Чуриков Сергей

119.Огонёк надежды

В дремлющем лесу морозно, пусто.
Растираю варежкой лицо,
под ногами снег хрустит капустно,
небо пахнет свежим огурцом.
Воздух обжигает нос и горло,
выжигая слабость и хандру.
Воздух, как огонь в кузнечном горне,
я его побольше наберу.
Зимнее величие природы
тишиной окутано с утра.
Подмигнул мне дуб седобородый,
уронив охапку серебра,
жалуя воистину по-царски!
В старину вокруг него, поди,
днём и ночью, сказывая сказки,
кот учёный по цепи ходил.

Каждый раз, теряя свет надежды,
ковыляю в лукоморный лес
и брожу среди берёзок нежных,
слушая дыхание небес.
А когда на куполе безбрежном
загорится бледная звезда,
вспыхнет огонёк живой надежды, 
согревая сердце в холода.

120.Алёша, Добрыня, Илья

Муравушка на пустырях
и звон колокольный вдали
напомнят о богатырях —
героях народных былин.
Алёша, Добрыня, Илья —
защитники русских земель
от аспидного воронья,
кружившего, словно метель,
в расчёте на жирный кусок,
но вместо куска пирога
врагу прилетала в висок
затрещина от мужика.
Пустые надежды, как взвесь,
развеяны ветром Руси,
уж сколько Горынычей здесь
сушилось на ветках осин.
В дозоре у чёрной реки
Алёша, Добрыня, Илья —
бесхитростные мужики,
такие, как ты или я.
Нам по сердцу жгучий мороз
и дым над крестьянской избой,
волнительный трепет берёз
и вкус земляники лесной.
Здесь жили отец мой и мать.
Господь, сохрани и спаси
бесценную каждую пядь
родимой до боли Руси! 
Но если уроки славян
из прошлого русской земли
сегодняшним нью-Соловьям
в учении не помогли,
и двинется дикой ордой
безродная чёрная тля,
поднимутся белой стеной
Алёша, Добрыня, Илья!

121.Сизиф

Он был в том возрасте, когда
беда всё ближе, счастье – дальше,
за многотрудные года
немало горя повидавший.
Старик в квартире жил один.
Зимой в одежде затрапезной
во двор с лопатой выходил,
дорожку чистил у подъезда.
Никто об этом не просил
и благодарностью не тешил,
напротив – он, лишённый сил,
служил объектом злых насмешек.
В жилище тихая тоска
неумолимо раз за разом
одолевала старика,
подобно раковой заразе.
Холодным вечером его
на "скорой" увезли в больницу,
и коркой льда покрылся двор,
легко на скользком оступиться.
Прошла неделя, может, две, –
нетвёрдый стук лопаты слышу.
Смотрю: знакомый человек,
одолеваемый одышкой.
С асфальта снять опасный лёд
хотел мужчина седовласый,
а лёд бронёй надёжной лёг
и старику не поддавался.
Лопату крепче обхватив,
больной, усталый, позабытый,
не понятый никем Сизиф
не останавливал попыток.

Он умер много лет назад.
Что был, что не был – всё едино.
Забот хватает за глаза,
нет даже времени для сплина.
Индифферентный "день сурка"...
Но иногда – как боль зубная –
того чудного старика
я почему-то вспоминаю.

122.Последний экзамен

Нависло грузно, как дамоклов меч,
промозглое предутреннее небо,
готовое безжалостно иссечь
округу снегом, бритвенным от гнева. 
Сверлящий ветер воет диким псом
и, упиваясь безграничной властью,
летит по бездорожью колесом;
стрелой взмывая, тучи рвёт на части;
проходит, словно через решето,
сквозь исполинские стволы деревьев.
Пугливо жмутся тени меж кустов.
Порывы ветра каждый раз острее.
Совсем недавно палая листва
в ответ на дуновение шумела,
сегодня — от земли не оторвать,
вморожена до крайнего предела.

Но что на ветке бьётся от и до, 
сдавая заключительный экзамен?
Вселенная, ворочая с трудом
старушечьими мутными глазами,
взирает удивлённо поутру
на раненый листок, что непреклонно
полощется на гибельном ветру,
как знамя над мятежным бастионом.

123.Взлетел

Споткнёшься и летишь!
Да-да, летишь
над сотнями заледенелых крыш,
не вынимая из карманов рук,
за стаей птиц, стремящейся на юг, 
расправив крылья, о которых ты
не ведал до сегодняшней среды.
Пространство растолкав по сторонам,
всё выше поднимаясь к облакам,
избавившись от призрачных границ,
подбадриваешь ослабевших птиц, 
рассказывая им до хрипоты,
как неожиданно споткнувшись, ты
взлетел!

124.Трасса

Бреду по трассе, боль в груди,
гудят натруженные ноги.
Распутье вижу впереди
и указатель на дороге:
Направо — рай, налево — ад.
Ладонью грязной капли пота
на лбу размазав невпопад,
иду к развилке неохотно.
Смотрю налево — там лежит
большак, и по нему в истоме
толпа знакомых и чужих
течёт, пороками ведома.
Направо — в сумрачной глуши
тропа узка, валежник, ямы,
не замечаю ни души
на фоне зарослей упрямых.
Куда идти — решать пора.
По жизни я мужчина здравый.
Кромешный ад, желанный рай.
Ступаю на стезю, что справа…

Споткнулся вдруг о камень я,
упал в кусты, разбил колено,
поднялся, тернии кляня,
и повернул, как все, налево.

125.На весеннем лугу

Кружатся с утра мотыльки на лугу
Среди васильков, земляники, ромашек;
Умиротворение, жизни разгул,
Приветливый мятлик соцветьями машет.

Шмели копошатся, лениво гудя,
Согретые заспанным, ласковым солнцем,
А радуга после грибного дождя
Того и гляди акварелью прольётся.

Радушные пенистые купыри
Влекут первозданностью запахов свежих.
Небесные бабочки — дети зари —
Порхают свободно, в идиллии нежась.

Нектар собирая, не знают о том,
Что в эту минуту вселенского рая
Под благоухающим нежным листом
Горбатый паук мотылька пожирает.

126.Запах нашей любви

Я сегодня забрёл
Непонятно зачем на поляну,
где гуляли с тобой
в позапрошлый безумный июль.
Одиноко стою
в разнотравье густом и духмяном,
вспоминаю тот день, 
учащается бешено пульс...

Мы тонули в цветах.
Шелестели зелёные волны,
навевая покой.
Распевали цикады вокруг.
И у нас каждый раз
на какое-то время, невольно,
замирали сердца
от соприкосновения рук.
На пахучий шалфей
элегантная бабочка села.
Мне казалось, она
от прохлады дрожала слегка.
Захотел обогреть
я её трепетавшее тело,
приближая ладонь,
но спугнул недотрогу с цветка.
Я улыбкою вслед
провожал улетавшую фею.
Улыбалась и ты,
из ромашек сплетая венок.
А повсюду витал
аромат горьковатый шалфея,
две наивных души
опьяняющий словно вино.

Всё по-прежнему здесь:
деловито стрекочут цикады,
шелестит мурава,
и шалфея живая вуаль 
деликатно хранит
упоительный запах мускатный
легкокрылой любви,
упорхнувшей, как бабочка, вдаль.

127.Когда-нибудь

Когда-нибудь в один из тёплых дней,
в какой-нибудь случайный понедельник,
вернётесь тихо мыслями ко мне,
ворочаясь в безжизненной постели,
и встрепенётся сердце воробьём,
мурашки побегут по нежной коже,
напоминая разом обо всём,
что выразить словами невозможно.

128.Дождь