые тучи заслонили голубизну и солнце.

Ещё чуть-чуть постояв подле наклонённого столба и вывески, проведя окоченевшими пальцами по её краю, будто стараясь смахнуть оттуда эту всепоглощающую смерть и тоску, я сделал неширокий шаг влево и, ступив на грунтовку, а верней сказать в густую расплывающуюся жижу, так часточко покрывающую наши земли, нынче же хоть немного сохраняющую крепость почвы, огляделся. Невысокие дерева подступали близонько к той ездовой полосе, они также брали вполон с одного боку и саму деревеньку, раскинувшую свои дома, наделы по праву руку от широкой, наполовину скованной льдами, речки. Деревья вместе с густыми зарослями кустов уже приблизились к самим жилищам, они вошли во дворы, захватили огороды, да только покуда не тронули избёнки, всё ещё пугаясь мощи некогда срубленных и поставленных людским умом и руками построек. Однако они уже сломали заборы, порушили калитки, переломили ворота, сберегающие дворы, они доползли до хозяйственных построек и крепкими ветвями аль более жалкими уперлись в их стены, разбили окна и заглянули вовнутрь.

Раскинувшиеся справа от меня, всё ещё не поросшие лесами поля, где когда-то колосилась пшеница, рожь и овёс, смотрелись жалкими и разворошенными. Сорные травы, налитые зелёной ядрёностью сока, на некогда ухоженных местах, сейчас истончившись и побурев, прилегли к землице, притулившись к её теплому мягонькому полотну, таким образом желая сберечь жизнь в себе к следующему народившемуся весеннему году.

Десятка три бревенчатых сруба посматривали на меня своими высокими, трёхскатными, полу- обрушившимися крышами крытыми шифером или пучащимися ввысь остовами деревянных каркасов. Они зарились в моё лицо узкими прямоугольными окошками, лишёнными стёкол. Казалось то не только деревья, но и сам могучий ветер вступил в противоборство с постройками людей. И, судя по всему ,то он, сердитый и почасту свирепствующий в этих местах, ветрище сорвал и сами листы крыши, и сломал их деревянные остовы. И вот ужось из многих таких изб, напрочь лишённых укрытия, торчали, будто маяки на берегу моря, выведенные из кирпича трубы, с засаленными чёрными краями. Да тока и сами трубы подавшись всеобщему разрушению, накренившись вправо или влево своими измождёнными боками упирались в остатки балок, да потолков, являя словно обглоданные аль покусанные кирпичи. Ровные, электрические столбы, порой ещё упёрто стояли по краю широкой грунтовки, устремляя в небеса угловатые макушки. Однако уже давно не передавали они промеж себя электричество, как и давно не висели на них ни сами провода, ни муфты, ни вставки, верно, снятые всё ж пронырливыми руками человека.

Это поселение, словом, как и многие другие, каковые я видел за последние годы, уже погибло, и быть может я медленной, усталой поступью прошёл бы его насквозь, как миновал многие иные... если бы не...

Изредка я бросал взгляды на поскрипывающие, покосившиеся ставни, порой не утратившие ни яркости голубой, синей краски, ни какую-то дивную роспись, перемешавшую в себе белые да одновременно жёлтые полутона, изображая изогнутые стебли малины да изящные листки клёна. Временами ставни, повисая лишь на одном навесе, обессилено тулились к самим стенам да рамам и покачиваясь, да чуть зримо вздрагивая, ударялись об них, постанывая, так как стенает перед смертью брошенная, одинокая старуха ведающая, что не кому будет её схоронить.

Молча и с затаённой грустью, я всегда двигался чрез эти русские поселения, которые охраняли, пригнувшие головы искривлённые кресты, раскиданные по всей нашей земле и символизирующие постепенное вымирание и самого народа, и обычаев лежащих на его плечах. Только меня не страшили эти молчаливые стражники- погосты окружающие деревеньки, итог всего живого, бурно поросшие раскидистыми вишнями, более изящными черемухами иль и вовсе грациозными берёзоньками. Нестерпимой тоской обдавали мою душу лишь сами разваливающиеся по швам и вползающие фундаментами в землю деревянные избы. Скрипели и стонали в тех деревнях не только ставни, визгливо ворчали и роптали сами давно срубленные и столь ладно подогнанные дерева, ощущая, что жизнь подошла к концу.

Вслушиваясь в эти дурнящие причитания и поскуливания позабытого селения, я бы непременно прошёл сквозь него, не заглядывая в сами заполненные старой мебелью и хламом покинутые дома, точно оставленные в спешке, как миновал и многие доселе мною видимые, если бы не...

Здесь также, как и в других деревнях нашего края плакали ставни, крыши и стены, оседали прижимаясь к почве дома. А из разбитых, освобожденных от стёкол окон, выпорхнув на двор, колеблясь от дуновения ветра, путались концами в часто поросшей черёмухе, уже упёршейся ветвями в рамы и стены домов, тонкие али плотные занавеси. Молодая поросль выглядывала с под некогда ровных деревянных мостков, проложенных по двору, заместо дорожек, во многих местах дотлевших до трухи, изъеденных жуками, да порушенных корнями более значимых деревов.

Какое-то время я ступал неспешно, прислушиваясь к шепчущим мне чего-то дверям изб, накренившимся на бок, но все поколь держащимся на обеих навесах, однако ужо лишённых ручек. Посматривал на кивающие мне наведённые в небеса стрелы «журавля» которые всё ещё удерживали на себе обветшалые стены деревенских колодцев. Грунтовка, изогнувшись полукругом, внезапно вывела меня к весьма ладному срубу... У этого жилища крыша, в отличие от иных домов данной деревни, была целой и по её тёмно-серому, смоченному водой волнистому шиферу туда вверх к деревянному коньку полз зеленоватый мох. Пучившаяся с одного боку кирпичная кладка трубы, покрытая тонким наслоением чернющей сажи, издыхала из своих нутрей голубоватый дым. На мгновение остановившись, и удивлённо обозрев однозначно живой дом и живой двор, я порывисто сорвался с места и скорым шагом, минуя грунтовку, направился к тому обиталищу.

Войдя в сень кроны мощного дуба, века простоявшем как щит, прикрывая дом с одного бока от рьяных порывов ветра, я увидал дощатый невысокий забор, крашенный и сберёгший свою целостность. Через неширокие щели отделявшие друг от друга тонкий штакетник удобно просматривался досель ухоженный двор устланный, прямь от зачинающейся калитки, плотно уложенными деревянными мостками. Посредине двора поместился приземистый пятистенок, срубный дом, где мощные брёвна, уложенные одно на другое сверху, были обшиты тёсом бледно-зеленоватого цвета. Этот пятистенок с перерубом вдоль дома с трёхскатной крышей, с елочным фронтоном был украшен небольшой светелкой, угловатая кровля каковой поддерживалась дивно вырезанными столбиками, где одного широкое окошко по краю окаймляли затейливые наличники. Пять небольших прямоугольных окна, расположенных на стене смотрящей на меня, прикрытые изнутри сруба белёсыми занавесями, скрывали тот внутренний мир дома от любопытных глаз. Большие ставни, распахнутые настежь здесь не стонали, они явственно хранили и свою невредимость, и свой резной орнамент, выделенный на бирюзовом полотне белыми тонкими набросками изящного дерева с тонким стволом и искусно выведенными ветвями.

Слева от дома в ряд, касаясь его одним боком, стояли деревянные хозяйственные постройки, точно вползающие в землю нижним венцом брёвен. Часть из них, по-видимому, не используемая по назначению частично пришла в негодность, и некогда двухскатная крыша, крытая рубероидом и тонкими листами железа, прохудившись, местами обвалилась. Однако два строения, где проживали мохноногие куры и краснолапые гуси, балякавшие на своём языке и, что-то торопливо выбирающие из  долгой, железной лохани, сохранили свой вид и всё ещё верно служили своим обитателям.

По другую сторону от дома раскинулся совсем крохотный надел земли, освобождённый от деревов и кустов да поросший зёлёными кочанами капусты. Это были изрядно здоровущие ребята, а их одёжи блистали какой-то весьма ладной лощёностью аль полированностью, точно пред тем как показаться мне они, долго-долго натирали свои бока обувной щёткой. И мне враз захотелось оторвать долгий лист с одного такого кочана и вот такой мёрзлый, сбрызнутый осенней мжицей, сыплющей с небес, засунуть в рот, чтоб ощутить на зубах, языке, дёснах и нёбе стылость этого времени, родственность этого места и ядрёный вкус этого овоща.

В глубине ж двора, сразу за огородом с восседающими на них кочанами, куда из дома вели неширокие сени с низкой дверью и узким порогом, тоже осевшим, вжавшимся в землю несколькими ступенями, имеющими довольно ровное полотно, хоть и почерневшее от жизни, росли плотными рядами дерева. То в основном были взрослые яблони и вишни с потрескавшейся корой, на большущих в обхвате стволах. Покорёженные и тоже почемуй-то чёрные ветви деревьев, обсыпанные хрустальными каплями водицы, будто сеяными сквозь сито, чуть слышно позвякивали, может, оледенев от мёрзлости дующего в этих краях пронзительного ветра, а может, просто толкуя промеж себя.

Под одним из смотрящих на меня окном, где от набежавшего и тотчас отхлынувшего дуновения ветра легохонько покачивалась, лобызаясь со стеной, створка ставни на приземистой, как и сам дом, лавке чуток набекреневшийся на бок восседала старуха. Она сложила красноватые, обветренные руки себе на грудь, старясь согреть их или отдышаться, и замерла, так что впервый миг показалась мне каким-то изваянием, как в музее наглядно изображающим быт простого народа.

Да только бабулька была не восковой, ни магазинным манекеном, она была живой... живой средь вымирающей и распадающейся на части деревни.

Весьма грузная, про каких у нас часточко говаривают полнотелая, бабка потрясала взор своей живостью и румяностью щёк. Я привстал на носки и, заглянув в глубину двора, всмотрелся в эту старую женщину каким-то необъяснимым чудом сберёгшую и сам дом, и себя в целости.

Старуха была одета в потёртую серую фуфайку с больно дряхлыми рукавами особенно на локтях. Там и вовсе кое-где зрилась выглядывающая из прорех белесоватая ватина. Эта фуфайка, словно снятая с арестанта, всё же смотрелась не замызганной... Затёртой да! Но не грязной. Она, без всякого сомнения, была куплена еще в те времена, когда в деревеньке обитали люди, лаяли собаки, звучала из граммофона, пристроенного на электрическом столбе музыка... тогда, когда люди здесь рождались, а не только вымирали.

Несомненно, эта фуфайка была старой, однако сумела пройти свой жизненный путь достойно, а посему сберегла положенную любой вещи чистоту. Впрочем, при общей разрушенности и обездоленности этого края бабуся была и сама весьма чистенькой.

И её цветастая длинная, скрывающая сами щиколотки, юбка, и чёрные глянцевые галоши, несмотря на грязь, демонстрирующие свой цвет. Слегка осевший от прожитого буровато-серый пуховой платок, будто выгоревший от ярких лучей солнца, напрочь скрывал волосы старухи. Лицо бабки порозовевшее от мёрзлого воздуха, смотрелось весьма миловидным и добрым... наверно когда-то эта женщина, девушка, девочка отличалась яркой красой присущей нашему народу, потому и доселе на округлом её лице находились крупные легохонько поблекшие сероватые очи, широкий с прямой спинкой нос, изогнутые и всё доколь густоватые брови. Большой рот с полными губами и приподнятыми вверх уголками придавал бабульке удивительную добродушность, и казалось, что она улыбается... толи этому пасмурному, ненастному дню, толи здоровущей капусте лежмя-лежащей подле её ног.

Прошло может несколько минут и старуха приподняв голову, всё то время опущенную, воззрилась на меня. Какой-то миг и наши глаза встретились. И я уловил в очах бабульки трепетную радость, вроде она увидела близкого ей человека, может любимого мужа аль сыночка. И немедленно губы её широко раздались, изобразив на столь живом и враз помолодевшем лице улыбку. Она чуть заметно кивнула мне головой, по-видимому, приглашая входить в её двор, а после принялась медленно, будто лениво, подыматься с лавки.

Я шагнул к самой калитке и, протянув руку, несильно толкнул её от себя. Та едва слышно скрипнув, подалась вперёд, позволяя мне... незнакомому, чуждому пришельцу вторгнуться в этот оставшейся живым двор. Сделав несколько широких шагов, я вошёл в сам двор и осмотрелся, и снова почувствовал сквозящее в этом месте дуновение жизни, роста, словно дышала тут не только эта старая женщина, но и сам деревянный сруб, и покосившиеся, истерявшие кровлю сараи, и сама зелёно-ядристая капуста.

-Сынка!- по-радостному пролепетала бабулька, направляя свою усталую поступь ко мне, судя по всему, признав во мне кого-то из своих близких, и голос её мягкий, приглушённо-охрипший полоснул меня как острое лезвие ножа прямо по сердцу, отчего мне без задержу захотелось отсюда убежать.- Сынка, ты чё ли заихал?

-Нет... бабка, я не твой сын,- поспешил ответить я и почему-то сделал робкий шаг назад, вроде страшась, что сейчас меня признают за своего, обнимут и той лаской навсегда задержат тут.

-Сынка?!- совсем тихо повторила бабулька и резко остановившись, прищурила свои крупные и как, наконец-то, разглядел я голубые глаза. Она слегка наклонила голову на бок, точно так ей лучше моглось узреть пришлого.- Неть... не сынка,- и вовсе прошептала она, в миг превратившись в покинутого родителями нелюбимого и единожды жалкого дитя, да громко бедственно вздохнув, тотчас уронила вниз все дотоль прижатые к груди руки.

Бабка маленько подалась вправо, затем влево и внезапно начала покачиваться из стороны в сторону, словно подрубленное древо в жестокую непогоду, всё же не желая расставаться со своими корнями. И мне вдруг подумалось, что сейчас ноги её не выдержат, и она свалится прямо в жирную перекопанную землю.

-А я то слепендряйка, ничаво ужотко не зрю,- принялась пояснять старуха и чуть слышно засмеялась, вроде как заикав.- Мыслила то сынка мой заихал... Сынка- Гришаночка, а то неть... то ктой-то незнамый.

-Ты тут одна, что ли?- вопросил я, а внутри меня уже тягостно стонала душа, заранее зная, что ответит мне эта позабытая собственным сыном мать.

-Водна...водна... ужотко зела давнешенько,- закивав молвила бабулька, продолжив улыбчиво меня созерцать, может мечтая, что она всё же не обозналась и я как Гришаня, вскоре ей в том сознаюсь.- С у тех пор, как помер мой соседко, Ванюша... а то почитай у прошлом годе було.

« Почитай у прошлом годе було»,- пронеслось у меня в мозгу. Это значит, бабка здесь живёт одна полтора года... полтора года... одна-одинёшенька... и ждёт... ждёт-пождёт своего сына.

-А чего ты отсюда не уйдёшь?.. в город... к людям... Ты же старая,- прерывистым от дрожи голосом поинтересовался я... и содрогнулся не столь от пронзительных порывов ветра, что злились вкруг нас, сколько от муторных думок об этой одинокой бабке.

-А куды ж я подамси,- пожимая плечами, заметила старуха и громко хрюкнула носом, каковой отсырел от горестей и непогоды.- Идеже я надобна... ежели туто-ва мои лежмя лёживають родники. Муж, два сынка и доня... мои мать, отец, бабки, дяды... мои предки.

-А сын... сын Гришаня?- припоминая имя непутёвого такого сына этой покинутой и обездоленной женщины и матери, молвил я.

-Сын...Гришаночка... идеже жавёть... идеже,- ласковенько протянув имя сына, произнесла старуха и вновь пожала плечами, да всплеснула руками... такими натруженными, с пожухлой, обветренной и вроде как потрёпанной красноватой кожей, толком и, не объяснив, куда делся её последний ребёнок. Немного погодя она снова вскинула вверх руки и прижав их к груди, словно желая вознести молитвы к Богу, сказала,- може завернёшь ко мене? Поишь, чем Бог посылал?

И ещё тише вздохнула так, будто застонала, потому что не дождалась обещанной помощи от Бога, и немедленно застонал, заскрипел, вторя ей... её старый дом и сарай, вползающий в землю и ужо сравнявшийся с ней нижним краем единственного длинного, но узкого окна. А после закряхтели дерева в саду, где-то весьма близко, может в соседнем дворе, заплакали разваливающиеся срубы.

Нежданно громко захрустев, заскрежетав позади меня, и издавая пронзительные скрипы, завалился на дорогу треснувший посредине электрический столб, стоявший на противоположной стороне грунтовки. Столб повалился столь стремительно, что врубился в почву дороги своим остриём, разбив мёрзлые лужи и вызвав бурный всплеск воды, да тотчас утоп в той булькающей жиже.

-Эвонто как,- изрекла бабулька, верно увидав какое-то очень непотребное действие, а затем по-доброму добавила, просящим тоном, вроде как испрашивая в ненастный день тепла у Всевышнего,- може зайдёшь ко мене? Я тобе, сынка, накормлю. Ужотко картоха в энтом году народилась такова рассыпчата, а кака капустка квашена. - И старуха причмокнула губами, да облезав их обветренную поверхность кончиком языка дополнила,- у мёне ужотко засегда капустка на зубах хрустит.

«Хрустит... хрустит... хрустит,»- отозвалось у меня в мозгу и я, в упор, уставившись на поваленный столб, некогда дарующий свет этой части поселения, а ноне точно тонущий в болоте своим до конца не истлевшим навершием, почувствовал, как пронёсся надо мной стремительный порыв ветра, братец какового, по-видимому, и свалил ту рукотворную постройку. А после заколыхались, от дуновения, выглядывающие из-под мутоновой бейсболки мои разлохмаченные волосы и, кажись, загудела, закряхтела вся эта покинутая молодыми и полными сил, жизни, радости людьми деревенька в стародавние времена возведённая руками их предков.

« Мур...мур...мур...»- прозвучал тихий музыкальный кошачий напев.

И серо-дымчатая кошка провела, поднятым кверху, хвостом по моим заляпанным грязью высоким, кожаным сапогам с резиновой подошвой, фирмы SKS. Я перевел взгляд с погибшего столба и уставился на еще одного обитателя этой избы, двора, деревни, края. А кошка сплошь серая с единственным белым пятнышком во лбу, и замазанными бурой землёй ноженьками поздоровкавшись с пришлым, вальяжно ступая по деревянному настилу мягоньками, розоватыми подушечками лап направилась к стоящей бабульке. Также грациозно, словно позируя на камеру, кошка приблизилась к старухе, и, ткнувшись своим покатым лбом ей в ногу, чуток приподняв длинный подол юбки, скрывающий под собой трикотажную штанину, на немного замерла, а потом запела кошачьи сказания на своём только ей ведомом языке.

Я стоял, молча, и не сводил взора с этой благодарной преданности, может доступной лишь животному, сберегшему и чувство любви к своему дому, и к тем рукам, что вспоили да вскормили его.

-Муся,- ласково представила, иль позвала старуха кошку, и наклонивши свой тугой стан, вызарилась в спутницу своей одинокой жизни.- Гляди-ка чертенятка... явилася так-таки,- и уже более строгим голосом продолжила,- и идеже ты шлялася стокмо деньков, а-сь? Мене воставила туто-ва одну... и кудый-то налево... Ах! Ты шалаболка така. Нешто наново мене у подоле припрёшь?

И говорила всю ту речь бабка таким тоном, будто вычитывала свою непутёвую дочь уже не раз приносившую внуков, этой хоть и кажущейся строгой, однако весьма светлой и добродушной женщине.

А мне вдруг стало нестерпимо больно и неудобно, так вроде я приплёлся в чужой мир и разрушил витающий там разумно установленный порядок. Засвербела у меня душа, от одиночества бабульки, единственным спутником на старости лет которой оказалась эта серая Муся. Резко повернувшись, и даже не сказав прощальных слов, я направился вон со двора. Я торопился, ступая очень живо, страшась... пугаясь, что меня, окликнув и попросив остаться на миг, задержат тут навсегда. Я страшился, вкусив хрустящей квашенной капустки, и рассыпчатой картохи сменить дарованное мне благополучие и движение на эту простоту жизни.

-Сынка, ты куды?- пролепетала позади меня бабка и горестно вздохнула, ощущая, что вновь теряет хоть и неведомого, но единожды родного человека.- Куды ж ты? Погодь, сынок.

Колкий ветер, швырнул мне в лицо заледеневшие бусенцы дождя, обдал стылым дыханием поздней осени, а душа моя уставшая, измождённая неведомыми устремлениями и материальными достижениями тихо заскулила, выпрашивая той самой рассыпчатой варёной картошки и хрустящей капустки.

-Сынка, да погодь же... поисть хоть тобе сберу... Картохи и капустки... квашенной таковой,- долетели до меня слова бабульки, такой же как и вся эта деревенька, покинутой своими сынами, ищущими лучшей доли в чуждых им краях.

И не выдержав тех воззваний, я остановился да порывисто оглянулся. Бабулька так и не вышла со двора, верно чувствуя, понимая, что жизнь её, оплот и защита находится поколь там... во всё ещё живом её дворе, подле старого, как и она сама, сруба с вползающими в почву сараями, местами лишённых кровли. Впрочем, она подошла к забору, где неширокий деревянный штакетник сберёг не свойственный ему зеленоватый цвет, и, взявшись своими измождёнными с покрасневшей кожей руками за выступающие дощечки, едва заметно мотнула головой. На её округлом лице снова взыграла улыбка, каковой она смущала мою предательскую душу. И дымчатая Муся, в один миг, преодолев высоту забора, вскочила на брус, удерживающий меж собой штакетник, да задрав высь, будто стяг этого двора, свой пушистый хвост, вновь звонко замурлыкав, ткнулась розоватым носом в руки своей хозяйки.

-Погодь, сынка,- промурлыкала очень нежно толи кошка, толи старуха.

И одновременно с тем пронзительно глянула на меня, стараясь всмотреться в самую суть моей чёрствой души, своими голубоватыми поблёкшими от переживаний и прожитых годков глазами. И меня неожиданно, точно окатило с головы до ног, леденящим потоком воды, потому как в этих старых, измученных очах я увидел не просто позабытую, брошенную сыном старуху... Я рассмотрел там оставленную без жизни и потомства всю эту деревеньку, некогда возведённую тяжкими ударами топоров... Я узрел заброшенную, покинутую на произвол судьбы всю нашу землю, нашу многострадальную Родину-мать, не имеющую более возможности вскормить своих детей собственной едой, обучить оставленным предками обычаям, традициям, верованиям и песням. Глаза старухи, такие же голубоватые, как бледнеющее осеннее небо и пелена, застилающая раскинувшиеся округ меня края, подымаясь из густой бурой почвы, отделяла меня от нее. Она возводила дымчатую, как и кошка Муся, единственно верная оставленному укладу жизни, плотную стену, которую уже не возможно было разрушить или рассеять дуновением ветра.

Порывистый ветрище стукнул меня прямо в спину, выводя из оцепенения.

Я встряхнул головой, поправил сидящую на ней бейсболку, повёл озябшими плечами, прикрытыми тёплым пуховиком и муторно вздохнув, продолжил свой путь.

Громко хрустнула под резиновой подошвой моего модного сапога тонкая корочка льда, прикрывшая глубокую лужу и я, ступив в жижу, зычно выругался. Подумав, что некогда дарёное этому поселению величание «Белые Могили», будто с самого начала довольно чётко пророчествовало о конце этой деревушки и превращении её в общую могилу обитающих там людей, жилищ, дорог.

Плюхнувшая грязь свалилась с моего сапога и поплыла по поверхности буроватой воды, словно не желая тонуть в этой общей... впрочем, для нас всех, могиле.

А я уже уходил, выуживая свои кожаные сапоги из водицы, припоминая глаза брошенной бабульки, мечтая о хрустящей квашенной капустке и устремляясь к тем, кто уже не ведал какого он роду-племени.

                  

 
Прозаик

Автор: Elena
Дата: 06.09.2014 10:34
Сообщение №: 58583
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

28 октября 2014 г.  рассказ "Бабулька"  получил первое место в краевом литературном конкурсе, посвящённом 200-летию со дня рождения М.Ю. Лермонтова, в номинации "Малая проза".  За что получил кубок лаурета конкурса и мои трепетные поздравления Смеюсь.

Фото Асеева Гриши.

Прикрепленные файлы:

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 29.10.2014 18:26
Сообщение №: 69868
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Комментариев всего: 1 Новые за последние 24 часа: 0Показать комментарии
Фото с нашей дорогой Ланочкой!!!!!

Прикрепленные файлы:

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 03.11.2014 23:21
Сообщение №: 71031
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Комментариев всего: 1 Новые за последние 24 часа: 0Показать комментарии
Заводь счастья.


Той, которая всегда поймёт, простит и
поддержит- моей маме.



В небольшой кухоньке, освещаемой одним окошком, прикрытым голубой тюлевой занавеской, за деревянным, словно вышедшим из прошлых веков, поведавшим и познавшим людей, круглым столом сидели мать и дочь. Она- мать, женщина казалась уже не молодой, изведавшей тяготы жизненного пути и вдосталь хлебнувшей от него, отчего человек вроде как, не постарев, приобретает мудрость черт и достойность поведения. Её светло-русые, негустые волосы, заплетённые в небрежную, распушившуюся косу, придавали округлому лицу приятность русской красавицы. Нерадиво подведённые слегка зримым бантиком, бледно-алые, померклые губы говорили о ней как о женственной натуре, а маленький, пухлый нос характеризовал её добродушным, миролюбивым и мягким человеком. Крупные карие, начавшие бледнеть от пролитых слёз и возраста, глаза смотрели на этот мир с нежностью и снисходительностью присущей человеку зрелому, да также как и старый стол, поведавшему, познавшему человеческую сущность. Женщина не была худой, не можно было про неё сказать- толстая, грузная... про таких жён мужья любовно молвят - в теле, понимая под этим словом приятную для глаза полноту фигуры. Простота незатейливого цветастого фланелевого халатика с длинными рукавами и блеклостью красок по полотну ткани, натруженность рук молчаливо указывали на неё как на человека обладающего большим желанием работать и малой возможностью разбогатеть. И вся эта обыденность, точно линялость потухающих красок и в самой женщине, и в её одежде, и во всей этой комнатке со старыми, облупленными доморощенными кухонными шкафами пузато выпирающими дверцами, местами ржавой, но чистенькой, эмалированной раковине наглядно демонстрировали полное отсутствие достатка в этом доме, и какую-то жалостную ущербность жилья.
Дочь же в противовес матери не была полной, она также не являла в одежде, в стиле держаться достойности поведения и ущербности материального. Волосы у неё были короткими и тёмными, ухоженные да окрашенные умелой рукой парикмахера, однако при этом потерявшие истинность дарованного от природы цвета, а потому, быть может, и сущность самого человека. Узкие, тонкие губы, изгибаясь, суетливо вздрагивали и трепетали. Они то растягивались в нервной улыбке, не придающей пригожести лицу девушки, а то и вовсе живописали на лице отчаянность или диковатую злость. От тех чуть зримых колебаний губ девушки, страдало, и всё её приятное лицо покачивался из стороны в сторону длинный с лёгкой горбинкой нос, уменьшались до тонюсенькой щёлочки очи, каковые миг спустя вновь расширялись и являли карие зрачки, словно готовящегося к броску хищника. Девушка вся... в целом, верно от кончиков своих ставших искусственными волос, до ноготков пальчиков на ногах, была худа, тонка, гибка. Белая футболка и голубые джинсы изящно обтягивали её изумительный по нежности и плавности линий стан, придавая ей прелесть присущую всему юному, чистому и только, что начавшему свой путь. Худоватые кисти рук с длинными тонкими пальцами во время разговора с матерью беспокойно перемещались по столу, прикрытому клеёнчатой скатёрочкой в небольшую голубоватую клеточку. Подушечки пальчиков ласково оглаживали бело-голубую с высокими бортами чашку, поводили по немного сбитой, выщербленной её грани. Девушка то обхватывала чашку, спутницу жизни этой семьи, ладонями, прижимаясь к её ещё тёплой поверхности, то порывисто отодвигала от себя, страшась от волнения раздавить тонкость фарфора, когда-то подаренного родителям на свадьбу... И тогда ж начинала постукивать дланью по полотну стола, прямо по истомленной от частого умывания клеёнчатой скатёрки, а после вдруг закрывала лицо ладошками и на мгновение затихала, стараясь справиться с переполнившими её душу страданиями, а очи солёными слезами.
- Зачем... зачем он так поступил мамочка,- наконец совладав с собой, да убрав руки от лица, проговорила девушка, а в глазах её столь ярых, насыщенных красками молодости блеснули крупные капли слёз.- Как он мог... твердить мне о любви, о чувствах, о нашем будущем... А потом взять и уйти, сославшись на то, что я его не понимаю, а значит и не быть нам счастливыми. И уйти, уйти к кому? К Катьке... к моей подруге. Значит, эти шуры-муры они творили натихую там за моими плечами, таясь и, судя по всему, посмеиваясь надо мной... Как это противно!.. Как!..Как!.. Скажи мне, мама, как он так мог поступить? Как?- требовательным тоном спросила она, точно мать непременно знала ответы на все её вопросы.
- Так бывает, доченька,- мягко молвила женщина и, протянув вперёд чуть полноватую, с округлыми формами руку, нежно провела пальцами по лежащей на столе деснице девушки.- Люди встречаются, влюбляются. Порой им кажется это навсегда, но проходит немного времени, и они понимают, что нет ничего общего с тем кто, как казалось, выбран насовсем... Наступает осознание того, что этот человек не тот с кем ты сможешь, сумеешь пройти долгий и тягостный, единожды радостный, путь от самого истока рождения любви до того последнего мига жизни- до смерти.
- Ах, мама, да чего ты в самом деле... о какой такой смерти, о какой жизни, о пути... при чём тут это,- надменно выпучив вперёд свои нежны губки, обиженным тоном проговорила дочь, и вновь поднесла к лицу раскрытые ладони, уткнулась в них и горько заплакала.
- Поплачь... поплачь девонька моя, может станет полегше... может,- нежно и тихо заметила женщина и надсадно вздохнула, переживая вместе с любимым чадом горечь предательства.- Всё пройдёт,- немного погодя добавила она, видя как сквозь неплотно сомкнутые пальцы дочери стали выскакивать крупные слезинки, и падая на клеёнчатую скатерку собираться в малые такие солоноватые лужицы.- Знаешь, говорят люди- время лечит... Лечит любую потерю, не только предательство, разлуку с близким, но даже и утрату родных... И если Валера так поступил, верно, не тот он человек, который нужен тебе. Не тот с которым ты станешь счастлива.
- Много ты знаешь о счастье,- сердито буркнула дочь, на маленечко прекращая хлюпать носом и вслушиваясь в сказанное матерью. Она чуть-чуть медлила, а после пробормотала не так ясно, но очень жестко, словно стараясь сейчас излить на ту, которая старалась не просто поддержать, а если получится и забрать на себя как можно больше дочерней боли.- Как будто ты была когда-то счастлива, любима... или любила кого-то...- гнев девушки нарастал, а в голосе появились злобные нотки... Теперь она окончательно решила выплеснуть всё, что давило её, заставляя надрывно бухаться внутри сердцу, что теснило душу, на того, кто подставляя плечо, мог всё снести, кто больше всех любил и дорожил ею.- Любовь... да, что ты мама о ней слышала, что знаешь. Скажи ещё мне,- и дочь отвела руки от лица, схватилась пальцами за край столешницы, будто пытаясь удержать равновесие, да окатила женщину, переполнившей её душу обидой и раздражением,- скажи ещё мне, что ты любила отца, и всё это время была с ним счастлива... С ним, который кроме бу-бу-бу да ры-ры-ры ничего путного за жизнь и не говорил.
- Говорил,- добродушно улыбаясь, откликнулась мать, делая вид, что не замечает гневливой горячности в словах дочери.- Он говорил и говорит, что любит меня, и я ему необходима как глоток воздуха, как порыв ветра и солнечный луч. Он говорит, что жизнь его без меня была бы пуста и тосклива.
Девушка от услышанного явно опешила, выражение её лица также молниеносно сменилось со злобного на удивлённое. Черты враз смягчились и даже лёгкое трепетание пробежавшее по губам, точно они желали расплыться в улыбке, ослабило их напряжение. От той нежданности она враз присмирела и, приоткрыв рот, всё еще хранивший на губах легкость красок оставленных помадой, еле слышно проронила:
- И когда... когда же он это тебе говорил? Сколько живу рядом с вами, никогда ничего подобного не слышала... Я даже не слышала, чтобы он, ну, как Валерка мой, называл тебя как-то нежно... Ну, там девочка, милая, солнышко, родная... только Вер...Вер... и всё.
- Ещё Веруньчик и Веруся,- дополнила молвь дочери мать,- ведь не всегда в тех нежных словах, которые ты перечислила звучит любовь.
- Так ты была счастлива?- вопросила дочь и протяжно вздохнула.
А мать внезапно слегка склонила голову на бок и, всмотревшись в полотно старой с выщерблинами и тонкими рубцами чашки, стоящей на столе, спутницы их долгой совместной жизни с мужем, задумалась.
" Что такое счастье? Спросите - вы. А я вам, не мешкая, отвечу- это миф, выдумка и наваждение. Нет, и никогда не было, такой эмоциональной удовлетворённости, такого чувства как счастье. Всякий раз, рассуждая об этом чувстве, люди или лгут или просто ошибаются. Не могут быть счастливыми, не только те кто бедны, но даже и те кто богаты.- Выросли, встали волной пред этой женщиной строки когда-то написанного в юности школьного сочинения.- Если человек и может быть доволен своей жизнью и испытывать всякий миг от неё радость, то только не здесь... не на нашей земле... и не сейчас.
Порой я желаю, чтоб даровали мне два крыла, таких огромных, белых, чуть округлённых по грани. И я бы взмахнув ими, улетела в страну сказку, на иную землю, в другое время...
В дольний мир! юдоль- мечты...
Она, та неведомая, но без сомнения счастливая планета, мир, страна где-то за облачными далями. Никому не ведом туда путь, не ведома дорога...
Там в том величественном и радостном мире лазурный небосвод покрыт пухлыми, разрозненными облаками и на нём горит ярчайшее, жёлтое светило, испускающее теплые, любовные лучи. Иной раз ты вздеваешь голову, смотришь на солнце, а оно улыбается тебе в ответ, подмигивает, или смеётся, а потом нежданно начинает кружить в вальсе с облаками, легко подымая вверх подол своего тонкого полупрозрачного сарафана, помахивая при этом белым платочком.
Зелень полевых трав устилающих землю там поразительна, а насыщенность цветиков разбросанных в тех еланях напоминает акварель красок. Дивен воздух тех краёв, наполненный ароматами цветов, свежестью раннего утра и чистотой рождённой от прошедшего давеча дождя. Перекидываясь звонкими каплями водицы, журчат маханькие ручейки. Они выбиваются прямо из-под земли, окружённой в тех местах плоскими, гладкими каменьями. Они несут живительную влагу и воспевают многогласным созвучием капели оду жизни и роста. Лёгкий, незримый ветерок, как руки любящей матери перебирающей завитушки светло-русых волос, нежно голубят кожу твоего лица, окатывают дуновением губы, что-то шепчут в уши....
Только в том неизведанном, а может никогда и ни рождённом мире, мы лишь и будем счастливы, радостны, благополучны. Любуясь пригожестью лугов, полей, хвойных и лиственных лесов, подпирающих небосвод, белыми шапками снега, корявых, нерадиво вырубленных гор. В той, доселе никем не познанной земной юдоли, люди счастливы, потому как они не предают, не лгут, не убивают и главное умеют любить!
Я хочу... хочу жить в том величественном мире, любить наслаждаясь красотой той земли, и простотой живущих там людей!
Только где та земная юдоль, тот дольний мир, та чудесная планета?..
Неведом, иль закрыт для нас туда путь, утеряны карты и компас... да и нет у меня крыльев, каковыми взмахнув, смогла бы я покинуть раздолья Земли, обиды и страдания этой суетной планеты, познав истинность счастья".
" Счастье,- прокатилось в голове женщины и единожды матери, уже не девочки, не девушки, а пожившей и познавшей хлопоты и горести нашего мира... хлебнувшей разочарования, а подчас и тяготы утрат... и всё ж не истратившей теплоты к живущим на земле людям. - Что есть счастье?.. та ли неведомая мне страна, кажущаяся по младости лет недоступной мечтой, сказкой. Или всё же счастье- это наивысшая, эмоциональная удовлетворённость шла со мной рядом, наполняя то мгновенной радостью, то пронзительно болезненными невзгодами. Ведала ли я любовь, вкушала ли трепетно- прекрасное соприкосновение двух тел?.. Или дочь моя права... Я никогда не познавшая кроме любви мужа ничего иного, могу ли судить о ней... О ней взволнованной, лилейной красавице Любви, государыни всего рождённого в этом мире... Могу ли я судить о нём... загадочном, упоительном Счастье, государе всего благоденствующего в этом мире..."
Едва слышимый вздох вырвался из приоткрытого рта задумавшейся женщины и наполнил лёгкой грустью всю эту маленькую кухоньку. Он прокатился по укрытым побелкой стенам комнатки, коснулся стареньких шкафов, и слегка лизнул шелковистым дуновением, крашенный белый потолок, да немного неровный, коричневый пол, а потом заколыхал тюлевой занавесочкой, тронул незримой рукой локоны волос матери и дочери, вызвав смятение на лицах обеих. А может быть то был совсем и не вздох, а чьё-то пронзительное веяние пришедшее из того другого, величественного, чистого, напоенного и созданного мечтами людей мира. И тогда губы женщины, той познавшей материнство и любовь, той ведавшей об этой жизни не всё, но хотя бы чуть-чуть, дрогнули, улыбка коснулась их припухлости и нежнейшей волной промелькнула сверху вниз полутень, будто от внезапно упавшей к долу руки.
- Всё бренно,- тихо произнесла мать уже вслух и перебила своей мгновенной мудростью торопливо изливающую, что-то о предательстве возлюбленного дочь.
Девушка тотчас замолчала, судя по всему, так же молниеносно как вмешалась в поток её слов мать, и, застыв, цепко схватившись за бортик стола, впилась удлинёнными ногтями, с будто обрубленными краями, в худоватую скатёрку.
- Да, дочура, всё бренно, минутно и конечно,- продолжила говорить женщина, верно прилетевшую откуда-то извне речь, совершенно не касающуюся тех обременительных напастей затронувших этих двух родных людей, плавную, напоенную жизненным опытом и знаниями.- Ничего никогда не было постоянного... и никогда не будет. Невозможно жить вечно, быть всегда счастливым и благополучным... Нет!- И она кивнула в подтверждение сказанного,- невозможно то! Как же тогда мы научимся отличать миг радости, от мига горести, не познав и не преодолев того и другого. Порой кажется, что происходящее с тобой сейчас... в данную секунду, минуту не переносимые страдания, но быть может вскоре, ты вкусишь истинность утраты, боли и горести... Быть может жизнь твоя резко свернёт на иную колею и понесёт... понесёт не разбирая дороги, мотыляя тебя из стороны в сторону, ударяя об ухабистые, колдобистые места на ней... И тогда ты поймёшь, что доселе всё... всё, что происходило, и казалось таким мучительным, станет лишь малой неприятностью, на которую не стоило и вовсе обращать внимание, о которой не стоило и тревожиться... Да, доченька, всё... всё именно так... Так и с государыней Любовью!.. Преодолевая ссоры, недопонимания на той узкой любовной тропочке, а порой и предательства ты сможешь вызнать силу своих и его чувств. Ты научишься отличать красоту постоянной любви, от сладостности мгновенной страсти. Ты, поймёшь, что не всегда за нежными словами любимая, дорогая и солнышко живёт чистота намерений и неподкупность любви.- Женщина подняла дотоль опущенную голову и глянула в столь милое лицо дочери, где каждая чёрточка и изгиб, знакомый с самого рождения вызывал чувство трепетной и несравнимой ни с чем иным теплоты, присущей исключительно матери.- Всё не так просто, как кажется на первый взгляд... и ты... ты... девочка моя, должна принять то, что произошло, с должным пониманием неизбежности и необходимости... И приготовиться к тому, что в этой многомерной жизни непременно найдутся те кто обидит и предаст, этим самым научив и показав неподдельность любви и верности.
- Мамочка... мамочка... зачем же так сложно? Почему? Почему нельзя без этих жертв и страданий?- почти прошептала девушка, и из глаз её... таких глубоких, точно впадины жерлов вулканов, потекли крупные слезинки.- Не хочу... не хочу страдать, мучиться от мысли, что он предал и ушёл... Не хочу так учиться, познавать. Хочу, чтобы всего этого не было, и никогда не происходило... И Валерка был со мной... Отмотать, отмотать время туда...назад...назад... и я бы поняла его, я бы выслушала даже если мне это не нравится... Лишь бы только он остался со мной... Кто... кто решает быть нам вместе или нет? Кто... кто подкидывает в жизни встречи и разлуки? Кто... кто ломает, перекраивает наши судьбы? Кто?... А я...хочу... хочу! Хочу как прежде! Хочу!
Теперь она не просто плакала, а рыдала и требовательно, как всякий избалованный, обрегаемо-любимый ребёнок стучала ладошкой по столу, будто прося обратно отобранной игрушки. И еле слышно позвякивая, качали своими телами две старые с выщербленными гранями бело-голубые чашки, дрожал пузатый чайник, выплёскивая из своего удлинённого носика буроватый чай. Крупные капли шумно плюхались на скатерть и боязливо застывали на ней, верно пугаясь тех, схожих с детскими, призывов. Постанывал и сам стол, может не привыкший к такому обращению, а может утомлённый за время своей долгой жизни от протекающих на его глазах злополучных драм.
Дочь неожиданно и вовсе громко закричала, что-то непонятное. И вырвавшийся вроде как из души клик, больше походил на безумный верезг, а затем уткнула раскрасневшееся толи от стыда, толи от недоступности желания лицо в длани рук и застонала. Мать неторопливо отодвинулась от стола, заскрипел, разваливающийся под её полнотой деревянный табурет, дарованный ей, государыне пусть и не богатой, но всё же значимой для кого-то страны, не очень любезным, однако любящим супругом, и, поднявшись на ноги, медленной поступью обошла стол. Она приблизилась к постанывающей девушке, и, обхватив её голову ладонями, прижала к себе. Уткнув голову как раз в то место, где когда-то она появилась и возросла, приняв положенный её человеческий облик.
- Поплачь... поплачь и станет легше,- негромко заметила мать.- Иногда слёзы снимают боль души и заглушают тоску... И пусть лишь на время, но порой и этот короткий морг, движение одного твоего века, будто глоток свежего воздуха для того кто долго томился в закоптелой печи... Знаешь,- проронила она вскорости, и, склонившись над дочерью, притулилась щекой к девичьим волосам, мягким и шелковистым, таким родным и любезным, от нежности к каковым точно в невесомости колыхнулось сердце, выстукивающее в груди ритм жизни,- Я поняла одно... В этом мире нет... и никогда не было того, кто устраивает встречи, кто ломает или коверкает судьбы... Лишь случай и выбор руководят твоей жизненной дорогой... тропой любого из нас... Только эти две столь отличные и одновременно общие сути, соединяясь, направляют тебя в то или иное русло реки-жизни... Даруя тот или иной этап тягот, невзгод, горестей иль радости, любви, веселья. И если внезапно сходится благоприятный случай, с твоим выбором, тебе сопутствует удача, а если нет... Если нет... Тогда нет! Наверно, этот случай и мой выбор когда-то благоприятно совпал для нас... Для нас - меня и твоего отца... А я всего только ответила улыбкой на его теплые слова. Потому мы и смогли познакомиться, полюбить друг друга и пожениться. Мы прошли с ним долгий и тернистый путь совместной жизни, много раз ссорясь, обижаясь, недопонимая друг друга, впрочем, всякий раз сберегая то первое, трепетное чувство, возникшее в наших сердцах,- мать провела суховатой ладонью по волосам дочери, приглаживая на них каждую кудельку, приголубливая каждый локон.- И даже если он не называл меня при тебе ласково... теми величаниями, каковые присущи в основном людям молодым, не изведавшим силу собственных чувств, пройденных троп и набитых оскомин, то это вовсе не потому что я ему не дорога... Это значит совсем другое,- женщина на чуть-чуть стихла и еле слышно дохнув, просияла улыбкой.- Слишком велика наша потребность друг в друге так, что невозможно выразить её никакими словами. Нам достаточно тех простых звуков нашего имени, достаточно касаний рук, чтобы ощутить вечное единство тел и душ... Когда твой отец возвращается с работы домой, я смотрю на него, и вижу дорогое мне лицо, я любуюсь его ладной, крепко-скроенной фигуру, узнаваемой издалека... Я ощущаю его запах... запах первого и единственного мужчины... И разве важно мне в этот момент, как назвал он меня... Вер или Веруньчик... Ведь в тех трёх простых буквах он передал предназначенное только мне одной потаённое послание... послание любви.
Женщина вновь прервала свою речь, и обмерла. Ласково поглаживая волосы дорогого своего дитя, она выпрямилась и устремила взгляд сквозь голубоватую, сетчатую занавесочку, сквозь стекло окна, туда на двор...
Лёгкий туман парил над серовато-бурой землёй, основательно перекопанной и готовой к долгой зиме, лежащей местами комьями такими небрежными почти с кулак и всё ещё не распавшимися. Обветшалые, лишившиеся своих разноцветных лиственных нарядов деревца смотрелись обиженно-опустошёнными, точно поддерживающими страдания всех покинутых девиц. Нынче преданные, своими женихами листами, обманутые весенним и летним теплом солнца, осмеянные осенним зябким ветром, они плакали мелкой капелью водицы, стекающей по веточкам, ветвям и стволам. По серому небу, осеннему и усыпанному ненастьем холодной мги, скакали чудные облачённые в зимние одёжи космато-бурые тучи, раскормленные безжалостной, надвигающейся зимой. Конец ноября пугал своей нелюдимостью и мрачностью, словно одинокая, брошенная мужем стареющая бабёнка.
И смотрящей на эту обобранность природы женщине, без сомнения ведающей и любовь, и счастье, припомнились мягкие губы мужа. Его слегка выступающий вперёд нос, прямой подбородок... Ей припомнилась теплота его рук, ещё не старых, но уже и не молодых, однако, несмотря на это, всё таких же крепких и желанных... И биение его сердца... такое волнительное... монотонное, жизнеутверждающее, а потому прекрасное... А после полыхнули в её стороны мягкой лучистостью его серые глаза, всё те же, что и в молодости, завораживающие своей глубиной. И будто как в тот первый раз, как и во все последующие, захолонуло сердце от волнения, от этого незримого соприкосновения их любящих душ.
- Всё будет,- проронила мать, почувствовав колыхание тела, и чуть зримо засветилась, озаряемая изнутри собственной душевной чистотой и наполненная той изумительной любовной вибрацией верности.- Всё будет. Если ты не будешь торопиться, делая свой выбор осознанно, полагаясь не только на разум, но и на дыхание твоего сердца.
- Значит, ты, мамулечка... ты счастливая,- перемешивая слова и всхлипывания, утвердительно сказала девушка.- Значит ты - всегда любила и была счастлива... Ты... -Дочь стихла и выпутавшись из рук матери, удивлённо уставилась на неё карими очами.- Всегда была счастлива?
- Ну, нет... не всегда... Всегда быть счастливой невозможно,- усмехаясь непонятливости дочери, ответила мать,- но счастлива я конечно была... Была,- задумчиво протянула она. - Счастье оно такое разное... и главное, что интересно у каждого свое... То смешливое, то тихое, то схожее с осенней шуршащей листвой, а то наполненное лучами солнца... Оно вдруг пыхнет на тебе крошевом горящих искорок подымающихся от затухающего костра, где в черноватых углях схоронилась печёная картоха, а то нежданно полоснёт тебя по сердцу сверканием снега, точно меховая шапка одетая на скалистую гору... Счастье- это улыбка моего первенца, первый шаг моей дочери, и... и конечно, это аромат простого василька сорванного и подаренного тебе любимым... Счастье для одних это лишь материальные блага, для других духовные. И если одному достаточно непредвзятого бытия, тёплых губ любимого, смеха детворы и труда, то иные никогда не смогут увидеть в этой простой ежедневно повторяющейся обыденности ... его... счастья... Счастье оно живёт в тебе... в твоём сердце, душе, и, шагая вместе с тобой по жизни рядышком с выбором и совестью... направляет, обучает и дарует... И я... твоя мать, ничем не отличаюсь от похожих на меня людей живущих в стеснённых обстоятельствах, а посему испытываю и счастье, и несчастье не больше, не меньше чем они... Потому, верно могу сказать, что я была... была... и бываю счастлива... Встречаю я утром новый день, провожаю день прошедший... Вижу твое лицо, лицо сына или вашего отца... и ещё много... много чего в этой жизни доставляет мне радость и делает меня счастливой.... В полном смысле этого слова... Порой так, что захватывает дух, и хочется кричать от стучащего внутри довольного красной кровью живого сердца! Счастлива...- вновь проговорила женщина это дарящее благодать всему живому на земле слово.- Конечно, я ощущала эту заводь счастья на бурной реке жизни, успокаивающей, приносящей блаженство и наделяющей силой продолжать свой тернистый путь... Да, я была счастлива, была любима и необходима... И сама дарила счастье, заботу и любовь... И может, подарю и почувствую этот приятный трепет ещё не раз...покуда буду жить, радоваться, грустить... покуда буду дышать, и ощущать дыхание всего живого,- мать вгляделась в лицо своего бесценного ребёнка и склонившись к дочери, нежно коснулась её лёгкой горбинки носа пухлыми губами, и чуть слышно проронила, уже с какой-то едва заметной тоской, человека умеющего ценить жизнь,- я буду любить этот мир, до последнего моего вздоха, до последнего стона и морга моего века... А он, этот мир, такой дивный в своем многообразии и величие, верно и не заметит, не ощутит моего ухода из него, продолжив бесконечное движение колесницы жизни.


Конец.

г.Краснодар, апрель-октябрь 2012г.
Прозаик

Автор: Elena
Дата: 02.12.2014 12:23
Сообщение №: 76802
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Цитата от Swieta (03-12-2014 22:39):

«Удачи вам и творческих успехов, Еленочка.»

Огромное спасибо, что заглянули ко мне на страничку!!!!!!
Рада, что понравился мой "Колобок" и "Заводь счастья"!!!!!!!




Прозаик

Автор: Elena
Дата: 10.12.2014 09:15
Сообщение №: 78562
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

 

Память.

Посвящаю моей бабушке,

участнику ВОВ

Каплуновой Валентине Алексеевне.

 

Память подобно мозаичному рисунку сохраняется в нас отдельными самоцветными камушками, тончайшими изразцами, стеклянными осколками али только всплесками, лепестками, лохмотками событий. Она остается в нас частями произошедшего, одиночными эпизодами снов, особенными звуками и легким ароматом цветущей на Кубани в апреле месяце вишни.

Сопрягаясь, складываясь, эти единичные фрагменты событий, составляют целостное полотно твоей жизни. Соприкасаясь, переплетаясь с жизнью, памятью твоих родственников, родителей, предков создают летопись твоего рода. Сочленяясь, соединяясь  с памятью обок живущих людей: друзей, соседей, знакомых или незнакомых, они творят историю твоего народа, страны, государства. И лишь затем из той монументально сложенной поверхности формируется изображенное произведение, мозаичный рисунок нашей голубой планеты, Земли.

Впрочем,  в каждом человеке понимание памяти первоначально существует именно в  отдельной, единичной, краткой форме... в том самом самоцветном камушке, тончайшем изразце, стеклянном осколке.

 

Ей было двадцать три года, когда началась Вторая Мировая, крупнейшая в истории человечества кровопролитная война, в истории нашего народа названная Великая Отечественная. Единственная дочь, единственно уцелевший из пяти рожденных детей вже значимо немолодых родителей,  каковые в свой срок схоронили первых супругов.  Молодая, красивая со столь выраженным греческим профилем и светло-русыми волосами, небольшим ртом и воочью выраженной галочкой на верхней губе. Стройной, тонкой талией и горделивым взглядом карих очей. Еще совсем юная, одначе успевшая пережить гибель своего любимого, давеча похищенного из ее рук костлявой хваткой смерти, так и  не сумевшего побороть тяжелую болезнь. Кажется, она всего-навсего миг назад вздохнула полной грудью, не затем чтобы вновь найти и познать, а затем чтобы сберечь и пронести сквозь жизнь любовные чувства к тому единственному кто дышал в такт ее сердцу, а днесь помолвленный самой смертью, стал супругом сырой земли. Кажется, был один вздох каковой отделил ее горе от еще более страшного, масштабного горя, величаемого -Война!

Война! Звучало в эфире радио из уст Юрия Левитана. 

Война! Сия боль, трагедия витала средь людей, что как один поднимались, вступая по призыву и добровольцами в ряды Советской армии.

Война! Она эхом ударила и в маленький дом Вали, отразившись от склоненных голов отца и матери, когда, обнимая и пряча взор, провожали они ее, единственного своего ребенка, на войну.

Что из тех военных событий ей особенно запомнилось, отложилось в памяти, сочленившись с мозаичным рисунком истории.  Дней... недель... месяцев... лет ратной службы, когда молодой, красивой с греческим профилем девушке пришлось водрузить на свои плечи радиостанцию РБ, а в душе тянуть  груз ответственности за собственный род, сопровождаемый молчаливыми ( как сие принято у нас) слезами матери и напутственными словами отца "поберечься". Очевидно, не очень много, как невозможно упомнить всего пережитого, выстраданного, потерянного, кое сам мозг старается схоронить, упрятать, чтобы даровать возможность продолжить жизнь и борьбу за идеалы, Родину, семью всегда основывающихся на собственном восприятии и воспитании человека. Безусловно, вспоминалась гибель товарищей, тянущая вниз своим немалым весом радиостанция РБ. Тягучей дымкой вставал в памяти бой, указания командира  бросать РБ и отступать. Однако радиостанция, вопреки отступлению, осталась на плечах, словно напоминание, что необходимо вернуться на досель оставленные позиции, местность, край, свою землю.

Стеклянным осколком сберегла память стоящий коромыслом пар в  жарко натопленной бане. Горячую, прямо-таки накаленную теплом и жизнью воду в тазу, пахнущий, приторной чистотой довоенного дня, кусок мыла. А после, как почасту происходило на войне, разком начавшуюся бомбардировку. Отчего пришлось, наскоро схватив одежду, укрываться от снарядов врага в окопе, а потом... долгое время... годы... десятилетия отогревать отмороженные пальцы на ногах.

Обломком, ибо время бед невозможно сопрягать со словами изразец, камушек, помнился кисло-кровавый привкус во рту, не проходящее головокружение, тошнота, впервые появившееся дробное сердцебиение, тошнота и боль в голове, ушах, доставшихся в дар от пережитой контузии. И утомление... Нескончаемая усталость от долгого похода всего  тебя, каждой отдельной твоей частички, конечности, органа.

И вместе с тем, особенно запоминающимся моментом, остался  отголосок весеннего дня на Кубани.

Бледно-голубое небо Кубани в этот раз затянуло бело-серыми пухлыми облаками, точно и сам небосвод, жаждал, излив вниз потоки стылых вод угомонить людей свершающих жестокость супротив себе подобных. Впрочем, оно сейчас еще не заплакало, а лишь напиталось слезами тех, кто на Земле простенал о родственниках, друзьях, близких иль дальних... утерянных, схороненных, сожженных в краях досель наполненных  запахом пороха и гулом разрывающихся снарядов.

Темно-бурая почва сейчас, под сапогами ступающим по ней, лежала сплошь плотными комами, пластами. Очевидно, она, вторя небу, напиталась кровью своих детей, став многажды тяжелей, и точно лишившись радости плодородия да столь ей присущей легкости, рыхлости. Сии мощные слои, вроде жилки меж жизнью и смертью, одни напоенные счастьем творения, а иные всего-навсего гибелью, неподъемные от пролитых на них небесами вод, впитавшими слезы, юшку людей, прах железа, пороха и звуки боли, складывались таким  плотным настом не только на дорогах. Они составляли суть и самих полей, лугов, лесов, некогда поросших пшеницей, клевером, деревьями, сейчас представляющих из себя разветвленные сети окопов, вырытые штыковыми лопатами солдат, как наших, так и неприятеля, оставленные от бомбардировки глубоких воронок, мельчайше пролегших повдоль них трещин, разрывов и расселин. Бурая, изможденная кровью и стонами своих детей земля замерла, боясь выпустить из себя и малую травинку, отросточек, цветочек, понимая, что сие рожденное чудо мгновенно сметет ненависть ни желающая, ни млад, ни стар. А в воронках приглублых и не очень, в окопах долгих и значимо коротких на дне, на оземе, покачивалась туды-сюды  водица, схороненная  в особо низких, притопленных местах, ежесекундно вздрагивая от творенного жестокосердия. Также продуманно, или только обдуманно маскировались, под сей бурый край с тончайшими стволами березки и вишни, растерявшие ветви, обреченно  пригнувшие их книзу да, похоже, перекрасившие и саму кору в коричневые тона. Горьковатый аромат, где-то недалече спаленного крова, легчайшим дуновением внедрялся в ноздри, токмо малость оглаживал кожу лица и в том горестном понимании передавал собственную удрученность от действ людей, напоминая о мгновенности самой таковой короткой жизни.

Нарисовавшиеся спервоначалу хаты, какой-то станицы, по мере ходьбы обрели значимую четкость. А когда сапоги, ступив в глубокую колею, оставленную колесно-гусеничными танками, заплюхали глинистой жижей и плотно облепив подошвы, сменили цвет кожи на их поверхности с черного на бурый, надвинувшиеся безмолвные дома указали на царящую в поселении  кончину.

В той онемевшей неподвижности сами собой застопорились ноги двух девушек, с очевидной болью ощутивших гибель некогда живого... существующего, и, несомненно, связанного и самим этим краем, и с теми людьми, что защищали его ценой собственной жизни.

Жизнь...

Жизнь из этого мельчайшего селения ушла!

Не то, чтобы она уехала на телеге, укатила на грузовике, она просто окаменела. А окаменев навсегда осталась в разрушенных останках домов и обитающего в них скраба, ноне представляющего из себя разрозненные части, куски сырцовых кирпичей, осколки стекла, деревянных рам, обналичников, ставень, столов, табуретов, сундуков, тряпья который люди не только носят, но, и, создавая уют, стелют, вешают.

Три оставшиеся хаты, вопреки пяти разрушенным, схоронившихся в глубине селения, и когда-то таковым свои расположениям отгородившиеся, от соседних, плетеным из лозы забором, определенно, были не обитаемы. Это понималось не только в силу их общей тишины, но и переливалось капелью водицы в осыпавшихся обок стен стеклах, глазела обвалившимися углами хат, посеревшими гладями некогда побеленных стен, осевших вглубь помещений  четырехскатных соломенных крыш, порушенных крылечек, отдельными обломками поколь мостившимися обок входа.

Безмолвие, царившее в поселение, изредка отзывалось скрипом бело-синей ставеньки все еще цепляющейся за ржаво-бурую петлю  подле окна крайней хаты. Внезапно, едва слышно, вроде захлебываясь, али только посылая из последних сил, пролетел над погибшим селением стон живого создания. Уже даже не окрик, зов, а именно стон... Вторящий стенающей от потерь матери-земле, и проливающего слезы небосвода...

Этот стон подтолкнул не только Валю, но и Веру, что подле  с ней шагала досель в едином строю, к жизни, и, встрепенувшись девушки, за плечами коих колыхались автоматы, а в походных сумках лежали важные донесения, мгновенно очнулись. Осознавая, понимая, сейчас собственную нужность своим людям, своей стране, воинству, расположенному где-то в паре-тройке километров... И, конечно, тому живому созданию, что здесь, в погибшей станице, еще  подавало стон, напоминая о своем покуда существование. Того самого малого создания этой огромной страны, занимающей одну шестую поверхность Земли, ради коего и шли досель эти ноги по бурой земле, несли на плечах радиостанции, мерзли, недоедали, ощущали боль в голове и не проходящий кисло-терпкий привкус крови во рту.

После недолгих поисков, раскидывав обломки пристенка,  крылечка на двух столбах, и единожды поправляя ударяющие по спине автоматы, они вошли в самую крайнюю четырехстенную хату, ту самую, что иногда подавала о себе знать, поскрипывающей бело-синей ставенькой. Торопко миновав заваленные ведрами, бочкарами и немудреным хозяйственным инструментом сени радистки оказались в первой из двух комнат дома, на Кубани величаемой малой хатой. В малой хате долгие лавки плотно крепились к правой стене, дающий свет почитай тремя окнами, а по левую сторону пристроилась побеленная, ухоженная печь, впрочем, центральное место сего помещения занимал деревянный стол.  

Он стоял, подобно мужу, воину на почетном, главенствующем участке комнаты, с тем смыкая вход в другое помещение.  Средоточие стола являлся  медный самовар, где вода  нагревалась за счет внутренней топки. Слегка укрытый пылью, он попеременно стравливал с поверхности собственных стенок легкую зябь пара. По самому медному полотну его не часто образовываясь, стекали мельчайшие капли водицы. Они, вельми медлительно набухая, кажется, и сами переполнялись горечью витающей округ них беды, печалью окутавшей этот дом, селение и обобщенно сей солнечный, теплый край Кубани. Капли водицы, как капли слез, неторопко скатываясь вниз по стенкам самовара,  прочерчивали долгие полосы до его шейки. Они также слизывали мельчайшее покрывало пыли, что от взрывной волны, выбившей стекла, проникло в саму хату. Укрыло мебель, стены, посуду, сменило цвет на белых с затейливой вышивкой занавесочках, и с тем посеребрило русые волосы допрежь живших в хате людей. Также степенно набухала на самом краешке крана самовара еще более огорченная капля, а посем, покачиваясь вниз- вверх, срываясь с загнутого его кончика, летала вниз, чтоб достигнув белого с голубой окоемкой, расколотого на две части, блюдца присоединиться к разлитой подле него чуток вытянутой лужице.

Чрез треснувшие стекла и разломанные оконные рамы в хату впорхнула не только пыль, прах разрушений, весенняя стыло-влажная паморока, но и угодившие в людей шальные пули, кои не пожалев ни стар, ни млад, лишили жизни молодую женщину, замершую на полу и, словно в молитвенном прошении, протянувшей руки к люлечке поместившейся в соседней комнате. Они не сжалились над старой женщиной уткнувшей лоб в поверхность стола, в предсмертном вздохе ухватившейся перстами за столешницу, вроде намереваясь подняться. Не проявили сострадания к мальчонке в белой льняной, долгополой рубашонке, прильнувшего обок лавки, и с тем затаившего свои чаяния, рост в полосатых, домотканых половиках укрывающих пол.

Однако, сберегли в этом итоговом выдохе целой семьи едва ощутимый стон, оный прокатившись по сей хате, да, выплеснувшись из окон, махом потонул в дребезжание останков стекол и гуле земли, что принялась вторить грохочущим взрывам. Из люлечки, чей каркас на Кубани творили деревянным, а быльца и боковины качественно зашкуривая, делали из лозы, снаружи и изнутри укрывая их цветастыми зановесочками, глянуло  серое, как ноне и все в хате, личико младенца. Голубые глазки, зримо покрасневшие, осмысленно воззрились в суть пришедших... не чуждых, а родственных собственной историей народа, государства, а быть может даже и летописью когда-то единого рода. Чуток курносый нос зараз дернулся вверх, заложив тонкие морщинки по своему окоему, а открывшийся ротик сейчас много мощней подал зов жизни.

Слегка примерзнув в стылости весеннего кубанского воздуха малец, однако, оставался живым, словно помилованный шальными пулями, взрывной волной, самой судьбой, он оставался живым, существующим... таким крошечным человечком... продолжателем собственного рода.

Младенец вновь увидел слегка оголившееся от бело-серых пузатых облаков блекло-голубое небо, когда его укутанного в теплые вещи, что разыскали в треснувшем сундуке, девушки радистки вынесли из хаты. В тот момент земля застонала мощнее и пронзительнее, теперь оплакивая новые ранения на своей поверхности, новые потери в собственных селах, градах, средь своих детей... таких разных... хватающихся за нее мощными кореньями, тонкими отростками, ступающими по ней копытами, лапами, босыми ногами. А вражеский самолет низко пролетел над Кубанским краем, в этом безумном жестокосердие ни жалея, ни млад, ни стар, ни обращая внимания на стоны самой оземи... на протяжении веков удобренной кровью, потОм людей, вспаханной их нежностью, любовью.

Наново и наново тягостно вздрагивала земля, дребезжали остатки стекол в окнах, когда по дороге  в направлении тыла и ближайшего госпиталя торопливо уходили трое. Две девушки в двухбортных, серо-коричневых шинелях, придерживая на головах каски, и за плечами автоматы, попеременно прижимая к груди маленький, живой сверток, укутанный в материнскую кофту и пуховый платок, единственное наследство, оставленное ему безжалостной рукой неприятеля.

 

Горсть песка!

Я держу на  своей ладони горсть песка воспоминаний .

Это все, что осталось в моей памяти о ней, девушке, ушедшей  в двадцать три года на войну, вынесшей из уничтоженного поселения на руках чьего-то сына, ощущающей привкус крови от контузии на губах и языке, сберегшей, пронесшей любовь к той не имеющей себе равной душевной частичке похороненной еще до войны, единственной дочери и ребенка, моей бабушки.

Горсть песка ее рассказов, так необдуманно, опрометчиво просквозивших чрез плохо  сомкнутые мои перста и затаившихся в глубине ладони, определенно, запечатавшихся в карих глазах моей дочери, говоре моего младшего сына и улыбке старшего.

Впрочем, и в том малом количестве, каждая из песчинок, уникальна, дорога мне... Ибо таит в себе суть нашего с бабушкой толкования, ее любовь или рассказ. Каждая кроха, кою я сейчас сумею сберечь в ней... вмале, как и сам песок, под теплом моей ладони и любви обернется в кусочек стеклянного фрагмента. Абы в дальнейшем иметь возможность сложиться в единичный эпизод мозаики моего рода, образовать летопись,  историю  моего народа, страны, государства, сотворить целостное полотно рисунка нашей голубой планеты, Земли.

 Память она сохраняется в нас отдельными самоцветными камушками, тончайшими изразцами, стеклянными осколками али только всплесками, лепестками, лохмотками событий. Она живет в нас лицами, мыслями и деяниями... теми деяниями каковые берегут основы рода, народа, земли. А извечно существует в нас горделивым взглядом карих глаз моей дочери, говором моего младшего сына и улыбкой старшего, где воочью выражена галочка на верхней губе.

 

 

КОНЕЦ.

 

г. Краснодар, январь 2015г. 

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 16.01.2015 17:49
Сообщение №: 85075
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Аннотация:  Альтернативная история развития не только человечества, планеты Земля, Солнечной Системы, но и обобщенно Галактики "Млечный Путь" представлена в тетралогии произведения "Коло Жизни". Книга первая произведения "Коло Жизни" описывает появления людей на планете Земля и является прологом к последующему развитию самой планеты и человеческого общества на ней.



«Если вы думаете, что сможете- вы сможете,

если думаете, что нет- вы правы.»

Мао Цзэдун.

Коло Жизни.

Книга  Первая.  Зачин.

 

ТОМ ПЕРВЫЙ.

 

Предисловие.

Порой все начинается  столь нелепо и странно, что сразу и не понять -  это наступил новый этап в твоей судьбе. Новое, непознанное и еще неосмысленное. Однако оно уже возникло, уже потекло, поехало, а быть может, лишь неспешно поползло.

Подчас ты даже не замечаешь этих изменений. Подчас вспять чувствуешь их скорый бег, потому что начали они свой ход с боли. С той самой боли от каковой нет возможности схорониться... от каковой тягостно дышать... от каковой застланы глаза слезами, а в груди быстро-быстро, точно жаждая треснуть, как переспевший арбуз, бьется твое красное сердце...

Оно еще бьётся... еще стучит... подает признаки жизни и именно поэтому тебе покуда больно!.. И именно поэтому ты понимаешь, что еще существуешь, как целостная личность... как - Я!

И боль та не всегда вызвана моральными или физическими страданиями, она тоже совсем иная... такая же новая и дотоль непознанная... какая-то необъяснимая, или, что ещё сложнее, не доступная твоему пониманию.

Про меня же можно сказать просто: « Новое-это хорошо забытое старое».

Однозначно - это мой случай.

И боль моя, физическая ль... нравственная ль... или какая-то необъяснимая, эта хорошо забытые переживания и ощущения, прошлые обиды и недосказанности, возвернувшиеся ко мне в настоящий момент.

Только прежде чем понять их тайный смысл я должна была пройти этот путь, вновь пережить те события и только после осознать их важность.

Если представлять себе летопись моей жизни, то предисловие было бы таким- и вначале появилась боль!

Да, сперва у меня стала побаливать голова.

В основном по утрам.

Вскоре после пробуждения я стала ощущать не сильную, однако весьма неприятную давящую боль в голове. Она без сомнения была терпимой, и возможно, я не обратила бы на нее никакого внимания... если б чуть позднее к той боли не добавилась шаткость походки.  Шаткость,  нетвердость, словно я перебрала вчера чего-то, потому и не держат меня ноги. Легкое головокружение, и очень редкий, но достаточно ощутимый шум в ушах.

Мне, надо было сходить к врачу, именно тогда, но...

Это, но все и перевернуло....

Вне всяких сомнений это к лучшему... так погодя думала я... так еще вначале болезни, сказывал мой муж.

Хотя не  уговоры мужа предопределили мое поведение, а  загруженность семьей,  обязанностями. Занятость  сменяющимися днями, неделями или, что еще будет точнее месяцами да годами... Годами бесконечного движения... хода  жизни, или, как тогда я мыслила,  только обмылков... обмылков этого существования.

Утром я поднималась с постели кормила своего дорогого и долгожданного сына; и принималась за работу... поколь лишь по дому...

Спешила...

Я часто спешила, точно боялась не успеть убраться в квартире, постирать, погладить, погулять с малышом... Я спешила не нарушить ритм этого, настроенного на какую-то определенную программу, заложенную генетически, а быть может токмо внедренную нам с молоком матери, общества, государства, континента, планеты.

Торопливо проскальзывал мимо меня до верхов наполненный  делами день... неделя... месяц... год... И вновь  повторялся круг... порой в него вмешивалось, что-то иное... к примеру, как сейчас рождение сына...

Впрочем, я была такой не одна.

Этот замкнутый круг, проживали все люди планеты Земля, а выбивались из него только некие -  те самые которые умирали.    

Я думала об этом слишком часто... хотя была вроде бы как все... внешне...внутренне...

Нет! Нет! Еще до боли я уже знала, ощущала себя другой... отличной от тех кто жил, ходил, дышал округ меня...

 Боль?!  она не просто приволокла на своей спине ощущение собственной уникальности, она притянула с собой осмысление этой разности... Отчего любой другой мог бы тронуться умом, но только не я!

Я- ступающая к вечной жизни?!

 

Глава первая.

В безбрежной по времени и пространству, многоликой по формам и видам Вселенной, созданной как и все в материальном мире Всевышним, пробирался точно червь в плотной почве земли, длинный, изогнуто-подвижный космический аппарат. Ничем не отличимые от простых дождевых червей сегменты его тела, составляли стеклянные  блоки корпуса, а короткие ножки, расположенные на них, словно щетинки ощупывали пространство вокруг себя. Само судно смотрелось весьма затейливым и каждый сегмент в нем, сотворенный из прозрачного стекла и светящийся изнутри мощными серебристыми поперечинами связывал промеж себя весь корпус и сами блоки. В этих местах он был гибок и отличался особой подвижностью. Извиваясь, один-в-один, как выше оговоренное создание, космический червяк с трудом пробивался в той напитанной черной мглистостью Вселенной. Лишь иноредь она была озаряема витиеватыми скрученными  Галактиками напоминающими очаги из каковых точно вырвались языки пламени; мудреные двенадцатилучевые кресты; слегка загнутые по кругу исходящие из одного центра четырехлучевые иль семилучевые, движущиеся по часовой стрелке, а порой супротив неё, дымчатые полосы; спиралевидные туманности. И все эти плавно изгибающиеся огромные в размахе парящие, горящие материи незримо  перемещались, струились внутри своих каких-то размытых, нечетких границ. В мареве тумана блистали искорками света звезды, системы, проскальзывали хвостатые кометы, метеориты иль размазанные пояса астероидов, слившихся в единую черту. Неясно дрожали черные дыры и трепетали межзвездные газы али и вовсе мельчайшие частички пыли.

Космический червяк также блекло вспыхивал светом, пробивающимся сквозь стеклянные его стены, а быть может это отпечатывались в его корпусе блики огней посылаемой странной по форме, неизведанной Галактикой... Или сие отражалась в его поверхности пожираемая густым красным огнем покинутая система с большущей звездой в центре и семью планетами, кружащими подле нее по заданным орбитам. Светозарный луч вырвавшийся из хвоста червя допрежь того ударил в покидаемую систему небесных тел, резко вклинившись толи в саму ярчайшую звезду, толи в третью от нее планету, все еще медленно движущуюся недалече. Не было слышно никакого звука в том без крайнем пространстве, однако четко созерцалось, как закачалась из стороны в сторону и сама звезда, и планеты обок нее. А после также внезапно их вялотекущее следование застопорилось. На морг, ход жизни, похоже, замер и во всей Галактике, и во всей Вселенной, засим звезда энергично начала пульсировать, будто кто-то желал из нее выйти, разорвав при этом ее плотную оболочку или тонкие стенки. Еще миг того трепыхания и звезда треснула по кругу, по её полыхающему огнем поверхностному слою прошла широкая чёрная полоса... и вмале она лучезарно вздрогнув распалась на мельчайшее крошево. Из недр звезды неисчерпаемых, бездонных аль вспять незначительных, неглубоких вырвалось ярчайшее рыже-кумачное пламя и немедля накинулось на следующие по коло вдоль нее планеты, спутники, кометы, пояс астероидов,  стремительно поглотив все то межсистемное пространство.  Теперь не больше доли секунд, и пламя уменьшилось в размахе, подобно затухающему костру осело, впитавшись в чуть зримую, не больше просеянного зернышка, светозарную точку. А потом кроха снова замерцала лучистым голубым светом, да только более околот нее не кружили планеты,  их спутники, метеорные тела и космическая пыль. Та крошечная крупинка вроде повисла на одном из лучей своей коловращающейся Галактики, в созвездии чем-то напоминающим льва, по-видимому, пожрав и переварив своих некогда бывших младших товарищей.

А космический аппарат меж тем уползал прочь от уничтоженной им системы, от той измененной до лучших времен Галактики.

Увы! Так всегда, кто-то управляет, хозяйствует и изменяет в этом Мироздании все по предоставленному  ему праву и царствующим в нем идеалам. А кто-то остается  жалким оружием, подобием растения, животного… крохой, которая не в силах, что-либо исправить,  избежать выпадающей на его долю участи, без возможности даже просто

от нее… от этой доли, участи, судьбины убежать.

Да, увы! даже без права убежать от нее!

И то благо еще, если тот, кто управляет по своему естеству высоконравственное существо... хуже, если этот кто-то всего-навсе жалкое подобие человека.

Червяк тем временем полз так неспешно, будто пробивался сквозь тугой слой земли, схороненный в преглубоких дебрях почвы, величаемый космосом. Пожалуй, что полз... медленно... медленно, преодолевая космогонические, недоступные нашему пониманию расстояния.

А может статься, он летел со скоростью света, звука или вернее молвить со скоростью мысли.

Неожиданно корабль перестал двигаться, замерев и вовсе на мгновение пред круглой загнутой по спирали голубо-серебристой жерловине в своем центре смотрящейся бесконечно глубокой. Ее чуть отступающие друг от друга тонкими рукавами края постепенно наполнялись черным цветом, словно ограничивая той тьмой весь рубеж. Вкруг же белой дыры витали плотными туманами кучные, красные, сбрызнутые межзвездным газом и пылью облака, кое-где точно пухнущее объемное тело выпускающие из себя сжатые наполненные изнутри паром пузыри, каковые не то, чтобы лопались, а вроде как расходились по поверхности того марева. Сами же кучные облака, озаряющие пространство промеж себя алым светом, также неспешно, понижая яркость сияния и тучность испарений, переплетались с сине-марной поверхностью Галактики.

Еще совсем немного и слегка округлая голова космического судна будто нырнула в голубо-серебристую жерловину, вельми скоро схоронив в той бесконечной глубине все свое состоящее из сегментов тело. Жерловина, кажется, не просто втянула в себя червя, она полностью поглотила весь его собранный из стеклянных блоков корпус, вместе с короткими ножками, дотоль небрежно ощупывающих пространство. Тьма… густая с фиолетовыми испарениями, проступающими поверх нее, закружила подле рубежа голубо-серебристой жерловины, прощаясь с самим червем и теми, кто был внутри него…

Впрочем прощалась с судном лишь эта Галактика… лишь этот край чревоточины, словно коридор имеющий не только проход, но и вход, и выход.

Посему какое-то время спустя космический червяк, схоронившийся в безмерной жерловине, выскочил… выполз, словом появился в какой-то иной Галактике. Высунув из такой же голубо-серебристой дыры сначала свое округлое навершие, а после и весь стеклянно собранный из блоков корпус. Теперь пред червем предстала Галактика имеющая форму загнутых по спирали четырех довольно ярко светящихся полос, в коих просматривалось бесчисленное множество звезд. Их густота была так обильна, вроде пролитого молока, мерцающая едиными, ровными, беловатыми полотнищами. В центре этой новой для судна Галактики выделялось светозарное укрупнение, подобно собранному вкупе несметному числу звезд. В том укрупнении, центре или ядре помимо звезд созерцался еще более насыщенный источник и светящийся газ. Туманы, газы, пыль, звезды, планеты, кометы кружили в замкнутом пространстве, подчиняясь  неведомым, недоступным нашему пониманию Законам Бытия. Они кружили, витали, двигались и существовали в Галактике получившей величание Млечный Путь, точно от пролитого в том месте величественного вселенского света.

Млечный Путь, помещенный в огромное туманное облако, где основная масса звёзд расположенная в форме плоского диска, имел в середине небольшое утолщение. Самую толику Галактика пульсировала, не только колыхались ее облачные испарения, вибрировали и сами спиралевидно-загнутые рукава.

Космическое судно малешенько затрепетав всем своим длинным телом-корпусом, все также неторопливо, точно лениво двинулось к одной из самых махонистых туманных полос. Позади него подобно водной ряби завибрировала жерловина сквозь которую он выбрался. Внезапно вслед за судном из глубоких недр чревоточины  вылез здоровущий, прозрачный пузырь и вроде жаждая нагнать червя, потянулся за ним.  Образовавший остроносую маковку пузырь, так и не дотянувшись до судна,  лопнув, выкинул из себя желтоватое сияние. Сполох света мгновенно втянулся вспять в жерловину, местами однако зацепившись за голубо-серебристые рубежи чревоточины порванными кляксами. Еще морг та пятнистая лучезарность перемешивала сияние во что-то цельное, единое, а после легохонько вздрогнувшие стенки жерловины, образовали не только однородное световое начало, но и синхронное движение ряби. Эта рябь пробежавшись по поверхности жерловины также коснулась и разлитых, будто размытых туманов Галактики, отчего облачные их полосы встрепыхнулись, ядренистым светом замерцали раскиданные на них звезды, скопления, и сама межгалактическая пыль нежданно засверкала радужными переливами.

А червь, между тем, шевельнув долгим хвостом и округлой макушкой, продолжил свое движение к крайнему спиральному рукаву. Неторопливо миновав ту светящуюся изогнутую торенку, лавируя меж блистающих разнообразных по строению и облику систем, скопищ звезд, мгновенно проскакивающих пылевых частиц и лучистых сполохов света, точно ветошки разбросанных то тут, то там. Тем не менее так и не достигнув того спиралевидного рукава судно застыло в самом центре скользящих в непосредственной близи относительно друг от друга туманных полос, словно чего-то выжидая. А засим все также неожиданно, али продуманно, направило свой ход к яркой звезде, расположенной в нижней части крайнего рукава, ровно посередине между ядром Млечного Пути и той прозрачной стеной, на поверхности которой красовалась, переливаясь голубо-серебристая жерловина, таящая внутри себя проход…коридор…чревоточину меж Галактиками.

Эта звезда носила величание Солнце, а сама система спаянная силами взаимного притяжения находящихся там небесных тел именовалась Солнечной. Сие была мощная система, и главенствующее место в ней занимал огромный газовый светящийся шар, возле которого вращались восемь больших планет со спутниками, астероиды, кометы и метеориты. Каждая из этих планет уже имела свое название, каждая, созданная умелой рукой Творца, имела свое предназначение. И ползущий по Солнечной системе космический червяк, казалось, преодолевал невообразимое и многогранное расстояние весьма медленно, будто пробиваясь в плотном слое почве, а верней всего он летел очень быстро так, как проносятся мысли в человеческом мозгу.

Аппарат оставил позади себя пять планет и остановился подле шестой... той, что голубовато-зеленым шаром сияла в темной Галактике и называлась Земля. Возле этой планеты, по заданной орбите вращались два крупных спутника. Луна обращалась вокруг Земли за девять дней, а Месяц за сорок. А посему, более крупный спутник Месяц находился на значимо удаленной орбите от планеты, чем его меньшая сестра, Луна.

Земля не самая большая планета системы, на взгляд такая же как и иные кружащие по своим орбитам вкруг звезды Солнце, на самом деле была особенной. Она была уникальной  в своем роде, потому как на ней обитали живые существа: растения, звери, птицы, рыбы, насекомые и другие удивительные по образу создания. Даже отсюда, из протяжного космоса были зримы облака укутывающие планету и колыхающие своими дюжими телесами в атмосфере, проглядывающие сквозь них зеленые материки и голубые океаны. Словом на Земле, можно было продолжить то, что уничтожил своим лучом в иной Галактике ползущий по Млечному Пути червь.

Космическое судно приблизилось как можно ближе к Земле, и, водрузив свое тело на орбиту движения Месяца, двинулось вслед за тем спутником, изогнув свой корпус таким образом, что он искривился чуть зримой дугой. Червяк малеша еще полз вслед за спутником, а засим выпустил из округлой своей головы легохонький расплывчатый столб света, такого голубоватого, каким бывает цвет небосвода Земли в погожий теплый денек. Неспешно колыхаясь луч света доплыл до Месяца и соприкоснулся с его покрытой, рыхлой смесью тонкой пыли и каменных обломков поверхностью.

И немедля Месяц вздрогнул так, будто его облизало пламя, и слегка закачался, вроде желая сбежать со своей орбиты и упасть на иной раз мелькающую под ним Луну. Однако столб света удержал от побега спутник, а быть может тот и сам раздумал падать да губить свою сестрицу Луну и мать Землю. Истинно молвить он еще маленько колебался, слегка покачиваясь взад-вперед... вправо-влево и верно по коловращению, а погодя все же прекратил ненужные трепыхания и продолжил прерванное на сиг положенное ему вращение. Только теперь вслед за собой он тянул того самого прилипшего к нему космического червя. Судно какое-то время двигалось вслед Месяца безропотно и неизменно, а погодя яркость внутреннего свечения его блоков померкло, подобно тому, как выключают электричество в комнатах, водворяя в доме темноту. И вмале светозарность аппарата угасла,  сам он похоже заснул, погрузившись во тьму, вроде как затаившись, спрятавшись, али схоронив всякое движение в себе так, чтобы его неможно было узреть с Земли. Токмо голубоватый столб, единящийся червя и спутник, все также еле зримо блистал, чем-то напоминая хвост оставленный от пролетевшей мимо кометы.

 

 

Глава вторая.

Планета Зекрая миллионы... миллиарды лет вращающаяся возле звезды Колесо, да и вся система погибла, пожратая выпущенным из конца космического судна лучом. Все, что осталось от той чем-то напоминающей Землю планете где жили: растения, звери, птицы, рыбы, насекомые и другие удивительные по образу создания, где жила и дышала сама Зекрая, мирным сном почивало днесь на космическом аппарате Расов. Великих Богов, Зиждителей правящих в Галактиках бесконечной Вселенной, создающих иль уничтожающих те али иные миры, планеты и целые системы. Именно они Расы, как звали эту семерку Богов, были одними из Творцов систем, обладая на то надлежащим интеллектом, возможностями и силами. Именно они бережно взращивали планеты, созидали необходимые условия, формы и жизни на них для дальнейшего правильного существования не только мельчайшей бактерии, но и в целом системы. И это именно они для каких-то только им  ведомым нуждам поселяли в таких искусственно содеянных мирах человечество.

Планета Зекрая миллионы... миллиарды лет вращающаяся возле звезды Колесо, да и вся система погибла истребленная севергой испущенной из червя, точнее из космического аппарата Расов, величаемого хурул. Да только она, эта планета задолго до выпущенного луча погубила себя сама. Вернее сказать погубила себя не планета, а люди живущие там... Люди когда-то заселенные в тот мир и постепенно утратившие связь не только со своими Творцами, но и с собственной нравственностью. Люди, каковые принялись изничтожать и саму Зекрую, и свои души... и, увы! собственные тела. Войны, эпидемии, нехватка еды и воды, экологические катастрофы, вымирание животного мира, мутации самих людей... стали преследовать жителей Зекрой... и вскоре деградация достигла таких ужасающих размеров, что в этот процесс вмешались Боги. Они собрали с Зекрой все еще физически полноценных детей и только мальчиков, да погрузив их на свой космический аппарат увезли, допрежь того уничтожив и планету, и всю систему.

Расы забрали мальчиков, потому как считали, именно мужская линия сберегает родовую и генетически верную информацию. И лишь через мужскую часть населения передаются заложенные еще при первом создании людей гены тех, кто их породил, а именно генетические коды самих Богов- светловолосых, светлокожих и светлоглазых, их основные принципы, идеи и признаки. Женщины, по мнению Расов, могли только хранить уклад и гармонию в живущем мире. Впрочем, в частности женские гены скорее, чем мужские подвергались трансформации, как хорошей, так к несчастью, и плохой. Потому-то любые изменения в части отрицательного быстрее проникали в женскую суть и, что еще более неприятно, скорее изменяли их генетические коды.

Вот именно по этой причине и деградировали жители Зекрой, потому как исказившиеся женские коды, забывших основные функции продолжательниц рода, привели с одной стороны к резкому уменьшению численности мужского пола. С другой к увеличению женской части зекрийцев, а также к их моральному извращению и как итог физическому уродству. Несомненным будет утверждение, что девочка, девушка, женщина... супруга, мать, бабка, есть не просто хранительница семейного уклада, она есть основной источник сути самого человеческого общества и его нравственных ориентиров.

Мальчики же менее подвергшиеся генетическому изменению и сохранившие в себе основные черты и качества, были и отобраны Расами. За время долгого пути к Галактике Млечный путь и Солнечной системе, здоровье детей подверглось существенной правке. Чтобы на психо-эмоциональном уровне избежать ненадобной травмы Зиждителями были отобраны мальчики от одного года до двух с половиной лет... такового возраста, когда ребенок может легко и быстро отвыкнуть от своих родителей и привязаться к новому  пестуну.

Мальчиков было много... возможно Боги знали их общее количество, а возможно и нет... Ибо того им скорее всего и не нужно было знать... Однако даже так, на вскидку, понималось, чтобы продолжить жизнь в новой, созданной как раз на такой случай Солнечной системе и на планете Земля детей должно быть достаточное количество. Расы, как божественные создания сами детьми не занимались. Теми мелочами, впрочем как и сам отбор, лечение, воспитание мальчиков осуществляли особые, приближенные к Зиждителям, существа. Такие к примеру, как духи, кто исстари был подручниками Богов и основными воспитателями человечества. Существа сохраняющие  мало-мальски зримый людской облик, точно промежуточное состояние между человеком и Богом, обладающие возможностями и способностями- мыть, кормить, одевать, ухаживать и общаться. Все то, чтобы без проблемно доставить малышей из одной Галактики в другую, а после их там взрастить.

Космический червяк, точнее хурул, поколь двигающийся вслед за Месяцем, потухше затаился. Прошло положенное время... время установленное им- старшим Богом и Отцом  Расов, Небо, как и дети каковых  привезли, светловолосым и светлоглазым, и сам хурул ожил. В центре судна, на одном из его сегментов, внезапно светозарно затеплилось стеклянное покрытие, скрывающее вход в него. Еще миг и оно неторопливо, в навершие округлого блока треснуло надвое да принялось расходиться промеж того тонкого разрыва. Одна и другая створки медленно отъезжали друг от друга выставляя напоказ ровную полыхающую серебристо- рыжим пламенем площадку на которой в три ряда стояли ограниченные с концов двумя плоскими кругами, а с боков гнутой по коло плоскостью, проще говоря цилиндрической формы, объекты. Створки медленно разъехавшись, по всему вероятию, вошли в дно сегмента. И тотчас цилиндры засветились серебристым светом, да резво стартовав с места, подались выспрь. Они взлетели с ровной площадки блока и закружили в космическом пространстве, лишь затем верно, абы немного погодя направить свой ход к вращающемуся Месяцу.

Подлетев к спутнику, цилиндры зависли над его раздробленной, покрытой бороздами и разломами, оставленными атаками метеоритов, поверхностью. Днесь поигрывающей зябью зеркальности от падающих на нее серебристых полос парящих аппаратов. Цилиндры задержавшись над Месяцев одновременно полыхнули ярчайшими бликами света и борта их вспыхнули будто объятые пламенем. Медленно они испустили из своих плоских, круглых граней сероватые лучи света и те, достигнув поверхности спутника, покрыли его плотной пеленой на значительно большой территории. Лучистая морока не просто впиталась в грунт, она, точно нарастив насыщенность, склеила, склепала разрозненную почву Месяца, образовав на освещаемом пространстве монолитную боляхную площадку овальной формы.

Прошло совсем немного времени и грани этого овала вроде мощных стен стали вытягиваться вверх, подобно росту живого существа. Вмале они дотянулись до парящих и все поколь исторгающих свет цилиндров, а после застыли, тотчас выпустив из себя струи голубоватого тумана, оный растекся  по полотну получившейся, огромной фигуры сплачиваясь в единое целое. Светозарность образовавшегося строения с овальной формой стен и слегка стогообразной крышей усилилась, будто зачинающийся костер и тогда бреющие подле него объекты стали неторопливо опускаться на тот округлый купол тулясь прямо на его чагровую гладь. Цилиндры неспешно приткнулись к куполу строения на малеша застыв, а после стремительно да враз распались на множество мельчайших капелек воды али света. Точно росинки, они единожды густо ссыпавшись, укрыли полотно крыши, а вскоре  как-то энергично вспухли, набрякли от густоты света да принялись перемешиваться промеж себя образуя какой-то образ. Еще чуть-чуть и вот на выпуклом куполе строения начерталось лицо.

Это лицо, вельми выразительное и яркое, имело четкие границы, самой широкой частью там смотрелись скулы, а лоб и подбородок были узкими. Хотя даже при данной форме лица лоб, выступая вперед, казался весьма мощным. Нос, с выпуклой спинкой, переходил в острый его кончик, а широкий рот с полными губами и приподнятыми уголками, свидетельствовал о доброте своего обладателя. Точно живыми на том куполе живописались крупные глаза, где верхние веки, образовывая прямую линию, прикрывали часть радужной небесно-голубого цвета оболочки.Также явственно на лице проглядывали изогнутые, слегка вздернутые вверх брови, расположившиеся на крупных надбровных дугах и тонковатые морщинки, две горизонтальные на лбу и по одной отходящие от уголков очей.

Небо- это был он!

Главенствующий Бог среди Расов и один из старших сынов того кто рождал Галактики и кого Зиждители величали Родителем. Впрочем Он- Родитель, также как и Всевышний творящий саму Вселенную, скорее всего не мог именоваться одним, каким-то общим величанием, абы обладал многогранностью, многообразием и многоликостью .

Покуда на Месяце цилиндры возводили строения, а посем и сами выстраивали образ Небо, как стяг того, что и спутник, и сама планета Земля Солнечной системы, и Галактика Млечный Путь находятся под управлением Небожителей Расов, там на космическом хуруле происходили новые события. Сегмент, который выпустил из своих внутренностей цилиндры, уже сомкнул свои створки. Однако стоило им сызнова образовать замкнутый блок, как близлежащая секция корабля также медлительно начертав на своей гладкой поверхности чуть зримую трещинку начала размыкаться. Две не менее значимые створки, расставшись и сползши в дно корабля, явили однотипную, ранее видимой, площадку и новые летающие аппараты. Это были высотные шатровые суда, столпообразной формы с луковкой на конце и устремленными ввысь тонкими шпилями- антеннами. На этих объектах по кругу, почти подле луковки просматривались небольшие четырехугольные окна. На площадке поместились не только столпообразные суда, там стояли, словно продолговатые четырехугольники с выступающей передней частью корабли и восьмиугольные с долгими острыми краями, похожие на звезду, символ Неба. И круглой формы, и в виде лучевого креста, символа  младшего брата Небо, Бога Дивного, однако непременно с куполом- луковкой и округлой маковкой или устремленным шпилем.

Летающие аппараты энергично засветились, замигали всеми радужными огнями и подались вверх. Ноне, право молвить, направив свой полет не к Месяцу, тянущему за собой космический хурул, не к первому спутнику Луне, а к самой голубо-зеленой Земле, где зекрийцы, мальчики не старше трех годков, должны были продолжить жизнь, возвратив давно позабытые и утерянные их родителями традиции и верования.

Большую часть пути, из одной Галактики в иную, дети, конечно, спали. Впрочем создания, наполняющие хурул, почасту их пробуждали, являя к жизни, общались, кормили, проверяли состояние здоровья. И теперь все те последние зекрийцы, днесь будучи названными землянами, на аппаратах так напоминающих святилища, пробужденные, одетые, накормленные под неусыпным присмотром своих нянек-духов летели на планету Земля.

Суда стартов с площадки хурула довольно быстро преодолели расстояние до Земли, вмале войдя в ее атмосферу. Выпуская из своего плоского со множеством малых и крупных сопл густовато-голубой пористый дым, они направились к одному из  материков, чем-то напоминающим по форме яйцо. Одновременно омываемым с трех сторон тонкой полосой воды с разбросанными на ней мельчайшими пежинами островов, и окруженным береговыми линиями двух иных континентов, на стыке спаянными меж собой во единое земное пространство. Четвертая сторона эллипсоидного материка, своей более удлиненной частью вдавалась в голубые воды океана. Яйцевидный континент поместился, кажется, как раз в середине пространства Земли проложенного меж северным полюсом и экватором. Еще четыре, разных по форме и размеру континента просматривались на поверхности планеты. И также как тот к коему, неслись суда, и каковые граничили с ним, были окружены синими водами и поросли зелеными лесами, али белыми пиками высоких гор.

Медленно и плавно, будто боязливо приближались суда к яйцеподобному континенту, где по краю береговой линии проходили высокие хребты гор, шапки которых беловатыми льдами и снегами смотрели в поднебесье. Они летели к той части континента, что  находилась точно в его центре и была покрыта мощными стенами леса, украшена хрупкими рукавами рек, и круглыми синеватыми гладями озер. Покатыми макушками меж тех зеленых нив просматривались просеки поросшие травами, припорошенными многообразной гаммой цветов. К одной из такой просек и стремились наши суда, правда, там, на той прогалине, почитай не наблюдалось травы да цветов. Ну, быть может лишь малая толика их.

На той поляне более пологой, поместилось крупное поселение, где в несколько рядьев стояли небольшие деревянные бревенчатые дома- срубы, крытые тесом или плотно уложенным камышом. Такие которые величаю четырехстенными. Маленькие окошки со слюдой заместо стекол, находились на трех стенах. Мощеные из колотых напополам стволов деревьев улочки пролегали меж шеренгами домов. А подле каждого сруба располагались приземистые сарайчики, амбары, курятники да махунечкие наделы оземи с растущими на них низкорослыми кустиками и травами. Подле домов росли молодые деревца, в основном березы и дубки, такие же юные, как и те дети, что летели на космических судах, слегка колышущие зеленцой листвы, и тонкими, нежными, кудырявыми ветоньками. Свои младые корешки деревца тянули  ко входу в срубы, что нижним ярусом бревен упирались  в почву, отделяя ее крыльцом и деревянной, грубо соструганной дверью, словно жаждая опереться на те могутные кряжи, некогда правящие в лесных чащобах. Между домов, дворов не было никакой городьбы... Просторы и вольность наполняло все это чудное поселение, где кроме полупрозрачных духов никого более и не виделось.

 А духи, узрев приближающиеся корабли, уже торопливо выходили из срубов, ступали своими прозрачными стопами на проложенные мостки и поспешали к самой центральной и несомненно главенствующей здесь улице пролёгшей посредь селения. Духи чем-то напоминали  людей. Может формой своих удлиненных конечностей, а может округлыми головами. Однако, в отличие от человека, не обладали как таковым полом. Их короткие тела в сравнении с длиной рук находились на не менее долгих, худых ногах. И временами они передвигались по земле, сразу опираясь на четыре конечности. Без сомнения на этих созданиях не было какой-либо одежды, оно как говорится, в том у них не имелось надобности. Отсутствовали также волосы, али шерсть. Словом, туловище, представляло из себя большой, полупрозрачный ком с едва выступающими плечами, без талии,  сужающийся к завершию, из округлой поверхности которого вылезали две худобитные полупрозрачные ноги. Такие же тощие руки выходили из плеч и дотягивались, возможно, до лодыжек. Возможно... потому как у духов не просматривалось ни бедер, ни колен, ни лодыжек, соответственно как  локтей, кистей, пальцев на ногах. Конечности имели вид нечто единого целого. Токмо на руках по четыре долгих пальца с круглыми навершиями, отходили прям от малеша усеченных да все ж зримых запястий.

Одначе самым чудным у духов была голова. Такая же полупрозрачная, как и тело, слегка светящаяся голубоватым али зеленоватым светом, она напоминала форму капли. Своим удлиненно-заостренным концом голова восседала на туловище, без какой бы то ни было шеи, верно потому как то самое остри и заменяло выю. При это подвижность головы потрясало воображение, и духи могли без труда развернуть ее не только на сто восемьдесят градусов, но и свершив круг содеять полный оборот в триста шестьдесят. Как такового лица у этих созданий не имелось, потому не зрелось привычного подбородка, щек, носа, рта, ушей,  тем не менее там были глаза. Раскосые по углам и очень крупные,  заполнившие лицо на треть и такие глубокие, про каковые порой говорят бездонные, в основном лазоревые и голубоватые, но весьма бледной синевы, вернее даже молочно-голубой. Духи, что дюже занимательно, не нуждались при общении и воспроизведении звуков в устах и ушах. Все же будет не верным назвать их промежуточным видом меж Богом и человеком, вне всяких сомнений они были совсем иными созданиями. Существа живущие особым образом, питающиеся особыми компонентами, дышащие и думающие созвучно собственным способностям и нуждам их Создателя.

Творения самого Небо, старшего из Расов, как помощники во взращивание людей. Духи нынче... как и допрежь того вершившие малые дела на планете Земля подготовили все к прибытию на нее зекрийцев, точнее сказать землян.

 

 

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 03.06.2015 13:08
Сообщение №: 113050
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Глава третья.

Вскоре суда, зависнув достаточно высоко над сушей, в небесах, как позднее молвит человек, выстроились в единый ряд. Они совсем малеша парили недвижно, ожидая какого-то общего указания, а засим часть кораблей  направилась вправо, другая резко взяла влево, а третья, самая весомая, неспешно выпустила из своих сопл прозрачные лучи света. Еще немного и яркое свечение, сопровождающее суда, поблекло.

Некоторое время спустя один из особо мощных кораблей, схожий своими восьмью концами со звездой, отделился от ряда себе подобных и стремительно направился к центру поселения, да так ретиво, будто желал вдариться об его поверхность. Вскоре он также резво застыл почти подле самой землицы. А несколько минут погодя, синхронно раздались вправо-влево стенки его корпуса,  с обеих сторон, и вниз упали два махонистых рукава пепельно-голубого света.

И тотчас по ним вниз поспешили, суетливо переставляя свои маленькие ножки, дети иноредь  в сопровождении духов. Мальчиков духи не только придерживали за ручки, но и несли, прижимая к своим прозрачным телам. Некие дети шаловливо или обиженно плакали, другие более серьезные и не по-детски молчаливые, спускаясь, озирались. Может, припоминая то место, где родились, а может просто, будучи от рождения боязливыми... опасливыми.

Духи, ожидающие прибытия детей на планету, не менее торопко двинулись им навстречу, с любопытством, интересом осматривая эту разноволосую ребятню, где зрились не только белокурые, но и русые, и рыжие мальчонки, все как один со светлой кожей. Дети, по большей частью, спустившись с корабля на землю, бестолково останавливались обок прозрачного луча, днесь служившего взанамест лестницы.

Один из ребятишек, светло-русый, сойдя с того мостка и вовсе прибольно шибанул по макушке русоволосого мальца, неудачно и как-то дюже туповато остановившегося на краю луча и земли и тем застопорив общее движение.

Сие был весьма высокий ребенок, худоватого сложения, в свои два с половиной года с тонкими, жилистыми ручонками. Этот мальчик сразу обратил на себя внимание  младшего из Расов, Бога Дажбу, потому как спервоначалу громко призывал свою мать, вроде чувствуя... ощущая вечную разлуку, не только с той каковая его родила, но и с тем миром в оном впервые вздохнул. А после удивляя Зиждителя Дажбу своей неуемной любознательностью. Малец на удивление, ибо отбирали с Зекрой наиболее крепких, был  слаб здоровьем, тем не менее, как и все потомки Расов, весьма красив лицом. Его нежные, миловидные черты с детской припухлостью щек и губ, зеленые глаза и небольшой носик живописали чудность от рождения. Только цветом кожи он едва разнился с прочей ребятней, потому как был не белокожим, а слегка смуглым... слегка... совсем немного. Словом он казался иным... Любопытным, пытливым, сильным, не столько физически, сколько духовно так, что младший сын Небо, Дажба, оглядев его еще в космическом хуруле, проникся к нему особой теплотой,  предположив, что это и есть будущий правитель одного из новых поселений на Земле. А так как Дажба обладал способностями  заглядывать вглубь времен, он решил даровать этому мальчику имя- Владелин, что означало властитель. Боги,  конечно не давали имен детям, это делали духи, которые должны были научить детвору особым традициям, верованиям, языку... Всему тому, что хотел им явить Дажба- младший, любимый всеми Расами Бог... Зиждитель в чьем непосредственном управлении и находилась Галактика Млечный Путь... Впрочем, маленький мальчик, Владелин, точно обладающий какими-то особыми качествами, признаки, выделяясь меж иными детьми, днесь был на особом счету у Дажбы... и не только у Дажбы, но и тех существ, что находились дотоль в хуруле подле него.

А маленький Владелин, ступив на планету Земля, уже начал борьбу за справедливость, к коей верно имел тягу. Понеже не только огрел кулаком того, которого кто-то из духов назвал Миронегом, спокойного и тихого мальчика, и каковой неразумно сбил ход прочей

ребятни, но и подтолкнул вперед  меньшого по годкам Златовласа, величаемого так за цвет желтых кудрей, несуразно остановившегося обок первого.

-Не смей!- незримо вымолвил один из духов подходя к Владелину и его лазоревые очи яро блеснули светом.

-Оставь его!- не менее громко плеснул звуком другой дух с голубоватыми глазами и мотнул головой в сторону раздавшихся створок на судне. Его голова нежданно свершила полное обращение вкруг тела, указав на выходящего последним из корабля младшего из Расов.- Этот ребенок на особом счету у Зиждителя Дажбы. И Небожителю не понравиться, коли ты к нему будешь придираться. Мальчика отдали на вскормление мне,- дополнил дюже звонко дух,- так, что подыщи себе кого другого.

-Он дрался,- уже не столь сердито заметил лазоревоокий и голова его неожиданно лучисто вспыхнула зеленым светом, стоило лишь ему узреть спускающегося с корабля Бога.- Но ежели он на особом счету у Зиждителя Дажбы, стоит, наверно, за ним лучше приглядывать, Выхованок,- обращаясь по величанию молвил дух.

-Этим я и собираюсь заняться,- откликнулся Выхованок, и, подхватив на руки Владелина, едва зримо заколыхал своим полупрозрачным телом.

И немедля не только Миронег и Златовлас, но еще четверо ребятишек протянули вперед руки и ухватились за патлатые волоски, резво вытянувшиеся из ног духа. Выхованок более ничего не выдохнув, последовал куда-то вправо, похоже избрав для своих вскормленников избу, широко переставляя долгие ноги и словно собственное дитя слегка покачивая на руках Владелина. Неся мальчика не прижимая к себе, а вроде вжав в  свое прозрачное комовидное тело так, что часть его чуть видимо рассеяв свет, образовало над ребенком  навес. Дух так скоро тронулся с места, что еще с десяток ребятишек не успев ухватить его за волоски, торопливо засеменили своими маханькими ножками и разком заголосив, дернулись вслед за ним, оно как Выхованок все то время был ихним пестуном.

Лазоревоокий дух, чье величание звучало как Батанушко, удивленно воззрился в след удаляющегося собрата то ли от испуга, то ли еще отчего иного, позабывшего прибрать своих остальных вскормленников. Батанушко, дотоль главенствующий в поселение будущих землян, где возводились четырехстенные срубы, всего-навсе ему доступными и дарованными силами, каковые люди бы назвали чудом, магией, волошбой, был старшим и в самом племени духов. Он еще малеша глазел на Выхованка придержавшего поступь, лишь значимо удалившись от судна, чтобы воссоединиться со своими питомцами, а после перевел взор на того, чье величание Дажба- значило дарующий. На того кто был особо любимым и младшим членом в печищи Расов.

Дажба смотрелся весьма рослым Богом. Нельзя было молвить, что он кряжист и мощен в кости... Нет, Расы не обладали таковой крепостью кости как их создания, твореные по их подобию. Впрочем, они были вельми высокими, и люди никогда не достигали такого роста ни там, на планете Зекрая в далекой Золотой Галактике в Созвездие напоминающем разъяренного Льва, ни здесь на планете Земля. Возможно, рост Бога достигал два с половиной метра, три аршина десять вершков, или восемь футов четыре дюйма, посему и смотрелся он могутным. Его тело не отличимое от людского напоминало мужчину, а может и было таковым. Кожа молочно-белого цвета слегка светилась золотыми переливами так, будто ее подсвечивали изнутри. И сквозь тот тонкий- претонкий  наружный покров  проглядывали заметно проступающие оранжевые паутинные кровеносные сосуды и, кажется, вовсе ажурные нити кумачовых мышц и жилок. Идеально правильной формы было у Дажбы туловище, руки, ноги и голова, хотя в сравнении с ростом он выглядел худощавым, будучи узок в плечах и талии. А короткие русые с золотистым отливом, кудрявые волосы, такой же длины и цвета борода и волнистые густоватые, долгие усы, кончики коих были заплетены в миниатюрные косички, придавали Зиждителю особую юность и приветливость.

Нежные, миловидные черты лица, усиливали в Дажбе признаки не столько мужского, сколько женского начала. Само лицо Бога имело мягкую форму, будучи скорее длинным, чем широким, напоминающим по форме яйцо, где, однако участок подбородка был уже лба. Без единой морщинки, али ее подобия большой лоб слегка светился, высокие дугообразные брови и чуть-чуть выступающие вперед миндалевидные ярко-голубые очи, всем своим образом глаголящие, что представитель оных знает чего хочет и лидер по своему естеству. Красивым был также нос младшего Раса с изящно очерченными ноздрями, конец какового словно прямым углом нависал над широкими плотными вишнево-красными губами.

Дажба был одет в ярко-красную рубаху, тесно прилегающую к телу и доходящую до лодыжек, с клиновидным вырезом впереди, без ворота и рукавов. Сверху на оную был накинут кипельно-белый плиссированный плащ. Он будто проходил подмышками рук одним своим краем и схватывался на груди крупным, с кулак, самоцветным рубином, переливающимся красным с фиолетовым отливом светом. Стопы Бога были обуты в сандалии с загнутыми кверху носками, к подошвам которых крепились белые ремешки. Один, из каковых, начинался подле большого пальца и единился со вторым, охватывающим по кругу на три раза голень. На Дажбе находилось много различных украшений. Стан его стягивал пластинчатый пояс, собранный из круглых искусно вырезанных блях, сверху на оных возлежали лучисто-красные, небольшие алмазы. Воротник-ожерелье из того же белого золота и красных рубинов да светло-коричневых, дюже крупных алмазов, огибал шею. Множество тончайших, златых, серебряных браслетов выше локтя на запястьях и лодыжках убирали руки и ноги Раса. На голове же и вовсе восседал необычный высокий венец, вобравший в себя зараз белый и кумачный цвета. Это был усеченный конус с плоским днищем, коим он помещался на голове, и приподнятым не менее плоским навершием. По краю оттороченный златой полосой да увенчанный, из того же материала, круглой маковкой. Сам венец весьма часто менял цвет, он то вдруг весь пыхал ярой краснотой, то степенно бледнея, делался почти белоснежным.

Дажба неспешно спустился с пепельно-голубого рукава лестницы, и, ступив на мощеный деревянный мосток, улыбнулся, мгновенно, склонившему пред ним голову Батанушке. Вельми по теплому приветствуя духа, мягким и точно лирическим баритоном, открывая рот и явственно издавая звуки, Бог молвил:

-Здравствуй, Батанушко!

-Наше вам Зиждитель Дажба!- дух, кажется, и совсем скрючился пред Богом, свернув куда-то в сторону свою каплевидную голову.

Она внезапно крутнулась, свершив оборот на сто восемьдесят градусов, и дух устремил свои лазоревые очи на Раса, воззрившись на него снизу вверх. Дажба слышимо засмеялся, отчего затрепетало на коже его лица золотое сияние, иноредь и вовсе полностью поглощающее бело-молочный цвет и качнул головой в направлении судна. В раззявленные недра, которого уже втягивались рукава-мостки да медленно затворялись створки. Корабль не торопко взмыл ввысь, уступая место для приземления новым судам и прибывшим на них поселенцам.

-Батанушко,- все также мягко произнес Бог.- Подыми голову, а то она вот...вот... от столь стремительного вращения отвернется. Да по скорее уберите с духами деток с посадочной полосы, ибо путь наш был сравнительно долог и притомились не только наши мальчики, но и я.

Дух понятливо испрямился и голова его, сызнова повертавшись, приняла исходное положение.

-Все готово к приезду детей Зиждитель Дажба!- издал Батанушко, будто отвечая на немой вопрос Бога.

-Я вижу,- изрек младший Рас и мало заметно кивнул.

А посем легкой, невесомой походкой, вроде не касаясь подошвами сандалий деревянных мостков дороги, направился вперед. Он вошел во двор одного из домов и остановился недалече от него, подле невысокого, колыхающего зеленой листвой молодого дуба.

Батанушко подал знак своим собратьям сам, при том, полыхнув зеленым светом собственной головы, и духи суматошливо похватав оставшихся без присмотра и догляду мальчишечек увели их с полосы, на которую уже стремился опуститься новый корабль с детьми и пребывающим в нем средним сыном Небо, Воителем.

Этот Рас, также как и Дажба, сошел с судна последним, а вслед за ним из чередом зависающих кораблей спустились и все прочие Боги, старший сын Небо, Седми, отец и сын, Дивный и Словута. Дивный с такого же цвета кожей, как у Дажбы и темно-русой  бородой, достигающей груди да столь густой, что на концах она закручивалась по спирали в отдельные хвосты, был средним братом Небо и являлся также старшим Зиждителем в печище Расов. И Огнь, занимающий по статусу в печище  роль брата, как и иные младшие Боги, был... считался только сыном Небо и Дивного. Сам точно соответствующий своему имени имея огненно-рыжие, длинные волосы, схваченные позадь головы в конский хвост.

У Огня в отличие от старших Богов и их сынов, оные по сути были ему братьями,  на лице не имелось волосяного покрова. Молочного цвета кожа с густо выступающим золотым сиянием временами будто вспламенялась огненно-красными искорками, которые зримо струились по тончайшим кровеносным сосудам. Еще миг и сияние на ней также стремительно тухло так, что наружный покров приобретал почти белесый цвет. Лицо Огня имело четкие линии, с точно квадратным подбородком, где в целом высота лика превосходила его ширину. Тем не менее, лоб этого Раса значился более широким чем подбородок, с такими же как и у Дажба мягкими чертами. Ажурные, дугообразные брови, кажется, были нанесены ловким взмахом утонченной кисточки. Под теми рдяно-рыжими волосками располагались крупные с приподнятыми вверх уголками удивительные по цвету и форме радужной оболочки, глаза. Занимающие почти полностью все око, ромбические по виду радужки имели радужнозеленый цвет, в коем переливались, переплетаясь с зеленым, красный, оранжевый, желтый, голубой, синий и фиолетовые оттенки, полностью утаивая внутри той мешанины сам зрачок. Слегка впалые щеки придавали Огню какую-то болезненную худобу, а тонкие огненно-красные уста попеременно пламенеющие будто указывали, что он лишь давеча оправился от хвори. Поелику в сравнении с иными Зиждителями  он  и смотрелся таким исхудавшим... немощным, так-таки при том все же будучи самым высоким. Тонкие златые сандалии и всего-навсе  золотая рубаха без ворота и рукавов распашная книзу, и это все во, что он был облачен. Никаких браслетов, ожерелья, венца и даже пояса, будто любое украшение стало чуждым Огню.

Расы, покинув свои корабли, сошлись все вместе на округлом пятачке, весьма огромном в диаметре, что подобно стартовой площадке венчал длинную полосу-улицу и молча наблюдали за тем, как приземляющиеся корабли выпускают из себя новых детей и духов. Прошло совсем незначительное время и последний из прибывших судов опустошив свои отсеки, взлетев в поднебесье, вроде по мановению руки замер в ряду таких же как и он. Еще миг бреющего полета и все корабли, не считая одного, того самого схожего с восьмиконечной звездой, мощно выпустив из сопл густовато-рдяной пар единожды взвились ввысь и вмале исчезли горящими точками в голубой дали.

-Ну, что... что ты видел, мой милый? - негромко вопросил Дивный, обращая свое поспрашание к Дажбе, и взглянул на него бирюзовыми очами.

Его выпуклые, нижние веки незначительно затрепетали, а вместе с ними заходили ходуном и длинные, густо закрученные, темно-русые ресницы и проходящие по одной линии прямые, короткие брови. Еще морг и продолговатые глаза Дивного заполнились насыщенной бирюзовостью радужки, поглотив всю белизну склеры, сие был первый признак, что Рас тревожится. Это выглядел не менее высокий, чем Дажба, Бог с такого же цвета и сиянием кожи. Лицо старшего Раса несло в себе больше признаков мужского начало, чем женского и по форме напоминало сердечко, где высокий лоб был значимо шире угловатого подбородка. Изумительными по цвету были губы Дивного, чермные с глянцевым проблеском, коротким с вогнутой спинкой и при том вздернутой верхушкой нос. Этот Зиждитель смотрелся вельми каким-то суровым, точно все время испытывал недовольство.

-Все тоже и так скоро, быстрее даже чем на Зекрой,- также тихо ответил Дажба и, чуть слышно вздохнул, сопереживая тревоге Дивного и своим словам.

-Ну, ничего, не расстраивайся, наша драгость. Не стоит,-  вмешался в беседу Богов густым басом Воитель, средний сын Небо, и самый крупный из прибывших Зиждителей.

Более мощный стан и широкие плечи отличали его от прочих Богов. Конечно, неможным было говорить, что Воитель атлетического сложения, одначе его крепкотелость ощущалась, стоило токмо взглянуть на этого Раса. Светло-молочная кожа Бога также светилась золотыми переливами. Сквозь ее прозрачное полотно проступали оранжевые сосуды, кумачовые жилы, нервы и, малость, более зримые мышцы. Густые, средне-русые волосы, покоящиеся на голове Раса волнами,  имели таковую же пышность, что борода и усы, скрывающие форму подбородка и губ. Тем не менее, грушевидный тип лица Воителя менее мягкий, чем у иных Расов обладал заметной мужественностью, если не сказать суровой могутностью. На лице Воителя значимо широким в сравнении с лбом были линия подбородка и челюсти. Длинный мясистый нос, с большими ноздрями, крупные чуть раскосые глаза, слегка прикрытые верхними веками с сине-голубой радужной оболочкой, да иноредь показывающиеся синевато-красные губы, с полной нижней, несомненно указывали на него, как на натуру упрямую, непреклонную.

 Воитель был обряжен в красную рубаху, сверху прикрытую тончайшей синевато-красной  накидкой, дюже сквозной. Накинутый на плечи плащ, покрывая их с двух сторон, стягивался на груди крупной  пряжкой, в виде круглого шара схожего с планетой Земля, где живописно проступали зелеными пежинами материки и голубоватыми бликами омывающие их океаны. Стан Раса стягивал широкий пояс плетеный из множества тонких нитей, вмещающих в себя все цвета радуги от красного до синего. Нити пояса переливались этими чудными цветами и едва заметно перемещались по коло. Пояс, словно кушак с бахромой нитей на завершие, опоясывая стан на два раза, стягивались на левом боку узлом, отчего долгие его концы, свешиваясь вниз, достигали почти колен Воителя. Укороченные синие шаровары на бедрах и щиколотке Бога собранные на резинку, подобно текущей воде струились к долу. Сами сандалии Раса смотрелись сомкнутыми по всей подошве, загнутыми не только с носа, но и с иных сторон. Златыми, тонкими ремешками они крепились к ноге, огибая на семь раз голень и штанины до колена. По лбу Зиждителя пролегал толстый и широкий обод красного цвета, твореный из червонного золота, полностью скрывающий саму лобную часть и удерживающий от колыхания волосы, в центре которого переливался крупный, овальной формы, фиолетово-красный аметист.

-И чьи отпрыски в этот раз?- снова вопросил Дажбу Дивный, вроде не обращая внимания на молвь Воителя.

И тотчас поправил спадающий с плеча оранжевый плащ, накинутый сверху на белую рубаху, длиннополую, без вырезов и с одним долгим правым рукавом, завершающимся у запястья. Плащ Дивного, переброшенный одним концом через правое плечо и проходящий подмышкой, скреплялся на груди темно-синим сапфиром.  Крупный, ограненный тонкими серебряными лепестками, самоцвет столь лучисто горел в солнечных лучах, что порой затмевал очи Дажбе и Воителю, стоявшим подле старшего Бога. Едва достигая бедер Дивного, шелковистый плащ струился по своему слегка округлому краю светозарной синей полосой.

-Нет... В этот раз нельзя назвать определенных виновников нравственного и физического упадка. Хотя я не могу толком понять, что произойдет... Вельми все туманно,- почти прошептал Дажба и еще горестней вздохнул.

-Ну, ничего, ничего,- вклинился в разговор Огнь, также желающий успокоить младшего из Расов. И по коже его сверху вниз пробежала мельчайшая рябь искорок так, что почудилось, еще доли секунд, и вспламенится материя тонкой, золотой рубахи самую малость прикрывающая колени Бога.- Это было уже не раз так скоро... И очевидно не раз повторится.  Может в иной системе будет мягче... не так как на Зекрой, дорогой малецык.  Ведь людям присуще привносить в мир двоякость. Ту самую, каковой нет и не может быть по своей сути. Посему, какие бы ты не даровал им знания, традиции и верования... каких бы не назначал достойных наставников. Вмале их потомки все извратят и подстроют под собственные желания и нужды.

Дивный степенно повертал голову, в направлении младшего брата и воззрившись на него, мягко просиял, отчего явственно засветились волоски его темно-русых усов прикрывающих уста. В целом Расы двигались дюже медленно, неспешно поднимая руку, поворачивая голову, стан, с тем одначе делая махонистые шаги, так вроде им было не куда торопиться или томительно спешить. И не мешкая, с тем движением Дивного, сапфир  покоившейся на его груди выбросил вперед мощный луч света, будто жаждая  теплотой своего сияния приголубить  огненно-красные уста Огня, а может жаждая их сомкнуть. Слегка вздрогнул восседающий на главе старшего Бога высокий венец. Сотворенный из тонкого обода и исходящих из его граней, устремленных вертикально вверх, широких полос, украшенных рельефными изображениями разнообразных видов птиц. Те четыре золотые полосы незримо удерживали в навершие солнечный, плоский диск, изредка переливающийся ядренистым золотым светом и также не часто совершающим медленный поворот вкруг своей оси.

- Огнь прав, малецык... Если у этой будет короткий срок, попробуешь иную форму учений и принципов в соседней системе,- растягивая слова, сказал бархатистым баритоном Дивный.-  В любом случае совершенства не будет, надобен лишь более долгий срок.

Резко да громко засмеялся Словута, и, уставился на Отца иссиза-голубыми очами, крупными и весьма глубокими, где верхние веки изгибались дугой, а нижние образовывали прямую линию. Верно из-за таковой формы глаз и светло-русые, закругленные брови Бога, мгновенно вскинувшись вверх, на высоком и точно вдавленном лбу  начертали неглубокую борозду. Словута укорительно покачал головой и певучим, объемным басом отметил:

- Я говорил Дажба, какие учения и принципы не попробуй все едино... придется систему уничтожать.

- Посему я и был согласен с Першим, что малецыку еще рано управлять... Юн совсем, дитя,-  произнес Воитель и будто укрыл всех мощью своего густого баса.

-Однако на этот раз лучицу по Земле выпустим  не мы, а Перший,- бедственным тоном молвил Дажба.-  Почему Перший? Люди здесь, как и на Зекрой, вельми быстро изничтожат в себе лучедатность. Поделив мир на добро и зло, они противопоставят свет, тьме. Ограничат, заключат все свои знания жесткими рамками, кои не дают возможности дальнейшему саморазвитию их сути.

-И все же, раз мы разрешили тебе Дажба управление, попробуешь иное учение и принципы в соседних системах,- по-видимому, желая окончить этот не раз возникающий меж Расами спор, строго произнес Дивный.- Только прежде чем решать подумай хорошо, ибо детей с других Галактик: Синее Око, Блискавицы, Копейщик в ближайшие системы завезут немного погодя. И также как то содеял Огнь в своей Золотой Галактике можно поселить их обоих полов, абы не свершать лишних творений.

-Дивный,- то обратился к Зиждителю дотоль молчавший старший сын Небо, Седми, смурным взором обозревающий столь прекрасную молодую Землю.- Ты словно не слышал Дажбу.- Бог на миг смолк, и в воздухе просквозила искристая россыпь огня, точно желающего поддержать потухающую искорку, впавшую на охапку соломы. И тотчас от белой  кожи Седми, подсвечиваемой изнутри золотым сиянием, во все стороны брызнули ядрено красные капли света.- А меж тем Дажба не раз говорил, что в Млечном Пути хочет  иметь лишь своих отпрысков. А это значит, коли ты до сих пор не понял,  наша бесценность, желает поправить генетику не только зекрийцев,  чеглоковцев, шалапутов, но и даже моих мануловцев и иметь нечто иное в собственной Галактике... И то, что Земля погибнет от северги, совсем не значит, что днесь надо менять все замыслы малецыка, да еще так грубо.

Седми, старший из сыновей Расов, был верно и самым худощавым, словно почасту не доедающий иль отдающий лучший кусок своим младшим, как сказали бы люди. Впрочем, он был не менее чем иные Расы высоким. Пшеничные, прямые волосы, как и борода, и усы Бога значимо короткие, прикрывали кораллово-красные с полной верхней и тонкой нижней, губы. Вздернутым с выпяченными ноздрями, говорившими о порывистости и своеволии своего обладателя, был нос Седми и напоминающими по форме треугольник, со слегка приспущенными веками,  глаза. Радужка оных меняла свой цвет с темно-мышастого почти до голубо-серого, с синими брызгами по окоему, и также походила формой на треугольник. По лбу старшего из сынов Расов пролегала тонкая, как бечевка, красного цвета цепь, а мочка левого уха была усеяна капельками бледно-синих сапфиров. Обряженный также просто, как и Огнь, всего-навсе в долгополую, распашную без рукавов рубаху, только серебристого цвета, Седми  явственно смотрелся недовольным, али точнее молвить чем-то возмущенным так, что  дрожал от гнева его высокий, звонкий тенор.

Венец Дажбы нежданно тягостно сотрясся на голове, и миг погодя сменил цвет с белоснежного на пурпурно-красный, и Бог едва ощутимо проронил:

-Пущенной Першим… А почему Отец уничтожит Землю?.. Может, потому как разложение достигнет ужасающих размахов.

- Возможно, мой дорогой,- стараясь сдержаться и не огорчить Дажбу своим негодованием, откликнулся Седми. А по его красивому лицу с прямыми границами и вроде квадратной линией челюстей, подобно судороге пробежала малая рябь, исказив всю присущую ему приятность.- Не стоит ноне о том думать, время покажет.

-Не зачем о том теперь горевать,- забасил Воитель, поддерживая старшего брата, и качнул головой так, что по его густым средне-русым волосам проскочила легохонькая волна тронувшая, кажется, каждую кудельку.- Это случится весьма не скоро, а покуда мы будем стремиться вложить в этих мальчиков все самое лучшее, как ты того и желал. И таким образом отсрочим гибель твоего творения, наш милый, - и Рас свершил махонистый круг правой рукой, неосязаемо описав его как по небу, так и по оземе.

-Странно,- словно не слыша Воителя и думая о чем то своем обмолвился Дажба, неотрывно смотрящий на Выхованка, оный заняв один из центральных дворов поселения главной улицы, что вела как раз к стартовой площадке, уже спустил на землю Владелину.- Порой всматриваешься в них... и видишь лишь малых детушек, так никогда и не повзрослевших, не набравшихся необходимых сил для собственного духовного преобразования. А иногда стоит бросить лишь один взгляд и почувствовать невероятную душевную мощь уже днесь и в столь слабом... хрупком тельце.

Покуда Дажба озвучивал свои мысли вслух,  восьмигранный корабль на каковом он прилетел, завис над стартовой, круглой площадкой, где-то в десятке метров от нее. Медлительно испуская клубы смаглого пара корабль, оный величали капище, принялся  опускаться вниз, стремясь к каменному полотну пятачка. И тотчас Боги, неспешным шагом, направились прочь с площадки, высвобождая место для посадки капища. Огнь ступающий подле Дажбы, проследил за взглядом младшего из их печищи, и, уставившись на маленького Владелина улыбнулся, едва приподняв кончики своих тонких огненно-красных губ. Оно как Владелин очутившись на земле, немедля  принялся разнимать толкающихся меж собой Миронега и Златовласа, и тем наводить присущий его разумению порядок.

-Ты говоришь о мальчике, к каковому так благоволишь? Что-то видел?- вопросил серебристо-нежным тенором Огнь, ощущая и сам невыразимую нежность к этому ребенку, возникшую как-то мгновенно, стоило лишь давеча увидеть его в космическом хуруле.

-Да, о нем... Я говорю о Владелине,- все тем же вроде потухшим голосом ответил Дажба и сдержал свой шаг, желая продолжить беседу с тем, кто его понимал и без слов, и был особенно ему близок.- В нем, что-то есть... Я это все время вижу, но не могу понять...  Чувствую к нему такую теплоту, нежность. Эта чувственность возникла во мне сразу, как только я вошел в гнездилище хурула и увидел его там... Мне кажется мальчик так ярко засиял, что все пространство округ меня пропало и остался только я и это дитя. И немедля возникла к нему привязанность, от оной я уже не смог отвернуться. Я хотел было поговорить о том с Першим... Но он последнее время почти не выходит на связь, а Ляды мне сообщили, что в Северном Венце, где ноне находится его пагода проблемы с соединением.  

- Наверно у Першего, что-то случилось, абы и со мной он прекратил как таковое общение...Что на него в общем не похоже. Но я сообщу о твоем желании встретиться с ним Вежды. Тем паче брат находится в соседней, Млечному Пути, Галактике Багряной Зимцерле. Скажу, что ты расстроен, и уверен, Отец непременно, в ближайшее время с тобой свяжется,-  легкими серебристыми переливами тенора отметил Огнь. Меж тем не сводя глаз с маленького Владелина который наконец-то  разнял дерущихся мальцов и сжав свой маханький кулачок ткнул его в нос Миронегу, не ударяя, а данным действом стараясь урезонить неправого.- А, что же ты видишь по мальчику?- поспрашал он немного погодя вельми заинтересованно.

-Он очень необычный ребенок. Его суть обладает удивительной мощью, и так лучисто сияет уже сейчас... Наверно он будет безраздельно благостен и  справедлив.- Принялся пояснять Дажба, словно ощупывая взглядом ярко-голубых глаз Владелина, тело оного слегка зримо вздрогнуло.- Так и своеволие. Он никогда не будет подчиняться общепринятым суждения и мнению. Всегда будет ратником, борцом за все светлое, что есть в этом мире, за саму жизнь в нем. Однако...

Рас на малеша смолк и прорезал взором расстояние меж собой и маленьким мальчиком, который уже отвлекся от угомонившегося Миронега. Владелин опустился на корточки подле только, что, будто по волшебству, возникшего низкого растения сильно опушенного лопатчатыми, зелеными листами и присыпанного сверху колокольчатыми, голубыми цветками с розовым глазком внутри да принялся заворожено касаться то его глубокой чашечки, то колыхающегося венчика. Лицо мальчонки нежданно встало пред очами Бога, словно его, выхватив издалека, стремительно подтолкнули к Дажбе. Встрепенулось, пошло рябью окружающее юнца со всех сторон пространство, ярчайше проступили его крупные глаза, где верхнее веко образовывало прямую линию, слегка прикрывая радужную зеленую оболочку ока, признак клеток Небо. И перед Дажбой промелькнуло почти не осязаемое видение. Залитая солнечным светом покатая долина, поросшая высокой, такой же зеленой, как и глаза Владелина, травой покачивающейся от легкого дуновения ветра. Плотный туман поднимается из ее глубин и покрывает мельчайшими каплями росы. Еще сиг и лошадиное копыто ступает в ту траву, сбивает  вниз прозрачные росинки, мнет зеленые побеги. Сверху на скачущем гнедом жеребце восседает Владелин. И то уже не младенец, а юноша, обряженный в красную рубаху да бурые шаровары, в руках которого оружие грядущего самострел. Оголенная голова Владелина блестит усыпанная капельками пота, а на макушке топорщится лежащий волнами  светло-русый с золотым отливом чуб... Вроде бы то и лицо Владелина, а вроде бы и нет… Одначе миловидные черты того каплеобразного лица дюже приятны, в них нет присущей мужчинам мужественности, лишь покатая нежность. Конь юноши, свершая махонистые шаги, идет вдоль выстроившегося войска, вооруженного также оружием грядущего: самострелами, стреляющими свинцовыми пулями и камнями, мечами, бердышами, кистинями,  айбалтами. Сами ратники обряжены в тонкие кольчуги, на головах у одних из них полусферические с возвышением на макушке али куполообразные шлемы. У других  шкуры волков и медведей, надвинутые таким образом, что головы зверей с оскаленной верхней челюстью и горящими каменными очами смотрят вслед Владелина.

И сызнова заколыхалось пространство околот лица ребенка и откинуло его от Бога так, что он, не удержавшись на присядках, повалился на оземь. А Дажба, будто глотнувши воздуха, не просто ртом аль носом, а похоже всей своей плотью еще тише досказал:

- Видел... Я видел его грядущее, не в этой плоти... а в иной... Достаточно далекое, и с тем однако сберегшее и его строптивость, и ум, и любознательность. Точно он в противовес всему сумеет схоронить в себе собственную суть. Словно у него особое естество, не такое как у иных детей, людей... Человек с удивительным естеством, всегда ступающий вперед, по ему одному ведомому пути.

-Так быть может не стоит его ставить у начала раз он такой строптивец?- вмешался в разговор Расов приотставший от иных Богов Словута, только сейчас поравнявшийся с Дажбой и Огнем.

Это был высокий, менее крупный телосложением чем Воитель, Рас, если таковое сравнение можно вообще применить в отношении довольно сухощавых Богов. Его лицо словно правильный круг, где высота и ширина были практически однотипны, явственно живописало присущую мужам непреклонность и несгибаемость. Небольшой вздернутый нос, толстые, плавной формы сизовато-красные губы, которые во время улыбки (что было значительно редко) растягивались в виде дуги, опущенной вниз. Белокурые почти белесые, ближе к ковылю прямые, будто недавно остриженные, волосы и такого же цвета светлые усы были короткими, как и островатой формы борода.

Обряженный также важно, как и Дажба, в белую, долгополую, распашную рубаху да золотой плащ, Словута запястья и лодыжки свои роскошно укрыл не меньшим количеством тонких и толстых, серебряных браслетов. Оные напоминали извивающихся  ящериц с удлиненными телами и четырехпалыми, короткими лапками да вздернутыми кверху долгими хвостиками, кончики которых  блистали голубо-изумрудными хризобериллами . Обутый в золотые сандалии, Бог разнился с иными Расами своим и вовсе занимательным венцом. К ободу, что огибал широкой золотой полосой голову по коло,  и украшенный мелкой пестроватой яшмой, крепились три более узкие планки. Одна из них пролегала позадь головы, а две другие подле ушей слегка с заостренными мочками и кончиками. Эти планки удерживали на себе бреющую в полете серебряно-золотую птицу. Птица по облику напоминала сокола, с таковой же пологой головой, с небольшим в полпальца клювом, из пурпурно-красного хризоберилла, серповидными крыльями, округлым и длинным хвостом, да мощными лапами. Сам сокол смотрелся совершенно живым, и оперение верха его спинки было серебристо-серого цвета, а макушки и затылка золото-рыжеватым. Чудилось планки незримо поддерживали птицу за края перьев, подле крыльев и хвоста, давая возможность изогнуться в полете для того, чтобы атаковать всех кто посмеет подойти ближе позволенного к Словуте. Яркие сизые очи, словно прозрачные каменья, вспыхивали огнями, а по оперенью спины изредка пробегали почти голубые капли, тотчас вроде ныряющие под черные перья около клюва. И тогда птица вздрагивала всем своим телом, ее раскрытые, готовые к нападению и твореные из золотисто-желтого драгоценного камня лапы с мощными пальцами и когтьми, торопливо сжимались, а погодя уже медленнее раскрывались.

-Стоит,- молвил вельми мягко Дажба и слегка качнул головой.- Ибо он будет всегда справедлив в отношении своих товарищей. Всегда будет стараться сделать их жизнь, и их самих правильнее и светлее. Нет, этот мальчик... муж будет лучшим правителем из всех тех, которые вступят после него во власть. Он будет идеалом, ибо жизнь близких ему людей... жизнь в целом каждого человека для него бесценна.

-И что же тогда тебя тревожит?- поспрашал Огнь, чувствуя в словах Дажбы недосказанность.

 

Прозаик

Автор: Elena
Дата: 03.06.2015 13:13
Сообщение №: 113051
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

продолжение третьей главы.

Боги между тем уже дошли до полосы, на каковую дотоль выпускали из своих недр суда прибывших поселенцев и остановились. А восьмиконечное капище, негусто пыхая, теперь голубоватыми парами света виденного лишь Расами, медленно стало приближаться к площадке, стремясь опуститься точно в середину проложенных по каменной ее поверхности более светлыми тонами кругов.

-Не знаю,- произнес Дажба, похоже, и сам беспокоясь той недосказанности или не в силах передать своим братьям то, что его волнует.- Не могу понять, что с мальчиком не так... В нем есть что-то недоступное моему взгляду.

-Может он не первая искра?- снова певучим, объемным басом вклинился в толкование Словута.- И цверги, что отбирали детей на Зекрой, ошиблись... И этот мальчик, каковой так тебе, милый малецык, дорог должен был погибнуть? Хотя он так сияет, это видно сразу, стоит лишь на него воззриться.

Беседующие Дажба, Огнь и Словута стояли чуть в стороне от иных трех Расов и вели едва слышимый разговор, будучи младшими в печище, оттого и связанные меж собой молодостью или, как скажут в будущем земляне, утром жизни.

-Нет, цверги не ошиблись... Это первая искра, такая мощная, порой ослепляющая меня своим светом,- ответил Дажба и развернулся так, чтобы более не смотреть на уже поднявшегося после падения с земли и присевшего на корточки мальца, все поколь любующегося расцветшим растением.- Однако в нем все так удачно спаяно, будто кто-то особо старался придать ему ладности, и той нестерпимой  лучистости.

-Отпрыск Небо,- толи утверждая, толи вопрошая изрек Словута, так будто на это мог ответить ему лишь Дажба.

-Да, по общим чертам присущим его облику,- впрочем проронил не Дажба, а Огнь и голос его заиграл серебристыми песенными переливами. Он незначительно повел рукой в сторону мальчика, и кожа на ней приобрела молочно-белый цвет.- И, судя по всему, он именно потомок Небо... не Дивного. Ну, а искра...

-Искра его должна быть клеткой Отцов... Только клетки Отцов забирались с Зекрой, Першие отпрыски остались там,- негромко сказал Словута и почему-то мало ощутимо содрогнулся, словно испытал жуткое и с трудом выносимое физическое да единожды духовное страдание.

Бог медленно повернулся и воззрился на уже притулившийся к площадке корабль, из раскрывшихся створок коего выкатилась лестница. И это уже был не луч света, а каменная,  как и полагается с вельми широкими ступенями лестница. Словно раскатывающееся полотно, неторопливо, то серое покрытие зависло в воздухе, а посем все также медленно начало раскладываться вниз, выбрасывая из себя одну за другой ступени. По первому вниз, потом вперед... вниз... вперед. И вот вже твердая его грань воткнулась в каменное полотно уложенной площадки образующей единую и ровную гладь.

-Да, ты прав,- произнес Дажба, обращаясь к Словуте.- Тут клетки наших Отцов. Цверги, как мной и намечалось, забрали только своих, о том ими мне было не раз доложено, еще на Зекрой.

Густоватый, серебристо-голубой дым выпорхнул из проема судна. Он заполнил и сам тот прямоугольный с округлым верхом промежуток и степенно спустился вниз.

Еще морг тишины и Боги, стоявшие на мостках центральной улицы нового людского поселения, повернулись к лестнице, на лицах их застыло выражение легкого напряжения. Схожего с тем, каковым смотрят на  тех кого давно ждали, и чей приход по неведомой причине задержался дольше положенного... И в тот же миг из дымного марева на белую ступень шагнул Он- один из старших сынов Родителя и первый в печище Расов, Зиждитель Небо.

 Бог подобно своим сынам и братьям, был высок, сухопар. Хотя про Небо можно было сказать, что он  дотоль был истощен многодневной голодовкой, посему уже  лишился и жира, и мышц, и точно самой плоти. Тем не менее кожа Бога имела положенный ей молочно-белый цвет, озаряемый изнутри золотым сиянием, сохраняя нитевидность оранжевых кровеносных сосудов и ажурно- паутинное переплетение кумачовых жилок. Схожее с каплей лицо, имеющее самое широкое место в районе скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке, смотрелось вельми осунувшимся, со впалыми щеками, и выпирающими скулами. Однако при всей видимой нездоровости и сухости тела небесно-голубые очи Небо, глубокие и наполненные светом, как и бледно-алые губы изогнутые в чуть зримой улыбке, поражали особой теплотой жизни. Обрамленное до плеч вьющимися, можно даже молвить плотными кучеряшками волос, лико Небо оттенялось золотыми его переливами. А такого же золотого цвета  усы и борода покоящаяся завитками на груди, еще больше озаряли облик старшего Раса.

 Небо, одетый в золотую распашную рубаху, достающую до колена с укороченными до локтя рукавами, небесно-голубые шаровары просторные подле щиколотки и собранные на резинку на стане, был обут в схожие с Воителем сандалии, с загнутыми по стопе краями и ремнями, огибающими поверх голени штанины. Высокий венец находилась на голове старшего Раса. Узкий обод по коло украшали восемь восьмилучевых звезд. Из углов этих звезд вверх устремлялись закрученные по спирали тонкие дуги, созданные из золота и украшенные изображениями рыб всевозможных видов. Дуги сходились в навершие, испуская из себя яркий голубой свет, в каковом словно в Солнечной системе в центре  светилась светозарная, красная звезда. Она рассылала  окрест себя желтоватое марево перемешивающееся с голубой пеленой, придавая местами и вовсе зеленые полутона в коем двигаясь по определенным орбитам, вращались восемь планет, третья из оных перемещала по своей глади зеленые и синие тени.

Небо неспешно спустился с лестницы, и, остановившись на ровной каменной площадке, замер. Он все также не торопко приподнял голову и посмотрел на растекшееся над ним высокое, голубое небо, подобно колыхающемуся студню, скрывающему за той зримой чертой необъятные просторы Галактики Млечный Путь и чуть ощутимо дохнул, стараясь вобрать в недра собственного естества сладко-горьковатый аромат юной Земли.

Прошли лишь доли секунд, и Зиждитель также медлительно перевел взор с лазурного небосвода и оглядел свою семью: братьев, сынов...  своих сродников, подолгу задерживая взгляд на каждом из них, несомненно, впитывая в себя пережитое и оговоренное ими. Ярко-красная звезда, кружившая в середине его венца неожиданно вспыхнула насыщенней и гуще так, что почудилось еще сиг, и она возгорится, а вместе с ней  увеличили свое движение и вращающиеся подле планеты с едва проглядывающими обок них спутниками, астероидными поясами, пылью и мерцающими метеоритами. И в тот же миг под ногами Богов, духов и детей сотряслась земля, закачались деревья, растущие околот нового поселения, встрепенулись на них листья и растущие травы, гикнули гулкими голосами птицы и звери... А засим и вовсе загудело, что- то толи в высоком небосводе, толи в глубинах земли и великий творец Солнечной системы своим бас-баритоном звучащим как бас, однако уступающим ему в глубине и мощи изрек:

-Что ж дети мои, продолжим наши деяния и труды да прибудет со всеми нами Родитель!

 


Прозаик

Автор: Elena
Дата: 03.06.2015 13:17
Сообщение №: 113052
Оффлайн

Стихотворения автора на форуме

Проза автора на форуме

С уважением и теплом, Елена Асеева.

Комментариев всего: 4 Новые за последние 24 часа: 0Показать комментарии
Оставлять сообщения могут только зарегистрированные пользователи

Вы действительно хотите удалить это сообщение?

Вы действительно хотите пожаловаться на это сообщение?

Последние новости


Сейчас на сайте

Пользователей онлайн: 27 гостей

  Наши проекты


Наши конкурсы

150 новых стихотворений на сайте
Стихотворение автора Николай
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора ПавелМаленёв
Стихотворение автора ПавелМаленёв
Стихотворение автора Адилия
Стихотворение автора Адилия
Стихотворение автора Адилия
Стихотворение автора Адилия
Стихотворение автора ПавелМаленёв
Стихотворение автора ПавелМаленёв
Стихотворение автора ПавелМаленёв
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора ivanpletukhin
Стихотворение автора ivanpletukhin
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора ЛенБорисовна
Стихотворение автора ЛенБорисовна
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора Николай
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора ivanpletukhin
Стихотворение автора Natalapo4ka
Стихотворение автора Natalapo4ka
Стихотворение автора Natalapo4ka
Стихотворение автора Natalapo4ka
Стихотворение автора Natalapo4ka
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Валерий
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора ivanpletukhin
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора ivanpletukhin
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора galka
Стихотворение автора galka
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Сергей
Стихотворение автора Николай
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора ars-kruchinin
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора ivanpletukhin
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора ivanpletukhin
Стихотворение автора Ткаченко
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора Адилия
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
Стихотворение автора витамин
  50 новой прозы на сайте
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора витамин
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора витамин
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора galka
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора paw
Проза автора витамин
Проза автора paw
  Мини-чат
Наши партнеры