Памяти друга

                                             "Пасутся тощие здесь гуси
                                                          и окунаются в мазут..." 
                                                                                           А. Ткаченко

*  *  *

Забуду ль я? Нет, не забуду!
Слюною исходил вампир.
Ползла чума упорно к югу,
ползла чума упорно к югу,
и на тебя смотрел весь мир.

И ты свои, вскрывая вены,
Спешил в ответ Земле помочь.
Ты кровь сдавал свою в три смены,
ты кровь сдавал свою в три смены,
чтоб отвести от мира ночь.

И вот пришел тот миг Победы!
Ликует мир! Планета вся!
Но смотрят грустно минареты,
но смотрят грустно минареты -
- в мазутной луже два гуся.

Точили монстры снова зубы,
Тебя терзая вновь и вновь.
Баку душили душегубы,
тебя душили душегубы,
другим твою, сбывая кровь.

"Другие" жили много лучше,
В ад, превратив чудесный край.
Но разогнал Всевышний тучи,
но разогнал Всевышний тучи
и подарил нам все же рай.

Баку - богатств своих, хозяин!
И сказка стала явью вдруг.
Друзей с улыбкою встречаем,
друзей с улыбкою встречаем,
и ждем тебя, далекий друг.

Увидишь радостные лица,
Узнаешь доброту людей.
А на окраинах столицы, 
а на окраинах столицы,
зимует стая лебедей!

О Лире

Плод

                           Верные друзья

    Старый,  безухий, Топлан, безошибочно вывел нас на логово волчицы. Псу было тринадцать лет. Почти ослепший и давно уже неспособный похвастать остротой своих клыков, волкодав все еще обладал поразительным нюхом.  Сейчас он благоразумно решил схорониться у речки, в небольшом овраге.  Внимательно наблюдая за нашими действиями, умный пес прекрасно понимал - одному ему с волчицей уже не справится. Давно прошли времена, когда он играючи мог расправиться с двумя взрослыми хищниками. Но годы берут свое, и теперь Топлан просто «следопыт», выискивающий для охотников дичь.
   Между тем волчица, почуявшая чужаков, вылезла из логова. Она насторожено, поворачивая голову из стороны в сторону, втягивала воздух влажными ноздрями, фильтруя девственные запахи леса от инородной примеси, которой, по сути, являлись мы с Меликом. Наконец волчица безошибочно уставилась в нашу сторону.  Не видя нас, но точно зная, где мы, «матерая» не бросилась в заросли облепихи, густо растущей вдоль ручья, а бесстрашно приготовилась к схватке. Глаза ее налились кровью, шерстинки на загривке поднялись «ирокезом»,  с огромных клыков грозного оскала стекала обильная слюна.
   Укрывшись за двумя вековыми орешниками, Мелик и я целились в зверя.  От волчицы нас отделяли каких-то пятнадцать-двадцать шагов.  Промахнуться было невозможно. По команде Мелика одновременно раздались два выстрела.  Зверь, высоко подпрыгнув,  в прыжке пролетел более трех метров в нашу сторону и замертво упал.
­- Да, это она, - сказал Мелик, вытиравший шапкой обильный пот, струившийся по лицу.
  Кивнув головой, я согласился с ним. Это была та самая поджарая пепельного цвета волчица, что зимою принесла нам немало бед,  зарезав  более десяти овец и перетаскавшая бессчетное количество кур и уток.  Я присел, стараясь как можно лучше разглядеть грозного зверя.
- Ах, ты… - неожиданно вскрикнул Мелик.
В его левый сапог впился волчонок, двух-трех месяцев отроду. Насквозь прокусив добротную кожу, он еще маленьким, но острым, как бритва, клыком добрался до икр егеря. Мелик ударом правой ноги отбросил щенка от себя и, прижав к плечу ружье, навел его на волчонка.  И тут послышался грозный рык. Мы с Меликом испуганно оглянулись. Из оврага вылетел Топлан. Пролетев мимо нас, он встал перед детенышем мертвой волчицы, закрыв того собой.
- Топлан, ко мне. Что с тобой? – но волкодав,  словно не слышал меня, а потому и не подчинился моей команде. Он продолжал грозно рычать.
- Постой Мелик, - сказал я другу,- убери ружье. Здесь что-то не так.
Я подошел к волкодаву, и осторожно лаская его, почесал за обрубком собачьего уха. Пес перестал рычать. В его глазах я прочитал мольбу. Топлан тринадцать лет служил мне верой и правдой. За это время  я видел его и требующего еды и просящего ласки и бесстрашно дерущегося, но я никогда не видел мольбы в собачьих глазах. И вот теперь я увидел и это. Топлан отодвинулся от волчонка, давая мне возможность разглядеть его. Я был поражен!
- Мелик, иди сюда, - позвал я друга, промывавшего рану у ручья, - посмотри.
Подойдя, Мелик  опустился на корточки и стал рассматривать щенка, который уже доверчиво тыкался носом в мои ладони.
- Фарид, это же невозможно! – через минуту другую воскликнул Мелик.
- Но это так! – уверенно ответил я, не понимая чему, радуясь.
Перед нами  на четырех белых лапах, с коричневым окрасом и умными глазами, стоял маленький Топлан.
- Ах ты, старый блудник, - повернулся я к волкодаву,- а я то думал, куда это ты по весне стал из дома убегать?
Топлан стыдливо завилял хвостом, а потом и вовсе его, поджав, опустил голову.
- Как назовем? – спросил Мелик. В том, что щенка мы заберем,  сомнений у нас не было.
- Не знаю.
- Давай, Гурдом*? – предложил Мелик.
- Назвать волка волком? – удивился я.
- Ну, да. На русском языке, Гурд - это  друг в обратном прочтение!
Мысль Мелика мне пришлось по душе.

   Обследовав логово мы не нашли в нем ничего более, кроме как резиновой косточки, что я привозил маленькому Топлану из Баку, еще в далеком 2000-ном году. Все это время старый волкодав находился возле мертвой волчицы и виновато поскуливал, словно вымаливая у подруги прощения. Пес выполнил свой долг, охотничьей собаки, но дальше этого пойти он не мог. Потому и встал на защиту щенка, и как мы теперь поняли, своего сына. Закопав волчицу, мы возвращались домой.  Впереди весело тявкая, бежал Гурд, подгоняемый внимательным Топланом, все еще обижено, посматривающего на Мелика.
  
  Мелик, уже пятый год работает моим помощником. Он приехал из Баку. Это уже потом, находясь по делам в столице, я узнал причину его появления здесь. В Управление Лесным Хозяйством, мой непосредственный начальник, Иса Салимович рассказал мне грустную историю. Девушку, работавшую в отделе снабжения управления и которую любил  отнюдь не богатый молодой специалист-эколог, родители решили выдать замуж, за сына преуспевающего нефтяного магната. Увы,  даже в наше время, сильны еще традиции предков, когда дети не могут перечить старшим. Но можно ли обвинять родителей, мечтающих и желающих, чтобы жизнь детей всегда была лучше, чем их собственная.  У стариков, проживших  нелегкую жизнь и испытывавших постоянную нехватку денег, сложилось твердое и уверенное мнение, что счастье заключено в безбедности.  Тихая, скромная  красавица Нармина по характеру «бунтарем» не была. Даже, в двадцать лет, она оставалась кротким и послушным ребенком.  Все что мог сделать в этой ситуации молодой специалист, это просто поговорить по человечески с сыном магната. Рассказать тому о своей любви к девушке, об их взаимных чувствах, и просить того не гасить искорку огня двух влюбленных сердец. Только все это оказалось пустой затеей. Самодовольный лощенный франт и слушать не стал Мелика. Больше того,  он приказал трем "амбалам" , сопровождавших его постоянно, разобраться с молодым специалистом-экологом. 
   ...Со слезами на глазах шла невеста под венец,  подчинившись воле отца и матери. Нармина  написала письмо Мелику,  где молила его о прощение, добавив при этом, что в сердце ее он останется навсегда.
   На следующий день после письма, Мелик был в кабинете Исы Салимовича.  Долгий разговор и веские доводы начальника, мол, жизнь не кончается, с потерей любимой, не убедили молодого человека. Из кабинета, Мелик, вышел с направлением на должность помощника егеря в далекую горно-лесистую местность Западного Азербайджана.

- Ну, прости меня Топлан, - пытаясь загладить перед псом свою вину, просил  Мелик, - откуда же я мог знать, что этот маленький «лев» твой сын? Смотри, как он меня укусил.  Новый сапог теперь,  разве что выкинуть.
   Я шел впереди, еле сдерживая смех. Мелик мне напомнил мальчишку, умоляющего учительницу не ставить ему двойку за недобросовестно выполненный урок.
   Наконец Топлан сдался и, вильнув хвостом, подошел к Мелику.  Радуясь миру, егерь потрепал пса за рваное ухо.
- Кто старое помянет, тому глаз вон, - заявил Мелик. И Топлан словно понял его. Во всяком случае, глаза собаки стали до смешного серьезными. Мелик нагнулся и поднял волчонка на руки. Мы подходили к селу.

  Старый волкодав издох осенью.
  Гурд к этому времени был уже взрослым псом. Или волком?  Кто теперь разберет? Он стал великолепной ищейкой, достойно заменив Топлана. Не было случая, чтобы я и Мелик вернулись с охоты  без «трофеев». И главная заслуга  в этом была, Гурда.
   Ближе к лету к нашему селу приблудилась породистая охотничья собака. Откуда и как она сюда забрела, никто не знал,  как никто не знал, куда она исчезла спустя полгода. Только эти полгода у Гурда была с нею большая любовь.
   В начале ноября у волкодава и СарЫ**, (так мы, из-за рыжего окраса назвали приблудившуюся собаку), появилось потомство. Каково же было наше удивление, когда утром следующего дня Сары не оказалось возле четырех щенят. До сих пор не можем понять почему «рыжая» бросила своих детей и убежала из села. В тот же день под копытами моего коня оказался один из щенков. Мне было не по себе. Я чувствовал себя виноватым перед Гурдом, жалобно скулившим над раздавленным щенком. Кто мог подумать, что волкодав  может так горевать над своим детенышем.  Чтобы подобного больше не случилось, остальных щенят я перенес в дом.
   Фатьма, моя жена, выходила потомство Гурда, отпаивая щенят овечьим молоком. Когда пушистые комочки подросли и их стали выносить на улицу, Гурд, как заботливый отец не отходил от них ни на шаг. Мелик , живший одиноко взял одного из щенят себе. Второго забрал сосед  Керим. Забрал и спустя неделю утопил в корыте. Щенок играючи придушил цыпленка, и Керим этого ему не простил.  После этого случая я до сих пор не здороваюсь с ним.

   В конце марта открылся, новый сезон. В леса и горы потянулись охотники пострелять дичь. Да-да, «охотники пострелять», а настоящих охотников, уважающих природу и знающих животный мир, теперь осталось мало.  В это время работы у егеря хоть отбавляй. Люди большие любители нарушать законы. Стреляют все! – и молодь, и оленей занесенных в красную книгу, да и лес по неосторожности могут сжечь.  Именно в это время я, как некстати заболел.  Не то чтобы сильно, но температура 38,5 держалась упорно.
- Болеешь? – Мелик, зашел ко мне, где-то в шесть утра. На завтрак, Фатьма подала чай с сыром и маслом.
- Ничего страшного. Сейчас крепкого чая  попью и, думаю, буду в порядке, – ответил я.
- В каком это порядке?- замахала руками жена. – У тебя пятый день температура не спадает! Ничего не станется с твоим лесом. Веками стоял, и будет стоять!
- Нет Фарид, ты уж полежи еще день другой. Набирайся сил,- поддержал Фатьму Мелик, - я, как  нибудь справлюсь. К обеду вернусь, а вечером еще раз обойду угодья.
    Противиться я не стал.  В моем состояние я только помехой был бы Мелику. Ходить в лес одному нам не привыкать. Да и сколько лет я один служил егерем, особых приключений не случалось.
- Тогда будь внимательней. Начало сезона. Людей в лесу много. Люди они разные, - посоветовал я другу. А то, что мы были друзьями, несмотря на разницу в пятнадцать лет, ни у него не у меня сомнений не вызывало.
- Не волнуйся, - сказал, поднявшись, Мелик. – Я только, если ты не против, Гурда возьму с собой. Мой Алабаш,  да и твой Топлан еще совсем молоды.
- Конечно, бери! – согласился я, удивившись самой просьбе Мелика, в которой не было никакой необходимости.

   К обеду Мелик не вернулся.  Не вернулся он и позже. Уже где-то около девяти вечера, я услышал во дворе жалобное,  поскуливание.  Алабаш и Топлан громко лаяли. Фатьма открыла дверь. У порога истекая кровью, лежал волкодав. Пес был  ранен в голову и в грудь. Увидев меня, Гурд лизнул мне руку и затих. Я понял,  что случилось что-то ужасное. Позабыв о температуре, я вскочил на коня и помчался в лес. Впереди меня неслись Алабаш и Топлан.  Волкодавы уверено шли по следу Гурда.
    Мелика я нашел на большой поляне. Вокруг было разбросано огромное количество пустых банок из-под пива и битого стекла  водочной тары. Под вековым дубом красными глазками угасал огонь, успевший добраться до коры дерева.
  Спрыгнув с коня, я подбежал к Мелику.  На его груди зияла огромная рана, но в нем все еще теплилась жизнь. Смочив его губы водой из фляги,  я наконец увидел, как он открыл глаза.
- Теперь из-за меня и у тебя будут проблемы, - горько усмехнувшись, прошептал Мелик.
- Молчи, молчи – молил я друга, понимая, что тот теряет силы. Но он продолжал говорить и я его остановить не мог.
- Их было четверо. Я попросил их затушить огонь и готовился составить акт - они убили оленя. И вдруг один, что похоже, был у них старшим, ударил меня прикладом. Не поверишь!  Но я его узнал: это был муж Нармины, сын нефтяного магната. Узнал меня и он. «Где, она! Где она?!» - кричал он. Остальные трое продолжали избивать меня ногами и прикладами. И тут Гурд,  затаившийся в зарослях, вылетел из них и бросился на негодяев. Ты бы видел, во что он превратил этих четверых. Еле отбившись и отбежав от него, они выставили  ружья. Гурд стоял рядом со мной. Его грозный рык  и  дикий оскал волка, до смерти напугал охотников. Наступило минутное затишье. И вот, я снова услышал злобный, вылетающий со слюною изо рта поддонка, вопрос: «Где она?!» . Наконец я все понял.  Ты не поверишь  Фарид, но моя  Нармина ушла от него! Моя Нармина, любила только меня!  И тут я без всякого стыда радостно соврал. Смеясь и посмотрев ему в глаза, я ему ответил – «Со мной!».  Выстрелы раздались почти-что одновременно. Верный Гурд, закрыл меня своей грудью, как когда-то это сделал Топлан, защитив его. И все же один патрон оказался моим.  Фарид, мы ошиблись, назвав пса Гурдом – его имя Друг! – Мелик закрыл глаза.  Он умер...

   Суд вынес приговор. Трое из четверых были приговорены к двум годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима. Сын нефтяного магната, получил год «условно». Деньги сделали свое дело.  Убийство моего друга квалифицировали,  как неумышленное, в результате неосторожного обращения с оружием на охоте, То есть - случайность. Вот, когда я поверил, что нефть, это и вправду - золото!

   После заседания суда, я возвращался домой в горы. Рядом со мной по дороге к селу, шла Нармина с букетом полевых цветов. Она добилась того, чтобы ее назначили помощником егеря. А что?  Женщина –лесник - в этом что-то есть! Дорога тянулась через кладбище. На могиле Мелика, нас встречали Топлан и Алабаш.

                          Конец.

Гурд*( азерб) – волк.
СарЫ**(азерб) – рыжий, рыжая  

    Вчера, прошелся по городу и с ужасом увидел, как сносят один старых домиков знаменитых бакинских кварталов. Эти кварталы чем-то определяли характер того Баку, шумного и веселого, доброго и гостепримного. Уверен на его месте будет новое здание, которым будут восхищаться приезжие и туристы. но для бакинца...

Вандалы

Мулла и Грешник

Я водку пью давно, на этом свете.
Прости Господь безнравственность мою.
За этот грех придется мне ответить.
Это потом! Ну, а пока я пью!

О кирпиче...

Два кирпича "кирпичились" по крыше,
По черепице "плавненько" ползя.
Один кирпич, ну тот, что был повыше,
Другому говорит: "постой, "низя".
Нелетная погода, мол,не надо".
Но тот, другой, почувствовав карниз,
Перед собой, не отыскав преграды,
С надеждою поглядывает вниз.
И отвечает кирпичу, собрату:
"Ты, что браток, никак уже забыл?
Кирпич на крыше-значит прыгать надо.
И лишь бы человек хорошим был!"
О боже мой! Крадусь домой с опаской!
А там на "крыше" все "им" нипочем.
Согласен я, что бытие  не сказка,
И опасайся встречи с кирпичом!
Давай, дружище, унывать не будем.
"Стакана полторы...", а можно два.
Не так уж много в жизни нужно людям -
Хороший друг и добрые слова!
Давай же жить с тобой, не унывая,
И все же помнить будем про карниз.
Не зря по крыше, "плавненько" гуляя,
Кирпич над нами, коршуном навис!

Это будет потом

Все, что можно теперь, было раньше нельзя!
Вседозволенность буйно взошла на крови.
И вчерашний холоп нагло метит в князья.
И удельный князек норовит в короли.

Все, что было нельзя, стало можно теперь!
С громогласным «ура» мы спешим в «беспредел».
Наплевав на табу, в приоткрытую дверь,
Ветер смуты людской, шквалом зла налетел.

Все, что было табу, перестало им быть.
Сломан хрупкий сургуч на печати стыда.
Совесть проще всего разорвать, словно нить.
Только вот разорвав, не связать никогда.

Все, что будет потом — это долгая ночь!
Птица, черная тьма, мир накроет крылом.
Не сбежать от нее. Не прогнать ее прочь.
Это то, что нас ждет! Это будет потом!

Мечты в кармане

В потертые карманы старых брюк
упрятаны мечты.
Смешно? Да брось ты.
Так и есть!
Беда лишь только в том,
карманы все дырявы.
Я не пойму, зачем смеяться.
Быть может, смех твой
изысканная месть?
Удар по бесшабашности моей
кудрявой?
Сквозь дыры брюк просыпались мечты
на камни «парапета» у «фонтанки».
Смеясь, по ним
легко ступаешь ты
с другим.
Галантен он, а я вот и теперь
не отошел от пьянки.
Ну да, сегодня я не тот!
Меня не оторвать от стойки бара.
А результат?
Который год молчит
моя подруга- 
старая гитара.
Увы, как говорят поэты,
«прошла надежд моих заря»!
Я отгорел, как пепел сигареты,
просыпавшись на камни «парапета».
А зря…

В ожидание любви

Я в ожидании любви 
бродил по жизни словно странник.
Как жаль, что петь  не мог о ней, 
как соловей.
Какая пустота в душе,
Как будто вор-карманник
опустошил безжалостно все то,
что было в ней.
Я в ожидании любви,
прошел дорог немало.
Как жаль, следы мои
песком занесены.
Я у чужих оазисов
располагал привалы.
С надеждой бесконечною, 
все ожидал весны.
Я в ожидании любви,
прожил и не заметил,
как в странствиях, скитаниях
промчалась жизнь моя.
Я выпустил стрелу мечты,
и в цель как будто метил,
но лишь теперь понятно мне,
что промахнулся я.

Я сосчитаю в небе звезды

Я сосчитаю в небе звезды
И брошу их к твоим ногам.
Приду в твои ночные грезы
И навсегда останусь там.
Тебя собою я закрою,
Укрыв от всех житейских бед.
Я минарет любви построю,
С него прольется нежный свет.
Я усмирю морские штормы,
Теченье рек направлю вспять.
Заставлю молнии и громы
Дождями землю не хлестать.
И на твоей дороге горы
Я превращу в поля и лес.
Твоею буду я опорой,
Влюбленным ангелом с небес.
Прохладой прилечу весенней.
И буду скрипкою в ночи.
Я буду песней колыбельной 
И робким пламенем свечи!

Есть общий корень у славян

Ошиблось "воронье"

У барельефа С. Есенину

В день апрельский солнечно-весенний,
надоевший, отшвырнув кальян,
я пришел к тебе Сергей Есенин,
улочками, старых Мардакян*.

Вот он дом, забытого Муртуза**,
дивный сад, что так похож на рай,
"руки милой"*** в "золоте" "уруса"****
и "чайханщик" наливает чай.

И пускай ты "не был на Босфоре",
"с караваном не ходил в Багдад",
ты в глазах любимой "видел море",
Хоросанский воспевая сад.

Здесь спросил однажды ты "менялу",
что менял "туманы"***** "по рублю":
"как сказать мне для любимой Лалы
по персидски нежное "люблю"?

От кого-же ты услышал сказку,
что Саади целовал лишь в грудь?
Обещал изысканную ласку,
изучить потом "когда-нибудь".

Только не успел, ушел так рано,
в Англетере путь закончив свой.
Помнит о тебе мой "край шафранный",
с небом точно "ситец голубой"!

В день апрельский солнечно-весенний,
каменной руки коснусь твоей,
и скажу тебе: "Привет, Есенин,
россиянин с именем, Сергей"!

На века застыл в холодном камне,
в доме на каспийском берегу,
парень из березовой Рязани,
душу подарив свою, Баку!

Мардакян* - дачный поселок (селение)
                        недалеко от Баку

Муртуз**- Муртуз Мухтаров, нефтепрмышленник
                    в летнем доме, которого отдыхал С. Есенин
                    с конца июля по начало сентября 1925 года.
                    Здесь из родились знаменитые "Персидские мотивы".

*** - в стихотврение использованы строки С. Есенина из
          "Персидских мотивов"

Урус**** - русский на Востоке

Туман***** - персидская денежная единица, замененная
                          в 1932 году на риал

Друзьям от литературы

Вольный казак. 
       (шуточная песня)

Живу я так

Оригами