Форум

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МАЛЕНЬКИЙ ЛОХ-НЕСС

Повесть

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О том, что не все большие дела людьми великими творятся,

а и от маленьких людишек бывает иногда какой-никакой прок

Родя Славкин был просто ошеломлен набросками высокого начальства. Какой размах! Но главным было другое: впервые в жизни ему самому предстояло в полную силу развернуться. Так и сказал Уткин, передавая ему свои «исторические записки»:

-  Ты уж, Родион Касьянович, не скромничай, любые, самые завиральные, идеи только приветствуются. Буду предельно откровенен с тобой, идея о Золотом Кольце с большим трудом пока пробивается, вот я и решил зайти с другого конца. Сделать, что можно, а уж там пусть приезжают, да и судят по готовенькому.

Уткин еще раз, как полководец перед сражением, внимательно обдумал каждый момент предстоящей битвы. Деньги. Деньги будут, и их ожидается достаточно. Торговый комплекс у панорамы, центр развлечений и досуга, растекающийся вдоль стен местного кремля, строительные подряды,  воскресающий разом из мертвых гостиничный бизнес, громадный оформительский кус. Всем найдется работа. Фирмы, фирмочки, Юрий Денисович так и видел, как их владельцы, которых он прекрасно знал, выстраиваются перед дверью его кабинета с конвертами в руках, а там денежки, хорошие денежки. Никому он лакомые кусочки просто так не отдаст, деньги ему самому в Москве ой как пригодятся.

И все-таки, не подведет ли кто, не разразится ли какой скандал? Ну, Борю Гридина, гниду эту, если он попробует опять что-то вроде достопамятной Бельгии сотворить, он просто в порошок сотрет. И так пришлось хорошего человека на пенсию отправить, расчистив для Бори место директора музыкального училища, хотя Гридин Шопена от Шуберта отличить не мог. Но бывают же такие, кто не может отличить Шопена от Шопенгауэра, и ничего, успешно этими самыми шопенгауэрами руководят. Скандал замят, во всем вроде как оказалась виновата Борина любовница, Люська Озерецковская, административная букашка, та еще стерва: хитро, обманув всех и вся, пролезла, израсходовала средства, начальника своего непосредственного подвела.

Что там еще? «Мастера культуры»? Трудятся, трудятся «мастера». Средства городом выделяются, расходуются, где-то и исчезают, конечно. Но здесь соображения больше профилактические: скоро, скоро пойдут настоящие средства, и уж тут никак нельзя допустить, чтобы они уходили в песок.

Строители строят, ремонтники ремонтируют. Если верить бумагам, то город от края до края, вдоль и поперек, жаль только не снизу доверху, по семь раз заасфальтирован, а места есть такие, что только на танке можно проехать, но зато есть и другие места, где хоть губернатор, хоть президент кати, ни одной колдобины не увидишь.

Медицина местная - и лекарств любых и оборудования наиновейшего сверх всякой меры. Как быть иначе? Ведь и самое высокое начальство в городе - такие же простые смертные. Ну не для всех, конечно, такая медицина. Врачи за все взятки дерут, но как иначе их удержать, такого класса врачей? Из главэскулапа местного, Ивана Ивановича Пандюрина, песок уже сыплется, а все еще на должности, но человек испытанный, а можно ли быть уверенным в молодых? Да, мрут люди, как мухи, но везде так. Разговорился он на юбилее каком-то с Женькой Ободиным, специалистом по черепно-мозговым травмам, в школе вместе учились, так тот ему прямо сказал:

-  Юр, ну что я могу сделать? Вот поступает ко мне в праздник десять человек, назовем их так - пострадавших, я твердо знаю, что будь у меня достаточно времени, хотя бы времени, я бы не всех десятерых, но восьмерых точно подлатал бы как надо, но даже времени у меня и того нет. За те крохи его, что у меня имеются, я могу только одному человеку вернуть здоровье, но девять остальных за это время копыта отбросят. Что ты сделаешь со мной на следующий день после такого варианта? Выгонишь. Вот я и леплю восемь-десять дураков. Жизнь в них долго еще потом будет теплиться, но пользы от таких «овощей»… разумей сам.

Бизнесмены? Ну, эти все под контролем. Принцип хорошо усвоили, что Бог делиться велел, ну а если по стене кого из них размажут или в подъезде монтировкой по башке стукнут, так за дело, с чего бы просто так? Нет, эти смышленые, все понимают, особенно, какой жирный им предстоит рвать на куски шмат. Ну, кто еще? Бандиты? Одна проблема - денег слишком много у них в руках накопилось. Во все щели лезут, туда порой, куда их совершенно не зовут. Магазины перелетают из рук в руки целыми улицами, заводы и те поделили, а что делать с купленной собственностью толком не знают, думают, что доход сам пойдет, люди будут работать на них, о себе не помышляя, как рабы. А не получается такой вот бандитский социализм. Денежки тают, на крови добытые, есть от чего не просто расстроиться, но даже и озвереть. Нет, блатарей местных Уткин никогда не боялся, не тот уровень. А вот денежками их грех было бы не воспользоваться.

Так и этак до глубокой ночи Уткин прикидывал, но все выходило: можно. Наконец он разродился знаменитой фразой (а как читатель, наверное, успел заметить, был Юрий Денисович человеком образованным) Гришки Отрепьева из «Бориса Годунова» Пушкина: «Но решено: заутра двину рать!»

Для снежного кома достаточно одного маленького снежочка, но крепенького, добросовестно слепленного, чтобы потом всю махину держал. Таким снежочком должны были стать средства, выделяемые из бюджета области. В следующем году славному Нижнекопьевску должно было исполниться ни мало, ни много, а 900 лет. Однако с обычным, формальным, кусочком к намеченным Уткиным планам нечего было и подступаться, нужны были большие, очень большие, средства. Областные мудрецы просили: половина на половину, однако сошлись в итоге на одной трети. Вот эту треть Уткин должен был вернуть уже вполне конкретным людям наличными деньгами - нормальная практика. Как сказал блаженный Августин: «Люби Бога и делай что угодно!» Вот так и здесь: «Расплатись, и потом хоть на голове ходи!»

Уткин приехал из области окрыленный. Не зря он три вечера подряд просидел со Славкиным над проектом в жарких спорах по каждому пункту. Картина действительно получалась ошеломляющей. Фонтан в самом центре города с чудищем-змием о шести головах. Из каждой головы струя льется, вечером с разноцветными подсветками, а внизу - сцены боя местного летописного эпического богатыря Еремы Золотаря с проклятой гидрой. Вот отрубает Ерема змию предпоследнюю, пятую, голову, вот бросается на выручку чудищу жена его одноглавая, но характером наипаскуднейшая. Ранен Ерема, совсем выбился из сил, но одолел он все-таки змиеву супружницу. И уползает чудище посрамленное. А вот и еще одна сцена: змий и старец Прокопий. Ни мечей, ни палиц, укротил настоятель вновь взбесившееся чудище всего только словом Божьим и крестным знамением.

-  Так что, там по легенде так и сказано было, что змий наш был о шести головах? - с досадой поморщился Юрий Денисович.

-  Нет, конечно, - смутился Родион. - Но, Юрий Денисович, это общая тенденция русских сказок. Сначала герою приходится сражаться со змеем о трех головах, потом должно быть потруднее задание.

-  Не понимаю, зачем нужны на одном туловище три головы? Это ведь как лебедь, рак и щука. Еще есть басня про квартет. Ну а если шесть голов, тут никаких Ерем не надо, любое чудище само сбрендит. Кстати, а что, был такой богатырь на самом деле в наших краях, или опять твои выдумки?

-  Был, конечно, - кивнул Родион, и не удержался все-таки от того, чтобы густо не покраснеть. Дело в том, что находясь на посту директора краеведческого музея, он изрядно прошелся по архивам и книжному фонду, все мало-мальски ценное изъяв и унеся домой. Только он один в городе обладал полной информацией о знаменитых земляках, рассчитывая в будущем на монополию по их биографиям. Однако с несколькими редкими книгами он, пожалуй, переборщил. Он черпал из них сведения, которые ничем не мог подтвердить. Пожалуй, следовало бы сейчас как можно скорее вернуть эти книги обратно. - Есть тому письменное подтверждение. Особо отличился он в битве с татарами при защите города, дальше следы его теряются, вроде как был он увезен вглубь Золотой Орды, что с ним потом стало, никому не известно. В книге той, монастырском отчете, намекается на какие-то предшествующие подвиги Еремы, в числе которых, уже по устным преданиям, которые я собираю более пятнадцати лет, есть и сказ о битве Еремы с чудищем-ящером. Конечно, нет никаких сведений о том, что чудовище то было шестиглавое, известно только, что спор их разрешился так называемой боевой ничьей: Ерема ящера не убил, но и тот больше голову (как я понимаю, единственную оставшуюся) не высовывал, народ нижнекопьевский не беспокоил. Что, собственно, всех устроило. Один только раз взбрыкнул, при святом Прокопии, но тот его быстренько в чувство привел. Ну а с тех пор разве что утащит в год сотню-другую ротозеев на дно, так ведь поди докажи, может, сами и утонули по пьяни. Опять же, профилактика - на то, мол, и щука в реке, чтобы карась не дремал.

-  А вот золотарь - это что, ассенизатор, что ли? - не унимался, гнул свое Юрий Денисович.

-  Собственно, у этого слова три значения, есть и такое, - тяжело вздохнул Славкин. - Конкретно что-то трудно утверждать, но скорее всего Ерема был не ювелиром и не чистильщиком выгребных ям, как вы изволили заметить, а позолотчиком. То бишь простым работягой.

-  Звучит двусмысленно. Так что будем делать? Может, лучше переименуем его в Ерему Богатыря?

-  Можно, - уклончиво ответил Родион. - Но лучше бы следовать исторической правде.

-  Ну, правду я хорошо помню. Еще после войны ездили по городу такие колымаги, на козлах сидели па-ху-учие человечки, а на котле сзади ведро непременно болталось, которым дерьмо доставали при чистке. Как я понимаю, это все "еремыши", потомки того богатыря? Не получится ли так, что ты подсунешь нам в качестве местного летописного героя говночиста?

Славкин угрюмо промолчал. В остальном обсуждение прошло довольно гладко.

-  Я тебя только предупреждаю, Родион Касьянович, - тихо пробормотал в заключение Уткин, - если хоть какие-то детали из этого проекта узнают со стороны, пощады не жди. Не твой кусок. А в остальном выбирай, есть для тебя два места, начальствуй сколько душе угодно: либо здесь же, при администрации, но уже по связям с общественностью, либо директором историко-мемориального комплекса.

-  Конечно, директором, - благодарно заерзал на стуле Славкин, буквально истекая угодничеством. - Я человек дела, а трепачей у вас и без меня пруд пруди.

НИКОЛАЙ, ПОЗДРАВЛЯЮ ВАС  С ВСЕМИРНЫМ ДНЁМ ПИСАТЕЛЯ! 
ЖЕЛАЮ ВАМ НЕИССЯКАЕМОГО ТВОРЧЕСКОГО ВДОХНОВЕНИЯ! 

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МАЛЕНЬКИЙ ЛОХ-НЕСС

Повесть

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

О том, как можно из "лепех богатырских" сделать конфетку, а миллионы           «творити» из воздуха, и вообще, о ловкости рук без какого-либо (Боже, упаси!) мошенства.

За строительством Уткин сам следил. Пусть дорого, но чтобы качественно. Никаких «евроштучек» из оргалита да пенопласта. Делать так, как делали в старину.

Начали с огромного котлована, который, собственно, и сожрал все областные деньги, но котлован был чем-то конкретным, никак не мог быть «панамою», и деньги на продолжение работ были выбиты уже на федеральном уровне, опять в той же пропорции. Дальше началась цепная реакция, каждый квадратный метр в торговом центре шел на вес золота. Церковь, с подключением патриарха, не митрополита даже, пыталась здесь наложить свою лапу, однако Уткин быстро дал ей укорот. Он понимал, что все надо делать быстро, к празднованию 900-летия все должно быть готово, вот тут-то решение о золотом колечке само собой напрашивалось, равно как и его собственное повышение. Нет, главное - не вовремя смыться, а достойно подняться, не на одну, а даже сразу на несколько ступенек выше.

Никто не устоял в стороне. Дронов, Процент, Витя Шампур готовы были отдать любые деньги, на что Уткин только усмехался: ну теперь лишь бы коготки поглубже увязли, а уж потом, чтобы эти деньги спасти, ребятки ушлые кому угодно голову оторвут. Но окончательно Уткин в себе уверился, когда увидел, что в торг ввязались и краснорецкие «крышевики». Комплекс коттеджей, расположенный в живописном месте возле Прокопьевского монастыря, дотоле, несмотря на все усилия Юрия Денисовича, хиревший день ото дня, вдруг обрел мощную подпитку, участки под застройку шли нарасхват. И опять денежки. Уткин все предусмотрел, даже сеть магазинов стройматериалов, которые принадлежали ему через родственников, негласно. Ему даже жаль стало уезжать, такие перед ним теперь открывались возможности, однако он знал и другое: Россия страна особенная, но, тем не менее, количество денег у человека должно точно соответствовать тому положению, которое он занимает в обществе, иначе либо самому человеку, либо деньгам его несдобровать.

И тем не менее, траты были таковы, что дело вот-вот должно было лопнуть, если бы не два обстоятельства, которые на тот момент Уткина спасли. Во-первых, неожиданно, чудесным образом отыскался легендарный подземный ход. А во-вторых, видя безуспешность попыток Юрия Денисовича уговорить московские туристические агентства включить Нижнекопьевск в кое-какие из своих маршрутов, Славкин предложил создать при хиреющей местной автоколонне собственный автопарк. А на его основе и свое турагентство с представительством в Москве. Благо старины вокруг было не объять взглядом, да и отдых на Волге, летом на зеленых стоянках, зимой в лыжных кемпингах, большие перспективы открывал. Были тщательно выверены маршруты, на корню покупались загнивавшие от отсутствия средств пансионаты, кафе, строились мотели, бензозаправки. Со скрипом, но колесо закрутилось, потекли еще денежки. Впрочем, весть о Нижнекопьевских подземных чудесных храмах уже разносилась и разносилась по земле русской, обрастая подробностями. Но совсем уж обрела законченность схема «чудного града» благодаря идее паломничества, давно носившейся в воздухе, но лишь силой природной смекалки Родиона Касьяновича воплотившейся в жизнь. Неважно, где конечный пункт находился: в Загорске, Боровске, Костроме или иже с ними, главное, чтобы путь через Нижнекопьевск пролегал.

Казалось, выстроено было здание великое, и дороги подведены к нему прямые, широкие, но не в одних дорогах беда российская, издавна ведь говорят.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МАЛЕНЬКИЙ ЛОХ-НЕСС

Повесть

ГЛАВА ПЯТАЯ

Объясняющая, откуда всемирная слава

города Нижнекопьевска есть пошла.

На Валю Попокина еще в детстве неизгладимое впечатление произвела сказка о двух мышах, попавших в кувшин с молоком. Одна мышь поелозила-поелозила коготками по гладкой стенке, да и решила сдаться: пропадать, так пропадать, а вот другая держалась до последнего - сучила и сучила лапками, пока не сбила молоко в масло и не выбралась таким образом наружу. Так и Валя, несмотря на всю свою невезучесть, никогда не унывал. Главное - шевелиться, не сидеть сиднем. Вот он и шевелился. Бегал по городу с утра до вечера, вынюхивал, высматривал, и снимал, снимал, снимал. Все в редакции беззастенчиво пользовались собранным им огромным архивом. Ну да газета есть газета - воз такой, что сам не вытянешь, на ком-то - на общественниках, на внештатниках, а в последнее время все больше на собственной выдумке да на Интернете, приходится выезжать.

Слухи о каких-то темных делишках, творящихся на реке возле завода фурнитуры, дошли до Попокина как обычно: по «сарафанно-пиджачному», «народному», радио, и он чисто автоматически, не раздумывая, превратился в заядлого рыбака. Кого уж он хотел там подстеречь: грабителей, браконьеров-взрывателей, производственников-отравителей, одному Богу было известно, но вот уже третий месяц наш герой каждые выходные, в любую погоду, затемно уходил из дома и, затаившись в кустах у самого берега, терпеливо ждал.

Конкурентов у него не было. Кого можно было поймать в здешних местах? Разве что черта. Или какого-нибудь, совсем уж неразборчивого в еде, ратана. Хотя когда-то здесь водились даже огромнейшие сомы.

Удочку можно было и не распутывать, крючок на ней был такой величины, что способен был отпугнуть даже акулу, но халтурить Валя ни в чем не привык. Главное - на зацеп не нарваться.

Наладив приманку - увесистый ком хлебного мякиша, и подтянув по воде, чтобы утопить леску, поплавок, Валя хряпнул стакан тещиной самогонки, водку дешевую он давно уже только по крайней нужде - в компаниях, употреблял, и тут же смежил веки. Так что происшедшее потом уникальное, переменившее всю его жизнь, событие, поначалу показалось ему не более как мультяшным сном.

Динозавр, ни больше ни меньше, не замечая и даже не поворачивая голову в сторону будущей знаменитости, вырос внезапно из воды и медленно зашагал по дну, внимательно глядя себе под ноги. Валя дрожащими руками вынул из рюкзака заранее подготовленный фотоаппарат и на секунду задумался, а как быть со вспышкою? Без нее хана снимку, а с нею ему хана. Как он раньше-то о такой вещи не задумался? Однако долгие изнурительные часы, проведенные возле затона под видом столь непонятной для его жены рыбалки, пересилили все страхи, да и вообще малейшие признаки здравого смысла. Валя щелкал как одержимый, хотя чудовище давно уже повернулось в его сторону и с остервенением шлепало по воде, с вполне явным намерением растерзать потревожившего его фотографа в клочья. Лишь в самый последний момент у Вали хватило ума развернуться на сто восемьдесят градусов и, оставив на берегу весь свой нехитрый рыболовный хлам, помчаться к городу, издавая при этом какие-то жалобные блеющие звуки и сверкая подошвами китайских кроссовок «Адибас».

Павел Жогин задумчиво тасовал в руках глянцевые, еще не успевшие просохнуть фотографии и с недоумением поглядывал на Валентина. «Монтаж! - не было у него никаких сомнений. - Но каков придурок! Эх, а я-то! Знал ведь, что рано или поздно с ним доиграюсь! И все-таки, что же делать?»

Глаза Попокина горели таким воодушевлением, что не было никакого сомнения - он своего не упустит.

-  Хороший монтаж, - одобрил, наконец, снимки Жогин, - но, Валек, до первого апреля еще очень далеко, я тебя совсем не о том просил. Ты воспринял мои пожелания слишком буквально. Извини, я немного погорячился. Просто был не в духе. А на самом деле ты неплохой профессионал, даже один из лучших наших работников. Безотказный, дисциплинированный. Я как раз подумывал о том, чтобы выделить тебе небольшую премию.

Однако упрямый Валя пропустил мимо ушей комплименты редактора, ожидая исключительно одного-единственного решения: да или нет.

Жогин снова наморщил лоб. Он понял, что если фотографии не пойдут в завтрашний номер, негативы тут же окажется в руках Миши Айзенбаума. А уж за тем дело не задержится.

-  Хорошо, - кивнул, наконец, Павел Аверкиевич. - Отдай в набор, вот только название должно быть нейтральным: вроде  - «Что бы это значило? «Улов» нашего фотокорреспондента Валентина Попокина». Устроит тебя, Валек?

Счастью «Валька» не было предела.

Двойной тираж не помог. Надо сказать, что «Нижнекопьевская правда» долгое время была единственной в городе большой газетой и ей по привычке доверяли. Любые оговорки были бессмысленны, фото есть фото, а «Нижнекопьевская правда» - не столичный «Мегаполис-экспресс». Уже к десяти утра сыскать хоть один завалявшийся экземпляр уникального выпуска в городе было невозможно. Из перечисленных нами лиц, кровно заинтересованных в этой истории, первым увидел разъяренную рожу водяного монстра Родион Славкин и долго сидел, осмысливая, как ему встроить этот отнюдь не «святой» лик в тщательно выписанную им картину. Наконец компьютер в его голове, переворошив кучу вариантов, выдал единственно верное решение: «Монтаж. Провокация». С тем Славкин и отложил злополучный номер в сторону, продолжив работу над очередным отчетом, который он готовился положить на стол Уткину. Сам Юрий Денисович добрался до загадочной фотографии лишь в середине дня, да и то не придал бы ей особого внимания - доложили о произведенном резонансе.

-  Ну, круглые идиоты, - в сердцах выругался он, - как всегда вперед батьки… или, что называется, заставь дурака Богу молиться. Ну, икона чудотворная, неожиданно явленная или еще какой знак, но на такую битую карту дело моей жизни поставить. Помощнички! Всех урою.

Он тут же приказал вызвать к нему Жогина, для скорости даже послал за ним машину с личным шофером. Павел Аверкиевич с самого утра ждал этого вызова, никого не принимая, с тоской глядя в окно, более того - был трезв, как полярник на внезапно оторвавшейся льдине.

С ходу, не ожидая разноса, Жогин раскрыл принесенную с собой папку и выложил перед Уткиным весь комплект фотографий, присовокупив к ним заодно и личное дело Вали Попокина. В заключение он положил перед Юрием Денисовичем справку из судебной экспертизы: никакого монтажа, снимки подлинные.

Уткин понял, что крыть ему нечем, оставалось произнести только сакраментальную, но столь же бесполезную фразу:

-  Почему мне предварительно не сообщил?

Жогин беспомощно развел руками: мол, пытался обратить все в шутку, но… злой рок.

-  Так, и где эта сволочь? Немедленно ко мне! - рявкнул Уткин, найдя, наконец, на ком можно сорвать злость.

-  Нету, нигде нет. На работу не явился. Телефон дома не отвечает. Исчез, просто исчез. Машину посылали. Жену, мать расспрашивали. Тайна. Утром собрался как всегда, позавтракал и благополучно отбыл. Вот только куда?

-  И все-таки, Павел Аверкиевич… - попытался было «разрядиться» Юрий Денисович.

Однако они с Жогиным были слишком давно знакомы, слишком хорошо понимали друг друга, не стоило попусту сотрясать воздух - вернее лизоблюда, чем запойный «правдинец», в городе было не сыскать.

-  Надо просто знать Валю: ни негативы, ни другие комплекты снимков из него теперь калеными щипцами не вытянешь. Это его звездный час.

-  Откуда он передрал все это?

-  Ниоткуда. Фото с оригинала. Все исключается: Интернет, другое издание, компьютерная графика. Проверял. Понимаю, динозавры вымерли, сам изготовил, наверное, Кулибин чертов.

-  Что это за место, хоть знаешь? – успокоился наконец Уткин, понимая, что не «разряжаться» надо, а действовать.

-  Знаю, конечно, - пожал плечами Гурьев. - Затон у завода фурнитуры.

-  Да, там и чертей увидеть можно, - пробормотал Уткин. - Ладно, пошлем водолазов.

-  Были, были уже водолазы, - кивнул Гурьев, раскладывая перед Юрием Денисовичем другую пачку снимков. - Не нашли ничего.

-  Понятно, опять без меня? - вздохнул Уткин.

-  Ну, это уж не моя инициатива. Гудалин постарался, начальник спасательных станций. Наверное, чтобы вам доложить. Ну а я просто послал свои лучшие кадры, чтобы конкурентов опередить и историческое событие запечатлеть.

-  Ну и как, опередил? - поинтересовался Уткин.

-  Опередил, - кивнул Гурьев. - Но вы так и не поняли главного, Юрий Денисович, вам ли не знать, что это за место, но водолазы там ни-че-го не нашли.

Последовала немая сцена, почти как в гоголевском «Ревизоре».

-  Совсем охренели! - прокомментировал увиденный снимок Дронов. - Лохи, одно слово, лохи. Один наглый фраер, который и в самом деле оказался хуже танка, весь город на уши поставил.

Два чудища долго еще смотрели друг на друга, пытаясь понять, кто есть кто. Дронов первым отвел взгляд, нужна была дополнительная информация, которой он явно не располагал.

Впрочем, информация не заставила себя долго ждать. Уже на следующий день «Нижнекопьевская пчела» вышла с разворотом, полностью посвященным загадочному чудовищу, включающим в себя все снимки, сделанные Попокиным (куда больше, чем Жогин опубликовал). Коротко сообщалось и о поисках, предпринятых командой спасателей (Миша и здесь не удержался от язвительной шпильки в адрес конкурентов: подробности, мол, ищите в «Нижнекопьевской правде»). Однако небольшая приписка сводила на нет все усилия Жогина – «Пчела» и только «Пчела» сообщала, что на дне Фурнитурного («Чертова») затона не обнаружилось ни-че-го, и даже приводилось в подтверждение соответствующее интервью с одним из водолазов, участвовавших в работах. Весь город знал, что Чертов затон до отказа был забит промышленными отходами, что эта клоака отравляла Волгу на несколько десятков километров вниз по течению. Каждый депутат включал в свою предвыборную кампанию пункт о постройке очистных сооружений в этом районе, но положение не менялось, сюда свозились отходы буквально со всех предприятий города, так как местная свалка давно уже не справлялась с навалившимися на нее объемами. Тут-то Валеру Дронова и охватила дрожь.

Нижнекопьевские летописи. 1997 год, 517 год со дня освобождения Руси от татаро-монгольского ига.

Опубликовано в сборнике: Николай Бредихин «МАЛЕНЬКИЙ ЛОХ-НЕСС», издательство ePressario Publishing, Монреаль, Канада. 2012 год. Все права защищены. © ISBN: 978-0-9869345-7-5.

К сожалению, автор лишён возможности разместить текст повести полностью по условиям договора с издательством ePressario Publishing Inc., Монреаль, Канада, которому принадлежат все права на все произведения писателя Николая Бредихина. http://epressario.com/  Оферта: любые разовые бумажные издания (с согласия автора).

     Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ПОЛКОВНИК ВСЕЛЕННОЙ

Роман

                        ©  2000 Николай Бредихин

Web: http://bredikhin.net/

                            ©   2011 Кирилл Бредихин, обложка

                        ©  2011 ePressario Publishing,

электронное издание

Монреаль, Канада

E-mail: info@epressario.com

Web: http://epressario.com/

ISNB: 978-0-9869345-0-6

Все права защищены. Любое копирование материала или его части, распространение, передача в любой форме и посредство любых средств, а также хранение в базе данных или другой произвольной системе организации доступа к информации без предварительного письменного согласия издательства является нарушением авторских прав и будет преследоваться по закону.

Все персонажи и события в данной книге являются

вымышленными. Любое сходство с реальными людьми,

живыми или ныне покойными, является случайным и не

входило в намерения автора.

Иисус сказал: "Это небо исчезнет,

и кто над ним исчезнет; но кто умерли, не

                                                        будут жить, а те, кто живут, не умрут".

Евангелие от Фомы, 11*

________________________

*Перевод М. К. Трофимовой.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

-  Иисусе праведный, Агнец кроткий и добросердый, не устаю благодарить Тебя за то, что никогда в печалях, и заботах, и невзгодах моих не оставлял Ты меня Своим вниманием, остерегал от уловлений лукавого, спас от смерти тяжкой и неминуемой, продлив тем лета мои на земли. Яви же и ныне милость Свою и всесвятое Божье Свое благоволение: не вмени мне в вину, рабу Твоему грешному, несмышленому, что немощью тела угрызен днесь и исчервлен дух мой, что впадаю  все чаще я в беспомощность и уныние, не устремляясь с прежними любовью, радостью и надеждой к испытаниям, посылаемым Тобой...

Артемий  с  трудом  приподнялся  на  постели,  снял щепотью нагар со свечи. И вновь в колышущихся отсветах пламени увидел он совершенно отчетливо ту тень в углу.

"Должно, и вправду смерти поводырь за мною", – вздохнул он отрешенно, и как бы в ответ на его мысли тень шевельнулась и из темноты вдруг выступила фигура в черной рясе с остроконечным капюшоном  –  куколем.

-  Ты Артемий, бывший игумен Троицкий? – спросил схимонах тихим, но отдававшимся гулко голосом.

-  Да, это я.

-  Следуй за мной!..

Он подумал было, что ноги не удержат его, но все тело его неожиданно налилось удивительной легкостью, он шел, не чуя пола под собой.

-  Укрепи меня в вере, Боже, рассей сомнения... – Губы еще продолжали шептать исповедь-молитву, но раздумья уже перебивались недоумением: – "Умер ли я или иду только к смерти? И почему монах, а не ангел со мной?"

Но монах шел не оглядываясь и, пройдя по двору, они вскоре очутились возле какого-то лаза, которого раньше Артемий здесь не замечал.

Ступеньки, спускавшиеся вниз, были крутые, выщербленные. Легкость исчезла, босые ноги искровянились. Артемий зябко поежился: от каменных стен веяло холодом и сыростью.

Монах зажег факел. Некоторое время они брели по колено в воде. Потом коридор начал суживаться и показалась впереди широкая, окованная железом дверь. Монах постучал три раза, дверь тотчас открылась.

Пошли кельи с узкими обрешеченными оконцами и массивными засовами со стороны коридора. "Монастырь, – догадался Артемий, – но что за монастырь?"

Откуда-то слышны уже были шум, громкие голоса. Довольно скоро Артемий и его проводник достигли большой залы. Густой смрад тотчас ударил в ноздри – повсюду видны были следы разнузданной, дикой оргии. Черные монашеские одеяния перемежались со скоморошескими колпаками и полуобнаженными женскими телами.

Видимо, трапезничанием и бражничанием все были пресыщены, за столом восседала лишь одинокая сгорбленная фигура с надвинутым глубоко на лицо куколем.

Они приблизились, проводник грубо толкнул Артемия в спину, так, что тот распростерся на полу.

Фигура зашевелилась.

"Царь!" – внезапно сверкнула в мыслях Артемия догадка.

Иоанн - а это и в самом деле был он - с шутовской издевкой откинул капюшон с головы.

-  Что, отче, не ожидал, что доведется нам с тобой свидеться?

Артемий поднялся, отер кровь с разбитой губы тыльной стороной ладони. Помолчав, нехотя пробормотал.

-  Нет, царю, не ожидал.

-  Вот и я про то, – довольно усмехнулся Грозный. – Сказывают, ты здесь очень переменился: смирен стал, благорассуден, защищаешь от люторов веру нашу православную. Правда ли это? Хотел собственными глазами убедиться.

-  Я никогда и не отступал ни в чем от закона христианского, – уклончиво ответил Артемий, пожав плечами.

Грозный притворно вздохнул, покачал головой:

-  Опять гордыня. Почто же осудил тогда тебя cвященный Собор? Безвинно? И не клеветал ты на заповеди Божьи, не покрывал отступников-еретиков?

-  Вера моя, государь, во всем прежняя. Как когда-то писал тебе, так и сейчас повторю...

-  Знаю, знаю, что скажешь, – Иоанн досадливо поморщился. – Кто по неведению впадет в ошибку, тот не еретик, да еретиков и нет вовсе, есть просто души заблудшие, которые надо кротостью наставлять и молиться о них. Но до тебя уже вопрос этот решен Иосифом в "Просветителе": не токмо ненавидеть "заблудших" сих подобает, но и проклинать – в заточение их посылать и казням лютым предавать. Да оно же и в Писании сказано: еретика или отступника оружием убить или молитвою едино есть.

-  Завещано апостолом: подобает в вас и ересям быть. А учить, молить и запрещать следует Божьей, а не мучительской властью.

Иоанн побагровел, затрясся от гнева. Затем пересилил себя, улыбнулся приторно-вкрадчиво:

-  Упрям, упрям ты, отче. А и в самом деле – как был, так и остался, узнаю своего духовника. Но зачем нам с тобой ссориться, я ведь за другим приехал. Хочу простить тебя. Той властью, что мне на земле дана, а на небе пусть Господь рассудит, на то Его воля. Можешь вернуться к себе за Волгу, беспокоить не стану. Ну а коли игуменствовать вновь надумаешь, обитель получишь. Как, аль не рад? - Он протянул руку для поцелуя.

Артемию ничего не оставалось как, опустившись на колени, со смиренным видом тронуть губами монаршию длань.

Грозный встал. Поднял, обнял старца, усадил рядом с собой. Долго смотрел на Троицкого испытующе.

-  Но не только за этим я навестил тебя. Благословения твоего прошу. Иду на Псков. Ты, кажется, из тех мест родом? - Маска упала с лица царя, он распрямился и смотрел на отшатнувшегося от него в испуге Троицкого уже с неприкрытой насмешкой. - Что, аль не так?

Однако Артемий довольно быстро пришел в себя, холодно пожал плечами:

-  Все так, государь, но ты ведь просил, и совсем недавно, благословения. Когда шел на Новгород. Почему же ты думаешь, что я менее стойким окажусь в своих убеждениях, чем митрополит Филипп?

-  Менее глупым! – вскричал Грозный уже в крайнем раздражении. – Вижу, быстро дошли до тебя подробности!

-  Земля слухом полнится.

-  Ну так должен и знать, как кончил Филипп!

Артемий кивнул.

-  Что ж, я готов. Где Гришка Малюта? Или другому кому поручишь казнить меня?

Иоанн долго молчал, затем заговорил - рассудительно, серьезно:

-  Да, ты прав: что жизнь, что богатство и слава мира сего? Суета и тень. Блажен, кто смертью приобретает душевное спасение. Есть ли большее счастье для того, кто праведен и добродетелен, чем умереть от своего владыки и наследовать тем венец мученика? - Он вздохнул и развел руками, не сумев на сей раз, однако, удержать едва заметный блеск в глазах. - Но должно быть верным слову, коли уж дал его. Оттого и прощаю: и гордыню твою, и дерзость, и бегство с Соловков. – Блеск прорвался в улыбку, царь обернулся к сгрудившимся вокруг него опричникам, внимательно наблюдавшим за ходом разговора. – И даже то... что посмел ты в одном исподнем явиться к своему государю! Посмотри на себя, ужель тебе не стыдно, старый пес?

"Братия" с готовностью рассмеялась, но тут же посерьезнела, увидев резко переменившееся выражение лица царя.

-  Однако есть и другое: дошло до меня, что причастен ты к злочестию пименовскому – вероломному сговору новгородскому. – Голос Иоанна сорвался в гневе: – Берегись коли так, отче, тут слово мое не действует – измены ни в ком не потерплю! Подумай еще раз, хорошенько, не промахнись с ответом. Сказано: "Не мир я пришел дать на землю, но меч и разделение". Не своей волей извергаю вон князя тьмы из новообретшихся Содома и Гоморры, в том промысел Божий, как же ты осмеливаешься идти поперек него?

-  Стар я, – устало вздохнул Артемий, – чтобы изменами тешиться, в злокозниях изощряться. Что до промысла Божьего… "Благословляют добрых на доброе" – ответ тебе дан Филиппом, от себя только одно могу добавить: Богу - Богово, а кесарю - кесарево, Бог есть любовь, а не ненависть, Бог – свет, а твои деяния от седьмиглавого зверя и отца его – князя тьмы. Опомнись, царю, Сын Человеческий приходил для спасения кающихся, а не превозносящихся, и каждый предстанет перед Его судом с тем, что содеял.

Иоанн скривился презрительной усмешкой, язвительно поднял брови, не в силах, однако, долее скрывать клокотавшую в нем ярость:

-  Ты что же, угрожаешь мне возмездием Христовым на том свете?

Артемий промолчал, поняв, что переполнил чашу царева терпения, однако Грозного уже было не остановить.

-  Но зачем, скажи мне, Господу так долго ждать? Коли я столь перед Ним повинен, почему бы Ему здесь, сейчас и не покарать меня за то, что ты называешь "моими деяниями"?

Все умолкли в страхе, ожидая по меньшей мере грома небесного, однако ничего не произошло.

Иоанн выдержал паузу, чтобы насладиться произведенным впечатлением, затем продолжил.

- Что до слов твоих, то выходит по ним: Господь царствует только на небесах, в аду – дьявол, на земле же властвуют люди. Но то не Христово, истинное разделение, се ересь манихейская! Тебе ли не знать: везде, везде Господня держава, и в этой, и в будущей жизни. Возмездие, суд! Да разве ж станет сатана карать людей, наоборот – он их губит соблазнами. Караю я, моей рукой карает Господь! Но я вижу, ты лукавишь, старец. Может, надеешься вновь обмануть меня своим сладкоречием? Если так, умерь усилия – перед тобой уже не тот бесхитростный отрок, который внимал когда-то аки агнец каждому твоему слову, и которому ты изуродовал душу. – Страдальческая гримаса несколько раз пробежала по лицу царя. – Много лет прошло, как поддался я твоим измышлениям, а свежа, свежа сия рана! Но настало время заживить ее. Я давно ждал этого момента, так что приготовься, отче, наш спор будет долгим. И не окончен он будет до тех пор, пока кто-то из нас двоих, по разумению Божьему, не одержит в нем верх.

Он обернулся к своим приближенным и вдруг резко, пронзительно закричал. Несколько десятков голосов тут же подхватили его призыв.

"Гойда!" Чьи-то руки вцепились в Артемия и стремительно поволокли его из залы. Снаружи, за стенами монастыря, томилось в нетерпении несметное царево воинство, ночь наполнена была бранью, хохотом, конским ржанием, пламенем факелов. Троицкому подвели гнедого низкорослого жеребца, косившего в сторону настороженным, пугливым взглядом. Едва успев ступить ногой в стремя, Артемий внезапно очутился наверху, судорожно сжал поводья.

"Гойда!" И сорвались с места, взбадривая лошадей плетками, разрывая тишину истошным ликованием, тряся притороченными к седлам собачьими головами и метлами.

"Гойда! Грызть лиходеев, злочестие противу государя измышляющих, мести Московию!"

"Гойда! Грызть и мести, грызть и мести!"

Несколько раз Артемий, измученный бешеной скачкой, был близок к беспамятству. Следили за ним зорко – мгновенно подхватывали, когда он начинал сползать вниз, встряхивали как мешок, однако силы в конце концов совсем оставили старца, и он вдруг провалился в беспросветную тьму…

Очнулся он от мелодичного перезвона колоколов. Оглядевшись, с изумлением увидел себя сидящим на троне, с шутовской короной на голове и державным посохом в руке. Везде, где только охватить можно было взглядом, стояли перед ним люди, празднично одетые, с просветленными лицами, молча и терпеливо чего-то ожидая.

Недоумение Артемия, впрочем, тотчас рассеялось, когда он заметил примостившегося скромно в стороне царя. Грозный ухмыльнулся его догадке, встал, хлопнул в ладоши и торжественно провозгласил:

-  Вы заклинали о милосердии? Вот вам судья, он вас рассудит! - и уселся обратно, всем видом показывая, что он здесь не более чем зритель.

-  Нет! – Артемий рванулся с трона, однако стоявшие сзади опричники были начеку, удержали его. – Нет! Не делай этого! Бог тебе не простит!

Грозный усмехнулся, покачал головой.

-  Но ты должен видеть все своими глазами. Понимаешь? Что до Господа, то Его благословение я ведь уже получил.

"Гойда!" И ворвались в толпу, рассекая, выворачивая ее, срывая с женщин, стариков, детей одежду. Первый отсеченный клин тут же погнали к реке, стали загонять его в воду. Пытавшихся спастись начали топить баграми, повскакав в лодки. Река вышла из берегов, превратившись в месиво из крови и человеческих тел.

"Гойда!" И уж там и сям словно из-под земли выросли колья, и замерли на них, скорчившись, пытаясь продлить немногие оставшиеся мгновения несколько дюжих мужчин.

В самой середине прямо перед глазами Артемия вознесся вдруг огромный крест и склонилось набок перекошенное страданием чье-то удивительно знакомое лицо.

Иоанн наблюдал, как расширяются глаза Артемия, с наслаждением, приговаривая тихо, то ли для себя, то ли для него:

-  Смотри, смотри, отче! Что ты говорил о кресте и его деянии? Ах, как глубоко в душу запали мне те твои слова!

Ноздри царя раздувались, подергивались в возбуждении, улыбка неимоверной радости переполняла его лицо. Но происходящее, видимо, все ж казалось ему недостаточным, и он в нетерпении махнул несколько раз рукой. Опричники тотчас задвигались быстрее, движения их, и так заученные, стали уж совсем суматошными, кого-то обливали составом огненным и поджигали, кого-то привязывали головой, ногами к конским хвостам и раздирали затем надвое, натрое. Грудных младенцев отрывали от матерей и подбрасывали в воздух, отталкивали при том друг друга с хохотом, загадывая, состязаясь, на чье копье они упадут.

Каждый старался доказать чем-то царю свое усердие, и скоро у его ног уже выросла гора из отрезанных ушей, носов, голов.

Доведенный до крайней степени возбуждения, Грозный не выдержал и, охваченный общим рвением, сам ворвался в толпу с мечом, ослепленно нанося удары направо и налево.

Артемия трясло, лицо его было искажено невыносимой мукой, глаза все более застилались кровавым маревом, пока марево то не сделалось кромешным и уж ничего за ним не стало видно. Плач, крики, мольбы в ушах Троицкого внезапно угасли, и в наступившей вдруг тишине расслышался тихий, изможденный страданием стон. Он проникал все глубже в сознание Артемия, пока не объял его целиком...

…Он поднялся с пола, дрожа от холода, увидев себя распростертым ниц перед божницей. Было тихо, покойно в доме князя Юрия, все укуталось глубоко в сладких покровах ночи.

-  Сон кровавый, сон кровавый, – с болью и смятением шептал старец, немного оправившись, войдя в себя. И на миг просветлело ему, полегчало, поворотился он к лику на иконе и губы его зашевелились, привычно складывая слова молитвы. Но уж вновь наваливалась на него непонятная, глухая тоска. И опять вдруг возник в его ушах тот стон.

Он не мог ошибиться, стон действительно был где-то рядом. "Артемий, Артемьюшка!" – послышалось ему неожиданно в этом стоне. Троицкий поднялся с колен и пошел в направлении доносившихся звуков. В отсветах догоравшей свечи он увидел то лицо, которое показалось ему столь знакомым, но теперь он догадался кто перед ним: то было лицо Матвея Башкина.

Тело Матвея в бессилии было распростерто на полу, Артемий чуть было не споткнулся о него.

-  Ты преступи это, преступи! – зашептал ему вдруг чей-то голос.

На руках и ногах Башкина кровянились стигмы, на голове надет был скоморошеский колпак. Артемий с трудом приподнял тело Матвеево и, спотыкаясь, понес его к своему ложу. Прикоснувшись к постели, Матвей облегченно вздохнул и открыл глаза.

-  Здравствуй, Артемьюшка! – прошептал он разбитыми губами с радостной кротостью. – Видишь, дал Бог и повидал я напоследок тебя. Хотя уж и не надеялся на то.

-  Но как же, Матюша, – растерянно проговорил Троицкий, – ведь сказывали, что запытали тебя до смерти в обители Волоцкой, а ты вроде жив?

-  Так и ты вроде сгинуть давно должен был на Соловках, – улыбнулся Матвей через силу и зачастил горячечно: – Я это, я! О чем ведь хотел поведать тебе: то не я тебя предал, хоть и довелось мне побывать на дыбе, то наветствовали на меня. Веришь? Прощаешь ли?

-  Верю, – кивнул Артемий, – а прощать мне за что же тебя? Что до наветов мне? Но зачем, зачем ты хотел к царю через Симеона и Сильвестра приблизиться, я же предупреждал тебя!

Башкин вздохнул, на глазах его появились слезы.

-  Но ведь мир, Артемьюшка, мир неправеден. Погряз во неистовости, во грехе. Человек идет к Богу, а люди уловляют, отвращают его. Ты же в том советен со мной был: люди только и говорят, что о Боге, но совсем забыли Его. И кому же привести их к Господу истинному, как не царю и его священникам? Должно начало от кого-то быть, кто ж его покажет?

-  Должно терпеть, – Артемий скорбно пожал плечами, – в том истина. Искупать вины безмолвием и смирением.

Матвей откинулся на подушку и посмотрел куда-то вдаль с отрешенным и непреклонным видом.

-  Нет, нельзя все терпеть. Христос, Он пример показал. Зачем же муки Его, зачем Дух Святый вочеловечился? Нам продолжить дело Его. Мир должно спасти, и спасти его можно. Господь послал нам лишь предостережение. Он справедлив, все не только в Божьих, но и в наших руках. Все беды наши в том как раз, что человек ушел от Господа слишком далеко. Но человек, он вернется к Богу. Мир спасется, Артемьюшка! Вера его спасет.

Он закрыл глаза, вновь уйдя в забытье.

-  Сейчас, сейчас, погоди, Матюшенька, – засуетился Артемий, – сейчас я омою твои раны, ты еще поживешь, за грехи наши помолишься, столько зла вокруг, жестокости, а ведь людям надо как-то жить.

Но вернувшись с водой, он в испуге отшатнулся от ложа. Вместо Башкина на постели лежал царь с вытянутой вперед бородой. Он открыл один глаз и глумливо подмигнул Артемию:

-  Что, думал сбежать от меня и не дать насладиться победою? Я ведь выиграл в нашем споре, выиграл! Признаешь?! - Грозный вскочил, выбил кувшин из рук Троицкого и схватил Артемия за грудки. - Помнишь, что ты говорил о страдании? Я ли был тебе не верный ученик? Нет других слов, которые столь поразили бы мое воображение! Да, здесь он – пробный камень для всего человечества. Христос страдал и нам повелел. Есть ли другой оселок, который способен так выправить душу? Нет! Надо упасть, чтобы возвыситься, только через муки адовы, незатихающие, к спасению и можно придти. – Он сморщился и запричитал дальше плаксиво: – Тебе лишь открою: никто не ведает, как я сам терзаюсь – вся кровь, все муки проходят через меня. Я изможден, переполнен до края страданиями, есть ли в мире страшней доля, чем моя? За что Господь выбрал меня, отметил в исполнители воли, кары Своей? Если бы ты знал, Артемьюшка, если бы ты знал, сколько молил я Его, чтобы Он дозволил мне хоть остаток дней дожить другой, тихой, праведной жизнью! Ты не дал мне благословения, Артемьюшка, но ведь не зря же привел меня к тебе Господь, окропи мои вины елеем своего благолепия, отпусти мне мои прегрешения, как ни перед кем сейчас исповедовался я перед тобой.

-  Зверь! – закричал вдруг Артемий в исступлении. – Зве-е-е-е-е-е-е-рь!

Царь ухмыльнулся глумливо, затем приблизил лицо свое к Артемию и расхохотался, бормоча быстро-быстро, загадочно:

-  Мол­чи, отче, молчи! Рухомо твое дело! Но и яз молчати готов...

Крупейников с трудом приподнял голову и взглянул на часы: половина четвертого. Дочка немного покопошилась в кроватке и заголосила сразу с высокой ноты. Жена вскочила, стараясь не выходить из полусонного состояния, машинально меняла пеленки, простынки, а добравшись затем до постели, тут же вновь замерла. Крупейников подержал в руках крохотное тельце, ожидая, что придется теперь, как обычно, долго Сашеньку укачивать, однако дочь на сей раз неожиданно тоже мгновенно уснула.

Он положил ее обратно в кроватку и долго стоял рядом, не в силах оторвать взгляд от сморщенного личика. Наверное, пора бы уже и успокоиться, не замирать всякий раз вот так в телячьем восторге  (как же он потом будет Сашеньку воспитывать?), но мыслимо ли, чтобы первый ребенок появился у человека лишь на пятом десятке лет?

И снова вдруг всплыл перед Крупейниковым неотступно мучивший его в последнее время вопрос: а не расстался ли он с Зоей только потому, что у них не было детей?

Зоя! Память выхватила из глубины лицо его бывшей жены, но Александр Дмитриевич не ощутил по этому поводу ни удовольствия, ни протеста. Зоя – жена... Марина считала его прошлую жизнь обокраденной, полагая, что освободила его. Ринулась как в бой в это освобождение, гордилась собою, называла себя в шутку Жанной д’Арк. Но Крупейников не видел здесь ни революции, ни избавления, все естественно пришло к тому, что должно было быть. А оттого и не чувствовал он вины перед Зоей, не мог и не хотел видеть в ней человека чужого, а уж тем более – врага.

Пожалуй, это было главным, из-за чего у Александра Дмитриевича с новой его женой возникали разногласия. Марина из доброго, мягкого существа превращалась буквально в тигрицу. И тут шли в ход самые нелепые обвинения: "У тебя же гарем, хорошо еще, что я в нем младшенькая, говорят, младшенькие там самые любимые!", "Посмотри на себя, ты же бесхребетный человек, столько лет тобой помыкали, а ты до сих пор приползаешь по первому зову, на задних лапках стоишь, хвостом виляешь, ждешь, чтобы тебе приказали: "Служи!". Эти размолвки тревожили Александра Дмитриевича. Что было в основе их? Ревность? Конечно. Но если бы только она одна. Пожалуй, больше даже какое-то глубокое неприятие Мариной того мира, в котором он жил раньше, которым и до сих пор во многом живет.

Крупейников всегда и во всем старался первым сделать шаг навстречу Марише, Машеньке, как он часто называл свою жену, но здесь замыкался и не шел ни на какие уступки. Во власти человека только настоящее и будущее, прошлое нельзя толковать. Все, что было, – было, любая попытка помыкать своей памятью оборачивается уродством. А вот если бы да представилась возможность прожить жизнь заново – он терпеть не мог подобного рода фальшивых рассуждений. Марина, например, утверждает, что Зоя подцепила его на крючок. Правда ли это? Наверное, да. Ну и что же? Да, была не только любовь, был осознанный выбор. Зоя пошла по тому же пути, как в свое время и ее мать. Она знала, чего хотела, и с этой точки зрения он ей вполне подходил: упрямый парень из глубинки, у которого на уме только история.

Нет, уснуть сегодня, конечно, уже не удастся. Хотя недосыпания в последнее время совершенно измучили Александра Дмитриевича.

Почему вдруг нахлынули на него воспоминания о бывшей жене? Какое-то сожаление или, наоборот, неудовлетворенность годами, прожитыми с ней? Нет, он давно все передумал на эту тему и ко всем выводам уже пришел. С того самого дня, когда они познакомились, его не покидало ощущение чуда, потому что все с того момента совершалось как по волшебству. И тесть, и теща безоговорочно одобрили выбор дочери, двери их дома не просто открылись, а распахнулись для Крупейникова. Сколько он себя помнил в этой семье, у него всегда были идеальные условия для работы, даже отдельный кабинет. Они поженились еще на третьем курсе института, в котором учились вместе, но никогда никаких проблем в материальном отношении у него не возникало, в этой семье все было общее – деньги, связи, цели.

-  Да в тебя капитал вложили, а потом обирали как липку! – кричала обычно ему Марина, – нельзя же быть таким идиотом! Зоя твоя в жизни никогда не работала!

Да, не работала, и не только жена, но и теща тоже. Так было заведено в их семье. И он всегда расценивал это как подвиг со стороны Зои, всегда чувствовал угрызения совести по поводу того, что она пожертвовала собой ради него – с грехом пополам окончив институт, тут же положила диплом под подушку...

Крупейников с опаской покосился на Машеньку. Первое время, когда он вот так, ночью, вспоминал, анализировал свою прежнюю жизнь, Марина всегда просыпалась и начинала плакать, безошибочно угадывая: "Ты думаешь о ней!" И он принимался разубеждать Машеньку, лгать: "Ну что ты, как я могу о ней думать, просто на работе неприятности" - начинал ей что-то рассказывать по работе, и она тут же вновь засыпала, убаюканная даже не словами, а больше тоном его слов...

А ведь он сам виноват: конечно, зачем ему было Машеньке о прошлой своей жизни так подробно рассказывать? Еще одна из прежних роскошных привычек – с кем же еще своими мыслями, переживаниями поделиться, как не с собственной женой?

Крупейников окончательно отказался от намерения заснуть. Да, собственно, спать ему сейчас и не хотелось, просто нужно было иметь ясную голову, для чего не мешало бы часика два еще хотя бы подремать.

Он пробрался на кухню, разложил папки на краешке стола, который давно здесь облюбовал, и тотчас же всплыло в нем неприятное впечатление от разбудившего его сна. Книга закончена, почему же он вновь возвращается мыслями к ее образам? Значит, осталось что-то непродуманным, непрописанным? Где-то схалтурил, чем-то пожертвовал, чтобы уложиться в срок? "Нет, нет, хватит, нужно прогнать эти мысли, иначе я никогда от этой темы не оторвусь!"

–  Нескладуха, Анохин. – Шпынков в задумчивости побарабанил пальцами по столу, затем сокрушенно вздохнул. – Опять нет логики в твоих утверждениях. Ладно, давай сначала. Тот же вопрос, но теперь по-другому его представлю: вот был ты штатским, и вдруг стал полковником… Тебе самому это не кажется странным? Можешь конкретно, вразумительно объяснить, как все произошло?

Анатолий с готовностью кивнул:

–  Да, конечно. Только не бейте меня больше. Здесь ведь нет никаких секретов, просто я действительно, наверное, несколько сумбурно излагаю. Начнем с того, что по некоторым вопросам у меня были свои, не во всем совпадающие с общепринятыми мнения...

Шпынков досадливо поморщился, снова вздохнул и покачал головой:

–  Опять не то. Что ты мне про "несовпадения", "мнения" свои, знаю я о них более чем достаточно. Тут в деле на тебя объективка имеется, могу даже кое-что зачитать, хоть и не положено. "Анохин Анатолий Сергеевич, 1943 года рождения, учитель математики. С несколькими своими друзьями (всего по делу проходило шесть человек) поставил целью "разобраться в том, что вокруг происходит". Вопросами интересовались самыми разными – от политики до искусства, собрали большой текстовой и цифровой материал. В октябре 1979 года были выявлены и квалифицированы как "группа". Пропагандой своих идей не занимались, для каких дальнейших целей предназначалась собранная информация, к сожалению, до конца выяснить так и не удалось. В процессе следствия двое (Коровин и Пашков) антигосударственную направленность своих действий полностью осознали, детально обрисовав роль каждого в группе, трое (Вагин, Зверев, Попокин) были осуждены, находятся сейчас в Мордовии. Анохин после соответствующей экспертизы был помещен в психиатрическую больницу". Ну и так далее, не буду воду в ступе толочь. Но вот перед мной выписки из твоих историй болезни, Анохин, в них поначалу ни о вселенных, ни о полковниках нет и речи, только о том, что тебе иногда  кажется, будто вокруг говорят неправду, каких-то людей преследуют. Ну? Так что же потом произошло?

–  Ах это! – Анатолий пожал плечами. – Ну много ли можно требовать от бедного сумасшедшего?

–  Ты такой же сумасшедший, как и я.

–  Знаете, звучит весьма двусмысленно, – не удержавшись, хихикнул Анохин.

Однако долго смеяться ему не пришлось. Сильный удар опрокинул его навзничь. Стукнувшись головой обо что-то твердое, он потерял сознание.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ПОЛКОВНИК ВСЕЛЕННОЙ

Роман

ГЛАВА ВТОРАЯ

–  Что? Опять?! – Пальчиков откинулся на спинку кресла вне себя от возмущения. – Ува-жа-е-мый Александр Дмитриевич! Вы что же со мной делаете? Я ведь вас три дня назад спрашивал: ру-ко-пись готова? Зачем же было так уверять меня, что все готово? Дело-то не в месяце, а в том, что я весь механизм запустил на полную катушку! Вам ли объяснять, что теперь не от меня одного все зависит, тут даже машинистка – и то винтик, без которого невозможно обойтись. Да и можно ли вам верить насчет месяца? Сколько вы в прошлый раз меня мурыжили? Тоже забрали книгу перед самыми гранками. Мне-то все равно, я выкручусь, но ведь кончится тем, что выход оттянется как минимум на полгода, - вы этого хотите?

–  Нет, конечно. – Крупейников тяжело вздохнул. – Вы совершенно правы, Евгений Григорьевич, я и в самом деле в последнее время проявляю некоторую необязательность. Но поверьте, я и не думал вас три дня назад обманывать, рукопись действительно готова, но... Ей-богу, потом все сроки наверстаю, по ночам буду работать, но больше не подведу.

–  Да что мне ваши наверстывания! – Пальчиков буквально рассвирепел. – Александр Дмитриевич, батенька! Какие сроки? Все сроки прошли! Вы мне лучше скажите – с чем я... – он резко развернул в сторону Крупейникова перекидной календарь, – сейчас, да-да, сейчас именно к завредакцией пойду? Что я ему покажу? Фитюльку-заявку вашу столетней давности?

–  Нет, рукопись здесь, я же сказал... –  Крупейников достал трясущимися руками из портфеля две папки и положил их перед собой. – Но...

–  Но... – Редактор напрягся, недоверчиво посмотрел на Александра Дмитриевича, затем осторожненько перетянул к себе через стол верхнюю папку. Открыл, полистал немного.

–  Ну вот, давно бы так. А то "месяц", надо же! – пробурчал он наконец себе под нос удовлетворенно. – Конечно, опять вклейки, вставки, от руки исправления, однако... все замечания учтены, изменения сделаны. Претензий нет к вам. – Он повеселел, широко улыбнулся  Крупейникову: – Знаю я вашего брата автора: пока всю кровь не выпьете нашу, редакторскую, ни за что не успокоитесь. – Затем он бодро поднялся с кресла и сунул под мышку папки. – Ладно, теперь пора и на ковер к начальству.

–  Мне подождать вас? – не поднимая головы, тихо спросил Александр Дмитриевич.

Пальчиков недоуменно скривил полные, выпяченные губы:

–  Да зачем? Позвоните к концу недели, но нужно ли? Вопрос практически уже решен. Хотя... время сейчас такое, всего можно ожидать. Но я вас разыщу в случае чего.

Однако Крупейников не смог заставить себя уйти. Два часа он сиротливо просидел перед дверью кабинета, и, к счастью, не зря, как выяснилось. То ли некоторая доза алкоголя, во время обеденного перерыва принятого, на Пальчикова так подействовала, то ли вообще перед тем он возмущался лишь для видимости, разыгрывал представление, но, растроганный хмурым, побитым видом Александра Дмитриевича, он наконец сжалился:

–  Ладно, добро начальство дало полное, сроки тоже теперь позволяют. Так что Бог с вами, пользуйтесь моей добротой: забирайте ваши папки. Сошлюсь в крайнем случае на обстоятельства - дочь, мол, у вас родилась и так далее. Но только две недели, больше никак не получится. Да и то... – тут он выдержал многозначительную паузу, – при условии, что сначала вы сдадите рецензию, которую обещали Шитову. Ну-ну, не смотрите на меня так удивленно, в отпуск человек уходит, просил подключиться – это я ведь вас ему, на свою шею, порекомендовал. Где рецензия, Александр Дмитриевич? Что, тоже месяц сроку? Там ведь от силы на два дня работы. Так я могу надеяться? Вы не подведете меня?

"Евгений Григорьевич, Евгений Григорьевич!" Нет, никакой Евгений Григорьевич здесь ни при чем. Никто не заставляет его так спину гнуть! Не на кого ему обижаться, кроме как на самого себя. Почему он не сдал рукопись? Зачем ему лишние две недели? Что за них может измениться?

И все-таки... Пожалуй, тут дело было не только в том паническом страхе, который всегда охватывал Крупейникова в решающий момент, когда нужно было положить окончательный вариант рукописи редактору на стол, - Александра Дмитриевича не оставляло впечатление, что не в мелочах, деталях каких-либо на сей раз закавыка, а что-то действительно важное им упущено, не прояснено. Однако возможно ли это прояснить за полмесяца?

И все-таки нужно быть пообязательнее и соблюдать эти проклятые сроки. Не на таком уж он здесь особом положении, чтобы оставлять какие-то зацепки, за которые его можно было бы при желании раскрутить. Ну и конечно, к Шитову в редакцию художественной прозы надо было забежать, хоть и торопился, извиниться. Ох, дипломатия, черт бы ее побрал!

–  Ну что, вспомнил наконец?

–  Вспомнил. Но не понимаю, кому и зачем нужны такие подробности?

–  Будем считать, что это не твоего, и даже не моего ума дело. Просто необходимо кое-что выяснить, вот мы и пытаемся докопаться. Но один момент ты правильно уловил: суть именно в мелочах, подробности – как раз единственное, что может сейчас вывести нас на новый след.

Анатолий сглотнул кровь, потрогал языком, целы ли зубы.

–  Я же вас просил больше не бить меня.

–  Ты сам виноват, – пожал Шпынков плечами. – Думаешь, мне большая охота кулаками перед твоим носом сучить? Ведь я же не требую от тебя чего-то невозможного, Анохин. Вопрос – ответ, куда уж проще? Однако доскональный, правдивый ответ, понял меня? Ну так продолжим? Для начала вспомним, на чем мы с тобой остановились.

–  На том, как я первый раз оказался в психушке.

–  Нет. Здесь мы все уже прояснили. Давай чуть дальше продвинемся. Я спросил тебя, что было потом...

Анатолий задумался.

–  Что было потом... Да в общем-то ничего особенного. Я надеялся, что от меня быстро отстанут после тех моих "признаний", однако в действительности получилось совсем наоборот – приходилось подолгу  нудно растолковывать, в чем я вижу неправду, каких именно людей преследуют, за что. Тут мне и подвернулась идея: я – полковник, полковник Вселенной, и ничего не надо больше объяснять. Можно быть самим собой, говорить что угодно, достаточно только в конце или середине разговора неожиданно отойти в сторону, взять под козырек и минут пять бормотать себе под нос какую-нибудь чепуху. А затем с невинным видом преподнести своему собеседнику: мол, так и так, извините, я полковник Вселенной и, ничего не поделаешь, меня периодически вызывают на связь.

–  И что, тебя никогда не спрашивали, какие именно задания ты получаешь, как их выполняешь?

–  Да, поначалу здесь были трудности, но потом я решил эту проблему: у меня одно-единственное на всю жизнь задание – подробно рассказывать о том, что со мной произошло в течение дня.

–  Хорошо, а теперь повнимательнее, мы наконец к главному подошли: кто-нибудь подсказал тебе мысль стать "полковником" или ты сам до нее додумался? Только не врать! – Шпынков стукнул кулаком по столу.

Анохин помялся, затем опустил голову.

–  Да, был один человек.

–  Ну, я говорил! А ты еще отрицал, что завербован, – подпрыгнул на стуле от радости Шпынков. – Ты и сам не знал, в какой омут тебя втянули, так тонко все было проделано, вроде как шутка, а на самом деле подцепили на крючок. Я по глазам вижу, что ты честный человек, Анохин, что ты стал жертвой обмана. Так, теперь ставлю вопрос еще конкретнее: кто был тот человек, где и когда он тебя завербовал?

–  Я его смутно помню: полноватый, высокий, нос немного вздернут. Когда меня поместили первый раз в Институт имени Сербского – знаете, наверное, такое место, –  мы с ним разговорились как-то, и, когда речь зашла о "промывании мозгов", которые мне ежедневно устраивали врачи, он рассмеялся и сказал, что можно вот так сделать, и тогда все отстанут.

–  Прошу поподробнее! Это очень важный момент. Он тебе предложил это сделать? Он вербовал тебя?

–  Нет, пожалуй, он даже не советовал, просто сказал, что вот так можно сделать, и все.

–  Внимательнее, внимательнее, Анохин! Ты прекрасно понимаешь, что вербовка была. Мы, слава Богу, уже разобрались в этом, ну так и говори конкретнее – да, мне предложили, я подумал и согласился. Вербовка была, черт побери!

–  Пусть будет по-вашему. Да, мне предложили, я согласился.

–  Вот так-то лучше. – Шпынков удовлетворенно откинулся на спинку стула. – Теперь подпиши. Здесь и здесь. - Он вздохнул, потянулся, затем устало проговорил: –  Ладно, на сегодня заканчиваем, но еще два вопроса. Первый: тебе сразу предложили звание полковника или ты, что называется, торговался?

–  Да, сразу. И я сразу согласился.

–  И тебя не удивило, что звание такое высокое? Ведь по военному билету ты, если не ошибаюсь, рядовой?

–  Нет, не удивило.

–  Ты был настолько уверен, что справишься со своими обязанностями?

–  Да, безусловно.

–  Хорошо, тогда второй вопрос. – Шпынков достал из стола фотографию и показал ее Анатолию. – Это тот человек?

   –  Нет, ничего похожего.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ПОЛКОВНИК ВСЕЛЕННОЙ

Роман

      ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Собственно, как получилось? У него были свои планы, но в издательстве попросили: нужно было что-то из истории, однако популярное, актуальное, на злобу дня. Конечно же, Иван Грозный – фигура как нельзя более подходящая.

Работа была для Крупейникова совершенно неинтересная: столько белых пятен в русской старинушке, а тут по исхоженным тропам гулять. Однако отказ означал бы угрозу испортить отношения с издательством, Александр Дмитриевич слишком хорошо это понимал.

Грозный так Грозный, Крупейников потихоньку начал обычную игру с редактором, отвоевывая позиции, ожидая, что Пальчиков осадит его, когда он слишком уж зарвется. Однако тот на сей раз оказался удивительно уступчивым.

Наверное, Крупейников и сам поддался обаянию столь внезапно обрушившихся перемен, вылез из окопчика – ну как же, свобода, пока другие вокруг страшатся да подремывают, пиши, говори, что хочешь!

А может, он просто увлекся? Обнаружил в этом исхоженном что-то, чего раньше и сам не замечал? Ему ничего не надо было откапывать, все давно уже лежало на поверхности, детали, фрагменты тщательнейше были выписаны, оставалось только их соединить.

Впрочем, действовал он по привычке с крайней осмотрительностью, нигде вроде бы не переборщил – лишь начал разрушать сложившийся стереотип, вписывая тщательно в портрет норовистого царя-государя великое множество его предтеч и современников, представляя историю того периода не столько как описание придворных интриг и ратных баталий, а скорее как жесточайшую схватку духовную, кульминацию борьбы идей.

Первое препятствие, которое встретило тогда на своем пути зарождавшееся самодержавие, – всесилие власти церковников. Ясно было, что Церковь должна отойти на второй план, но как ее к тому вынудить? Два предшественника Грозного решили этот вопрос послаблением, дав волю мысли. Расцвело пышным цветом вольнодумство, затронув буквально каждого, но и само духовенство разделилось вскоре на два лагеря. Главным, как ни странно, встал вопрос о мирских богатствах, иметь или не иметь их Церкви – "стяжать или не стяжать". А богатства эти не поддавались никакому исчислению.

И вот приходит человек, на долю которого выпал жребий раздать всем сестрам по серьгам, расставить точки над "i": нужное уложить на века по кирпичику, остальное – сор - безжалостно вымести. Он исполнен злобы против унижавших его сызмальства бояр, считавших его в лучшем случае первым среди равных, да и в отношениях с Церковью твердо намерен провести в жизнь принципы Филофеевы: царь получает свою власть непосредственно от Бога, он уподобляется Богу и подобно Царю Небесному проникает во все помыслы человека. Кроме царя, некому унять людские треволнения. Власть царя выше власти духовной, которая в сношениях с государем не должна забывать свое место.

–  Вы действительно уверены в том, что вы говорите?

Должно быть, общение с душевнобольными не всегда бесследно проходит для тех, кто их лечит, Анохин еще в первую беседу с главврачом обратил внимание, что Горохова порой вполне можно было бы спутать с кем-нибудь из его пациентов, - во всяком случае, эксцентричности в нем было хоть отбавляй.

–  Вы подумайте, что вы рассказываете1 Это же самый настоящий бред – делириум! Послушать вас, так у нас в подвале какой-то средневековый каземат! Быть может, вам это померещилось? Я уже более десяти лет в нашем санатории, а ничего подобного не слыхал, а вы здесь всего неделю и вдруг такое откопали! Но мы, конечно, проверим. Напишите заявление, изложите в нем подробно, что с вами произошло. - Он помолчал, затем вновь внимательно посмотрел на Анохина. –  Так вы настаиваете на своих утверждениях?

–  Нет, – поспешно замотал головой Анатолий, – но мне хотелось бы отсюда куда-нибудь перевестись.

–  Ах вот как! – Горохов взглянул на Анохина недоумевающе, как-то сбоку, по-птичьи. Затем сделал вид, что разобиделся. – Я вас не понимаю! У нас здесь идеальные условия. Вы улавливаете разницу: тут не сумасшедший дом, не психиатрическая лечебница, а санаторий – са-на-то-рий для душевнобольных. Ни одного буйного, ни разу на моей памяти не понадобилось вмешательство санитаров, лес кругом, грибы, ягоды. Цветной телевизор. Почти никаких лекарств. А кормят как! Куда же вы хотите перевестись?

–  Куда угодно! Я согласен на любой вариант.

–  Боюсь, что это вряд ли возможно, – пожал главврач плечами, – но напишите, напишите все-таки заявление, я обещаю, что сам лично им займусь.

Анохин потер лицо руками, затем взглянул на главврача просительно:

–  Скажите откровенно, доктор, шансов никаких?

Тот побарабанил пальцами по столу и проговорил уклончиво:

–  Боюсь, что вы здесь не случайно. Характер вашей болезни как раз в том русле, на котором мы специализируемся. Так что вам повезло. Вы понимаете меня?

–  Да, конечно. – Анохин кивнул.

–  Можешь убираться к своей старухе! – Марина была близка к истерике. – Я же вижу! Ты стал ко мне гораздо холоднее и мыслями уходишь от меня все дальше! Иди, иди к ней, я тебя не держу! Обойдемся и без тебя с Сашенькой!

Крупейников в растерянности смотрел на жену. Что случилось? Чем объяснить такой нервный срыв? Ей ведь нельзя сейчас волноваться.

–  Подожди, Мариночка, объясни толком.

–  А тут и нечего объяснять. Звонила твоя ненаглядная, интересовалась, где ты есть. Вот ты мне и объясни, с какой это стати? Ты же мне клялся и божился, что не поддерживаешь с ней никаких отношений.

Ах, Господи, что за бестактность! Неужели надо было Зое сюда ему звонить? Что за срочность такая? Неужели не могла там, на той квартире его поймать?

Машенька, словно прочитав его мысли, вперила в Крупейникова взгляд своих незабудочных, кротких глаз.

–  Я знаю, что ты с ней встречаешься, – проговорила она зло, – и до сих пор с ней спишь – это точно. Наверняка она и звонила тебе по поводу свидания. Ты должен прекратить всякие общения с ней. Я не хочу быть у тебя в служанках! Я тебя просто прошу, Саша… – Она вдруг беспомощно расплакалась. - Пойми, мне стыдно людям в глаза смотреть! Что ты со мной делаешь?

Он обнял ее, и она прильнула к его груди, вся загоревшись внутри, лишь только он ладонью провел по ее волосам.

–  Я такая злая, противная, ты уж прости, Саша, – пробормотала она в раскаянии, – понимаешь, они тут поют мне с утра до вечера, настраивают. Я обычно сдерживаюсь, а тут вот сорвалась. Я так люблю тебя и так боюсь тебя потерять! – Она била его кулачком в грудь, видно для того, чтобы он глубже понял ее признание.

И зажглись два тела огнем, ровным, праздничным. И, словно почувствовав что-то, как всегда не вовремя закричала Сашенька.

–  Подожди, подожди... Пускай, пускай... – шептала Марина. А потом, счастливая, гордая, выскользнула змейкой и помчалась к детской коляске, стоявшей на балконе, на ходу вдевая руки в халатик.

Крупейников долго еще лежал в растерянности, вдыхая аромат ее тела, продолжая ощущать каждой клеточкой своей ее прикосновения.

Любовь? Что такое любовь? И кто это придумал, что любовь должна быть одна-единственная и на всю жизнь? И кто задолбил нам в голову, что, снова влюбившись, прежнюю любовь нужно предать? И почему, если любовь прошла, нужно считать ее неполноценной, недостаточной, недолюбовью, ошибкой ее считать?

И все-таки... И потом, в метро, мысли, увязавшись за Крупейниковым назойливым роем, не покидали его.

"Не понимаю, не понимаю тебя", – робко сетовал его рассудок.

И все-таки... Неужели ревность Марины имеет под собой хоть какие-то основания? И этот непонятный поступок Зои, на нее совсем непохожий? Она ведь совершенно спокойно восприняла поначалу факт женитьбы Александра Дмитриевича, как нечто само собой разумеющееся, удивившись даже его выбору не больше других. Во всяком случае, никаких недоразумений на сей счет у них никогда не возникало, да и не могло возникнуть.

Крупейникову вдруг захотелось вспомнить что-то неприятное из их отношений с бывшей женой... Умом он понимал тогда, по какой причине Зоя стала гулять от него, но сердцем не мог с этим примириться. Наверное, как-то по-другому можно было бы решить проблему, берут же люди, к примеру, на воспитание чужих детей. Но она не верила, что причина в ней, и даже сейчас, когда, казалось бы, все очевидно, поверить не способна.

Умом он понимал... Но когда узнал (а всегда найдутся "доброжелатели"), уже не смог относиться к Зое по-прежнему, хотя единственное, что изменилось, – прекратились их интимные отношения. Он тогда с головой ушел в кандидатскую и, может быть, долго еще терпел бы. Но она не просто упорствовала в своих заблуждениях, а растравляла рану, тормошила и тормошила его. Пока наконец, в порыве крайности, не выгнала его из дому...

Нет, это уж слишком, не стоит так бередить душу. Все и так достаточно свежо в памяти: мотания по частным квартирам – унижения бездомного пса, пьяницы-соседи. Постоянные попытки примирения, слезы раскаяния. Но он был непоколебим, хотя прав ли? Все в ту пору висело на волоске: кандидатская, московская прописка, пока наконец не подоспела его очередь на кооперативную квартиру. Столько лет ушло, чтобы нормализовать положение, зачем же сейчас прошлое ворошить?

Наверное, осталось у них больше, чем дружба. Тесть и теща встречали Александра Дмитриевича с неизменной приветливостью, и он не чурался бывать у них, у Зои всегда были ключи от его квартиры. Они и сейчас у нее. Но в чем-то сверх того его подозревать...

Хотя и этого Марине более чем достаточно. Во всяком случае, непонятно, но ему, Крупейникову, непонятно было бы, если б было наоборот. Почему все люди должны быть одинаковыми? Всегда, при всех условиях и невозможностях человек должен жить по-человечески – в единении со своей душой.

Уж коли день с утра пошел наперекосяк, то его не выправишь. Вот и сейчас, вспомнив, что ему надо позвонить и спустившись вниз, на первый этаж "Исторички", Александр Дмитриевич наткнулся на очередь у телефона-автомата. Такое здесь редко бывало, да и что бы ему позвонить хотя бы от метро?

Лишь минут через двадцать ему наконец удалось услышать в трубке голос Шитова.

–  Юрий Николаевич? Это Крупейников. Вы меня разыскивали?

–  Да, я звонил. Как там с рецензией, Александр Дмитриевич? Пальчиков передал вам, что я в отпуск ухожу?

–  Конечно, конечно, Юрий Николаевич. Но... – Крупейников замялся, на чем свет кляня мысленно свою интеллигентскую мягкотелость. – Мне крайне неудобно перед вами... однако поверьте: ей-богу, я сделал все, что мог. Да, собственно, и уговор у нас был, как вы помните. только попробовать, не получится, так не получится. Ну а как могло получиться – тут не моя стезя совершенно... Нужен какой-то другой человек, специалист. Уж не знаю кто, психиатр, что ли? Это вам виднее.

Шитов помолчал огорошенно, затем заговорил медленно, вкрадчиво, стараясь сдержать охватившую его ярость:

–  Я все понимаю, Александр Дмитриевич. Однако видите, как получилось: и вы, и я замотались, а теперь уж... полное отсутствие времени, цейтнот, так сказать. Пожалейте меня: путевка на руках, билеты на самолет куплены. – Он посопел в трубку. – А коли не хотите пожалеть, то хотя бы выручите, я вам тоже не раз еще пригожусь. Да и что там отзыв какой-то? Стиль, слог, что ли, надо оттачивать? Это ведь для внутреннего пользования, день работы, ну, максимум, два.

Крупейников вздохнул.

–  Дело не в дне и не в двух, Юрий Николаевич. Я ведь так и этак, не единожды пытался. Вот психиатр тут точно, без промаха.

Шитов начал заводиться.

–  Господи, Александр Дмитриевич, да какой же психиатр? Он такое наплетет, год будешь в одних терминах разбираться и ни хрена не поймешь. Да и где я вам найду психиатра-то? У нас не больница. И зачем? Если бы нам диагнозы были нужны, а то просто мнение. Но достаточно веское мнение. Мне-ни-е! Я, такой-то, вот так, и именно так, считаю. И все!

Крупейников молчал. "Ну, уговоры кончились, сейчас начнется выворачивание рук", – подумал он тоскливо.

Однако ничего подобного не произошло. Шитова вдруг осенило, и он сразу же убавил голос на полтона ниже:

–  Впрочем, да что мы с вами... Конечно, вы правы, Александр Дмитриевич. Может быть, я действительно требую от вас невозможного. А зачем? Какие сложности? У меня ведь рецензентов-то под рукой как собак нерезаных, тут же, в кабинете, не сходя с места диссертацию целую настрочат. Кому не хочется заработать? Одному вам! Все! Решено, никакой рецензии! – Он помолчал, затем вздохнул умоляюще. – Но справочку-то, совсем маленькую, крохотную, вы можете для меня соорудить?

–  Батенька, помилуйте, да какая справочка? – Крупейников осмелел, почувствовав, что вот-вот вывернется. – Если бы там хоть на полкопейки было что-то историческое. Причем тут я вообще?

–  Э, нет! – Здесь, хоть и вперемешку с весельем, уже послышался металл. Ловушка захлопнулась. – Это уже не-у-ва-же-ние, Александр Дмитриевич, я никак иначе не могу расценить. Во-первых, отчего же не история – целый период, отныне в Бозе почивший? А во-вторых: скромничаете, да еще как скромничаете, Александр Дмитриевич. Я же помню те ваши статьи о брежневских "психушках". Хотя вы потом к этой теме не возвращались, но стоите, так сказать, у истоков ее открытия, да и материалы ваши до сих пор сохранили свою актуальность. Так что вам и карты в руки, кому же еще? Просто замечаньице, пометочка. Комментарий, если хотите! Это вам ничего не будет стоить, а уж мне-то как будет хорошо!

Крупейников понял, что ему не остается ничего другого, как только уступить. Да, отказаться и в самом деле удобнее было по телефону, вот только не здесь, когда за твоей спиной не просто нетерпеливая очередь, а еще и приходится как бы раздеваться на глазах у людей, которые прекрасно разбираются в том, что ты говоришь. Он с досадой вернулся за свой стол в научном зале и пододвинул к себе папки со ставшим вдруг камнем преткновения на его пути "плодом творческих мук" неизвестного автора. "Грязная работенка, но никак не отвертеться. Ладно, день все равно пропал, хоть с этим, по крайней мере, разделаюсь, а завтра уж за свое "творение" примусь".

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ПОЛКОВНИК ВСЕЛЕННОЙ

Роман

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

–  Ну, наверное, это можно было бы сделать как-нибудь по-другому.

–  А как? Как по-другому, Саша? В библиотеке тебя не застанешь, на квартире я тебе трижды записку оставляла с одной только просьбой: позвони. Ты позвонил? Дома у нас ты год не появлялся. Не пойми меня превратно, просто хотела узнать, как ты, все ли у тебя в порядке, только и всего. Или уж и этого нельзя теперь? Так и скажи, я не буду больше беспокоиться.

–  Да нет, зачем же, я очень рад, что ты меня не забыла. Но... тебе трудно понять, здесь совсем по-другому на подобные вещи реагируют...

–  Ну и что? Ты-то сам, надеюсь, не переменился?

–  Нет. Но все-таки я хочу попросить тебя...

–  Ясно. Забыть этот номер телефона? Единственная просьба?

Крупейников вздохнул с облегчением.

–  Да, но ты, пожалуйста, не обижайся. Как у тебя, без изменений?

–  Есть кое-что, но не по телефону об этом говорить? Так отчего ты ушел в такое глухое подполье? Книга?

–  Не только...

–  А, понимаю… Дочь?

Крупейников замялся, ему не хотелось распространяться, что это тоже не телефонный разговор, - сразу же возникло бы предложение о встрече. Не то чтобы он не хотел сейчас видеть Зою, наоборот, она была очень нужна ему, больше просто не с кем было посоветоваться... Но не сейчас, чуть позже, что-то он сам предварительно должен себе объяснить.

–  Знаешь, все сразу как-то так навалилось... Без привычки тяжело. Столько лет жил спокойно, размеренно, а тут одни заботы. Ты и представить себе не можешь, сколько времени тратится на всякую чепуху. Но, думаю, все наладится, утрясется.

–  Вряд ли, – хмыкнула Зоя. – Впрочем, не буду вмешиваться в твои личные дела. Главное я выяснила – ты жив, здоров, чего и мне желаешь.

–  Безусловно.

–  Тебе привет от моих. Отец, кстати, совершенно не удивляется, в отличие от нас с мамой.

–  Спасибо. Не ругай меня. Я тебя очень часто в последнее время вспоминаю.

–  Заметила. Икается постоянно.

–  Я серьезно. Есть кое-что, в чем мне без тебя не разобраться.

–  Ну конечно. Я ведь твой единственный друг. Кстати, ты об этом не задумывался? Куда они все, остальные-то, подевались?

Неприятная мысль. Женщины не могут без шпилек. И все-таки где они, друзья? Или, может, жизнь такая пошла, что каждый сам за себя? Или он слишком в свое средневековье углубился?

–  Я никуда не пойду. Еще раз вам завлечь меня в свой подвал не удастся.

–  Глупо сопротивляться, Анохин. – Шпынков поморщился. – Ты не смотри, что я вроде такой же, как ты, – в халате и пижаме, стоит мне только свистнуть, и тебя в тот подвал на руках отнесут. Своим упрямством ты просто вынудишь нас к крайним мерам. Я уже показывал тебе в прошлый раз кое-какие "инструменты", которыми мы в таких случаях пользуемся. Знаешь, с чего я начну? С обыкновенной иголочки. Ты даже не представляешь себе, что с человеком начинает делаться, если загнать ему такую вот иголочку под ноготь. Ну а чем я закончу, ты и сам, наверное, догадался: что человеку может доставить самое большое наслаждение, в том таится для него и самая страшная боль. Ну да ладно, мы еще встретимся, никуда ты от меня не денешься. А пока стой здесь, мне нужно о тебе переговорить.

Анохин подождал немного, а когда хотел было уйти, его тронули сзади за плечо.

–  Здравствуйте, Анатолий Сергеевич! – приветливо улыбнулся худощавый, подтянутый, с тонкими усиками человек. – Рад с вами познакомиться. Фамилия моя Дюгонин, но предлагаю без официальностей, так что зовите меня Игорем Валентиновичем. - Он с минуту смотрел на Анохина как бы изучающе, затем неожиданно расхохотался. –  Да расслабьтесь вы! Не идет вам такая постная физиономия. Никто вас не будет больше бить. Пока, во всяком случае. С вами теперь будут общаться интеллигентные люди, которые всегда могут вас понять и... оценить. Это ведь так приятно, не правда ли, Анатолий Сергеевич? – Он еще раз с иронией посмотрел на Анохина и снова довольно хохотнул: – Как говорится, мелочь, а приятно! А?

Игорь Валентинович был нисколько не обескуражен отмалчиванием Анохина; казалось, доброжелательности и искрометности его не было предела.

–  Я вот тут два лукошка прихватил, предлагаю пройтись за грибочками, заодно и поболтаем немного. – Он взял Анохина под руку и увлек за собою: – Да не стойте вы столбом! Пойдемте, пойдемте, Анатолий Сергеевич, я понимаю, вы совершенно ошеломлены такой неожиданной переменой, но стоит ли зацикливаться на том, что с вами произошло? Так, нелепый сон, не больше... Однако тем прекраснее пробуждение, поверьте мне. Отвлекитесь, отвлекитесь, хватит вам дуться, присмотритесь вокруг повнимательнее, ужель это не счастливая перемена к лучшему в вашей судьбе? Совсем ведь не то, что было прежде. Как у нас здесь расчудесно! Видите? Никаких заборов, колючих проволок. Все, все для человека! Человек просто обязан в таких условиях собраться, привести нервы в порядок, отдохнуть. – Он помолчал и добавил многозначительно: – И выздороветь в кратчайшие сроки.

Анатолий метнул на Дюгонина быстрый взгляд, уловив в словах его намек на то, что Игорю Валентиновичу уже известно о его разговоре с главврачом.

–  Да, да, – усмехнулся Дюгонин, подтверждая его мысли, – вы ведь во многих местах уже побывали, почему же не можете оценить преимущества здешнего райского уголка? Почему вам так хочется его покинуть?

"Он не так прост, как на первый взгляд кажется", – Анатолий понял, что проиграл начало в этом психологическом поединке, и ему ничего не оставалось, как снова промолчать.

Дюгонин вздохнул.

–  Не хотите говорить? Дело ваше. Однако умно ли это?

–  Мне не о чем говорить. Я уже все рассказал, что знал.

–  Вы так считаете? Ну, до всего еще далеко, Анатолий Сергеевич, ох, далеко! – Дюгонин сокрушенно покачал  головой, пощелкал языком. – Очень, очень много неясного...

–  Нельзя ли поконкретнее? – оборвал своего собеседника Анохин, избрав тактику взорвать его, вывести из себя, пробиться сквозь фальшиво-накладное его доброхотство.

Но с Игорем Валентиновичем такое не проходило, он был сама лучезарность. Впрочем, тут же посерьезнел, поделовел.

–  Ну давайте хоть присядем, что ли, а то все равно без толку наш поход, подберезовичков пять уже пропустили.

Он расположился с краю небольшой полянки, пристроил рядом оба лукошка, ни одно из которых Анохин так и не взял, снял пижамную куртку, обнажив мускулистый, без дутой накаченности торс. Затем потянулся и с наслаждением упал на спину в траву.

"Облака плывут, облака. В милый край плывут..." Помните такую песню? – чуть насмешливо спросил он, покусывая травинку.

–  Да, Александр Галич. Помню...  –  рассеяно кивнул Анохин.

–  Ну а коли помните, так давайте работать. Я несказанно рад вашей благонастроенности. Ведь без вашей помощи тут никак не разобраться. Вы по-прежнему утверждаете, что все нам поведали?

–  Разумеется.

–  И чего бы вы пожелали в таком случае за свою искренность?

–  Вы прекрасно знаете чего – освобождения. В чем меня вообще можно обвинить? Что я не такой, как все?

Дюгонин покачал головой, ехидно улыбнулся:

–  Ну, знаете ли, Анатолий Сергеевич, этого, кстати, более чем достаточно для обвинения. Но, к счастью, в нас нет ничего, даже отдаленно, зверского. Ваше устремление вполне реально, что может быть проще? Однако вот беда... Все даже не в наших, а в ваших же руках: осталось лишь кое-что уточнить… Но тут все рассыпается из-за вашего непонятного упрямства. Я несколько раз перечитал записи ваших... э-э... бесед с моим коллегой, там постоянно встречаются несуразности, недоговоренности, даже противоречия.

–  В чем именно?

–  Да сколько угодно! Сколько угодно! – Дюгонин, как бы входя в азарт, резко вскочил, сделал несколько шагов сначала в одну, затем в другую сторону. – Вы меня поймите правильно, Анатолий Сергеевич, я действительно могу и хочу дать такое заключение, какое вы подразумеваете: что вы искренни, что вы безусловно раскаялись и даже то, что, по существу, произошло недоразумение, во всяком случае – что вы не представляете для нас никакого интереса. Такое возможно, да, несомненно. Однако, – тут он присел на корточки и заглянул подобострастно в глаза Анохину, – нам надо как-то вместе все пологичнее объяснить. Я ведь не только под Богом, а еще и под начальством хожу. Не поймут!

–  Чего не поймут?

–  Да как же! Как же поймут! – Дюгонин взвился. – Я же вам говорил: тут на каждом шагу непонятное! Не-по-нят-но-е. Вот, к примеру, возьмем хотя бы одно прелюбопытнейшее обстоятельство. Пустячок, однако... Вы не подумайте, что я придираюсь к вам, вы сами меня так выставляете. Вы утверждаете, что вы полковник…

–  Допустим. И что же дальше?

–  Но коли дальше... значит у вас есть начальники и есть подчиненные. Не так ли? Так получается! Мне нужны конкретные имена.

Анатолий вздрогнул, ему все сложнее было обороняться. Затем вздохнул с непритворным отчаянием.

–  Не представляю, я уже столько раз говорил об этом. О каких именах идет речь? Вы, должно быть, что-то путаете? У меня нет начальства и нет никого в подчинении.

–  Такого не бывает... – Дюгонин покачал головой. – Не бывает. Подумайте сами, Анатолий Сергеевич, возможно ли найти вообще во всем белом свете хоть кого-то, кому бы не приказывали и кто бы, в свою очередь, чью-то волю не исполнял? Еще Джон Донн - вы, конечно, помните - сказал, что человек не может быть как остров, сам по себе. И уж во всяком случае островов-полковников мне лично встречать не доводилось.

–  Но вы же прекрасно знаете, что мое звание – не более чем шутка.

Дюгонин встрепенулся:

–  Вы отказываетесь от своих прежних показаний, я вас правильно понял?

Анатолий вздрогнул при воспоминании о Шпынкове и, помолчав с минуту, устало вздохнул.

–  Хорошо, считайте, что вы меня убедили. Пусть будет по-вашему. Однако как же мне удовлетворить ваше любопытство? Кто мной командует? Это ведь очень непросто объяснить. Особенность нашего контингента как раз и заключена в непривычной для вашего понимания самостоятельности. Я не знаю заранее, какой человек выполнит мою волю, волю какого человека я сам стану исполнять. Я знаю одно: что я не подвластен ни сам себе, ни каким-либо людям, облеченным властью, что-то заложено в моем мозгу, что руководит всеми моими мыслями и поступками. То есть, я вовсе не опасный, а скорее несчастный человек.

–  Ну что ж, по крайней мере, искренний ответ, – кивнул Дюгонин. – Кто-нибудь другой на моем месте, Анатолий Сергеевич, давно уже начал бы топать ногами и кричать на вас. Как видите, я не таков. И в самом деле, как можно требовать от вас разъяснить то, что вы еще сами не осознали? Давайте так: я попытаюсь облегчить вам задачу, спрошу теперь по-другому. Забудем на время о том человеке, который побудил вас стать "полковником", однако постарайтесь вспомнить какими идеями, мыслями вы потом в своей деятельности руководствовались? Пусть не покажется вам мой интерес праздным, и не беда, если даже мы начнем здесь с каких-нибудь мертвецов: писателей, философов – рано или поздно, но по цепочке мы неизбежно доберемся до живых людей. И тогда в этой цепочке все выстроится по порядку, найдутся там и те люди, которые вам отдавали приказы, и те, которым приказывали вы. Однако Бога ради, Анатолий Сергеевич, не подумайте, что я хочу сделать вас предателем, доносчиком, речь у нас с вами с самого начала идет исключительно о вашей перевербовке.

–  Перевербовке? – вскинул брови Анохин. – Как это?

Игорь Валентинович снова заулыбался, включив на полную мощность свое обаяние.

–  Все очень просто, проще некуда – до этого вы работали против нас, отныне будете работать на нас. Здесь нет ничего удивительного, такое часто бывает. Я даже имею полномочия вам сообщить, что мы согласны оставить вам прежнее звание. Да-да, вы останетесь пол-ков-ни-ком со всеми вытекающими отсюда правами и привилегиями. Вот видите, как много я для вас сделал. О подобных условиях можно только мечтать. Я знаю, что вы согласны, по глазам вижу, да и невозможно на такие условия не согласиться. Вы знаете, кстати, в каком я звании? Всего лишь майор! Так что вы сразу меня обгоните! Ничего не поделаешь, так уж у нас, русских, повелось: блудный сын всегда предпочтительнее праведного. С формальностями мы можем тут же покончить, но если вам нужно время подумать – извольте! – Он наклонился поближе к Анатолию: – Только не говорите мне сразу "нет". Как вы понимаете, для вас это единственная возможность остаться в живых.

–  Ну, речь здесь, как вы и говорили, Юрий Николаевич, идет о знаменитых "брежневских психушках", специалистом по которым вы меня столь незаслуженно считаете. Да, помню, было у меня несколько небольших статеечек – использовал материал, который собирал когда-то к книге, но уж знатоком в этой области меня никак не назовешь.

–  А как вы вообще этой темой заинтересовались?

–  Я и не интересовался, собственно. Просто увлекся как-то историей русского юродства, а там незаметно дошел и до наших дней. Мы ведь о лагерях да захоронениях кое-что уже знаем, но есть еще они – невидимые миру слезы. И если те мои статьи до сих пор у вас в памяти, то вы обратили внимание, наверное: ни патологии, ни политики – лишь одна, всего лишь одна линия мной в ней исследовалась: "блаженненькие", как их когда-то в народе называли. Считалось, что они оттого таковы, что вобрали в себя боль мира, что они ближе к Богу, а оттого и не могут найти себе место среди "нормальных" людей.

Шитов кивнул.

–  Да, вы правы, конечно. Я сейчас как раз Карамзина перечитываю, помните тот эпизод, когда Грозный прежде чем учинить после Новгорода в Пскове погром, пришел к Николе Салосу с поклоном, а тот бросил к его ногам кусок сырого мяса? Царь взбеленился: "Что ты, я сырого мяса не ем. Да и пост сейчас Великий!" "Так отчего же ты вновь хочешь учинить людоедство?" – был ему ответ. И Грозный смолчал, от Пскова отступился. Вот ведь люди были, даже цари на них руку поднять не осмеливались.

Крупейников покачал головой.

–  Эх, не верьте вы всему, что написано, дорогой Юрий Николаевич. Тот случай, что Карамзин приводит, документально никакими источниками не подтвержден. Слухи, легенды – несть им в истории нашей русской числа. Равно, как и миф о том, что "цари руку не поднимали". Поднимали, голубчик, еще как поднимали. И во времена Грозного арестовывали "юродов" сих и уничтожали, и до него, и после. Правда, делали это втихомолку, осуждения народного побаивались, но кара за невоздержанность на язык всегда была у нас неминуемая.

–  Ну а как же Василий Блаженный? Что вы о нем скажете?

Крупейников рассмеялся в последней попытке прогнать непонятное владевшее им напряжение.

–  Так, батенька, тут уж вы совсем попались. Василий-то Блаженный, будет вам известно, как раз и знаменит был тем, что ходил по Москве голый и всегда молчал. Даже об Иване Большом колпаке нельзя утверждать достоверно, что он и в самом деле Годунова изобличал.

–  Что ж, поймали вы меня, Александр Дмитриевич, – раздосадованно пожал плечами Шитов, – сдаюсь, никак не ожидал, что окажусь таким профаном. Но где же ваша книга? Она бы вмиг меня просветила.

–  Книга? Так ведь я вам факты привожу и до меня в достаточной степени исследованные, вот только почему-то принято считать, что после Соловьева да Ключевского русская история как наука вымерла. А она с тех пор далеко ушла. Так что книгу хоть завтра, Юрий Николаевич, и не одну, а сколько изволите. Но кто же возьмется их издать? Уж не вы ли? А посему давайте-ка лучше вернемся к роману, мы и так слишком далеко в сторону от него отвлеклись. Конечно же, тут чистейшей воды фантастика, неверна, в частности, сама постановка вопроса. Герой здесь подвергается одновременно двойному насилию: не только со стороны врачей, но и со стороны "больных". То есть, чисто искусственно переносится схема тюрьмы – зверства уголовников над политическими. Чепуха, одним словом – слышал звон да не знает, где он. В том-то и ужас как раз, что в действительности все было гораздо обычнее, гораздо страшнее: электрошок, укол. Вроде как Федот, да уже не тот. А "не тот Федот" уже ни о чем не расскажет, опять же – вроде как есть человек, а и нет его. Вот и попробуйте что-нибудь доказать, собрать какой-то материал. Есть, конечно, кое-что проскальзывает, но на что тут надеяться? На то, что какой-нибудь палач из той же Сычевки или откуда еще в этом роде мемуары покаянные напишет? Так ведь опять вся история будет лишь с его слов. То есть, как вы уже поняли, тема эта весьма обширная и в двух словах ее не пересказать, так что судите сами, в сколь трудное положение вы меня поставили. Но вы же меня из него и вывели, предложив спасительный вариант. Вот отчего я не стал касаться конкретно текста, в нем, должно быть, какие-то аллегории, аллюзии, это явно не по моей части. И вот вам итог моих долгих размышлений, просто справка, пометка – комментарий, которого вы от меня и просили: где, когда, какого рода "больные" помещались, какие методы "лечения" к ним применялись, каков был обычный "исход". Без персоналий, исключительно общий обзор. - Он замолчал, выжидающе глядя на Шитова, затем пробормотал: –  Я, впрочем, могу и более детально, совсем уж по полочкам, разобрать...

–  Да не надо, не надо, – протестующе замахал рукой Шитов, пробегая глазами рукопись, – я и так уже вижу. Изложено все логично, четко, как раз так, как требуется. То, что называется, "не в бровь, а в глаз". Дальше уже моя работа. - Он наконец поднял голову и с неимоверным облегчением вздохнул. –  Вы даже и представить себе не можете, Александр Дмитриевич, какой вы камень сняли с моей души. Столько развелось их сейчас, этих графоманов, лезут во все щели, как тараканы, – хищные, настырные. Ну, обычного автора отошлешь: вы на верном пути, работайте - так он через год-два только придет, а эти за неделю могут целую эпопею отгрохать. Все, собаки, описывают: как он встал, что за завтраком ел, какие мысли его при том посещали. Да еще некоторые навострились на диктофон набалтывать. Пока машинистка ему один роман отпечатывает, он, глядишь, уже другой, новый, натрепал. Ну да ладно, заговорился я, спасибо большое, я теперь ваш должник.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ПОЛКОВНИК ВСЕЛЕННОЙ

Роман

ГЛАВА ПЯТАЯ

"–  Башкин отделяет Сына от Отца, – грозно сверкнул глазами Макарий, – равенства их не признает. Говорит: если я Сына прогневлю, так Бог Отец при втором пришествии освободит меня от мук, а если Отца прогневлю, так Сын меня не избавит.

Артемий чуть заметно повел плечами, спокойно выдержав испытующий взгляд митрополита:

–  Матвей ребячье делает и сам не знает, что выдумывает. А в Писании того нет, не писано и в ересях. Знание его шатко, незрело, но почто же не мог отец Симеон его в вере укрепить? Ведь сомнения его не от ереси идут, а от неведения.

Макарий свирепо раздул ноздри:

–  Матвей еретик, иначе бы не сидеть ему здесь сейчас перед нами. Вина его достаточно ясна, и нет никаких сомнений в том, что он заслуживает самой мучительной казни.

–  Меня вызвали еретиков судить. Судить, а не предавать их казни. Да здесь и еретиков нет, и в спор никто не говорит.

Макарий рассмеялся скрипуче и огляделся, как бы призывая весь Собор Священный в свидетели:

–  Как же не еретик Матвей, коли он молитву написал одному Богу Отцу, а Сына отставил?

–  Нечего и выдумывать было: ведь есть молитва, написана, Манассии к Вседержителю.

–  То было до Рождества Христова, а кто теперь так напишет, тот еретик!

–  Но Манассиева молитва в нефимоне в большом написана и говорят ее.

Макарий не вытерпел, ударил кулаком по столу и злобно выругался.

–  Если ты виноват, то кайся! – уже закричал он.

–  Не в чем мне каяться, – все так же выдержанно  ответил  Артемий, – я так не мудрствую, как на меня сказывали, все это на меня лгали: я верую в Отца и Сына и Святого Духа, в Троицу Единосущную!

–  Зачем же ты убежал тогда самовольно? – Митрополит ехидно улыбнулся и глубокомысленно замолчал, как бы вновь призывая в свидетели Собор.

–  От наветующих меня убежал! – пожал плечами Артемий. – До меня дошел слух, будто говорят про меня, что я не истинствую в христианском законе; я хотел уклониться от молвы людской и безмолвствовать.

–  Кто же эти наветующие на тебя? И отчего ты не бил челом государю и нам, не свел с себя навета, а бежал из Москвы безвестно? Вот это тебе и вина. Что же ты молчишь?.."

Крупейников вдруг ощутил в себе то радостное возбуждение, которое всегда охватывало его, когда он бывал переполнен, когда единственным стремлением его становилось – разрешиться от бремени мыслей, распиравших, разрывавших его изнутри.

Он никак не ожидал, что все так просто, думал, что придется долго перекраивать текст, переписывать, а предстояло лишь одно место чуть-чуть расширить, углубить. Не перемещая основного акцента, но показав, с какого момента началось омертвение. Стало меньше пищи уму и усыхать, иссякать стала понемногу Мысль. Всякая Смута начинается в душе, но началась она не тогда, когда было дозволено сомнение, а тогда, когда было принято решение положить сомнению этому конец. Собор 1553-54 годов...

"В лето 7062, в царство Православного и Христолюбивого и Боговенчанного Царя и Государя и Великого Князя, Ивана Васильевича, всея Русии Самодержца, бысть повелением его Собор в Царствующем граде Москве…".

После Стоглава, собора 1551 года, Церковь рвалась взять реванш за поражение, нанесенное ей молодым царем, Грозному же, наоборот, хотелось не только закрепить достигнутые успехи, но и продолжить подчинение церковников свирепой, кровавой своей власти. "...На безбожного еретика и отступника православной веры, Матвея Башкина, и на иных, так же мудрствующих..." "Отступник Матюша" как нельзя более подходил в качестве предлога к этой долгожданной для обеих сторон "сшибке".

"Любовь, яже по Бозе, безумна мя творит", любовь, в той мере, в которой она заповедана нам Христом, обрекает нас на страдание, безумие в сей, земной нашей жизни – эти горестные строки Артемия Троицкого, перефразирующие апостола Павла, в какой степени их можно отнести к Матвею? Что именно: юродство, тщеславие, недомыслие заставило его попроситься на исповедь к священнику Благовещенского собора Симеону? "Пришел на меня сын духовной необычен и многие вопросы мне простирает, все ж недоуменны, многих вещей спрашивает во Апостоле толкования, и сам толкует, толкует, только не по существу, развратно", – поспешил тот доложиться приближенному царя священнику Сильвестру, на что получил недвусмысленный ответ-совет от него: "Не знаю, каков тот сын у тебя будет, а слава о нем носится недобрая".

Действительно, надо было быть либо святым, либо сумасшедшим, во всяком случае точно не от мира сего, чтобы припожаловать с такой кротостью и радостью прямехонько к волку в пасть. Конечно, попы тут же донесли о "сыне необычном" Ивану Грозному, ну а дальше - стоит ли объяснять?

 Но почему именно Матвей? Ведь были фигуры покрупнее: Максим Грек, Вассиан Патрикеев. В конце концов, наирадикальней­ший среди русских ересиархов Феодосий Косой. Чем этот человек вызвал такое отторжение, если даже потом, многие десятилетия после его смерти, тщательно вымарывались, где только возможно, всякая память, малейшие упоминания о нем? Исчез бесследно ящик № 222 из царского архива, где хранились документы процесса над Матвеем, сгинули и другие, связанные с ним грамоты, акты. Между тем, чем дальше углубляешься в то немногое, что осталось о нем, тем больше сомнений возникает в его еретичестве.

–  Почему вы обманули нас? "Не узнали" того человека, который вас завербовал?

–  Я и сейчас, наверное, вынужден буду вас разочаровать. У меня нет сомнений: лицо с фотографии даже отдаленно не напоминает человека, о котором вы говорите.

–  Да, но, к сожалению, это совершенно не состыковывается с теми сведениями, которые мы имеем. Одно из двух: либо вы осознанно вводите нас в заблуждение, Анатолий Сергеевич, либо где-то в другом месте этой цепочки получается сбой. Подумайте хорошенько, это принципиальный вопрос. Мы ведь пойдем даже на то, что представим вам фотографии всех тех, кто с вами в то время находился в Институте Сербского, и тогда у вас не останется выбора.

–  Я готов ко всему. Но мне нечего добавить к тому, что я уже вам сказал.

–  Хорошо, ну а как насчет того предложения? У вас было время подумать. Итак, вы с нами?

–  Я не могу пока ответить определенно. Слишком много вопросов, в сути которых я пока не в состоянии разобраться.

–  Ну, если дело только за этим, я готов ответить на любой ваш вопрос.

–  Это очень кстати, не премину воспользоваться вашей любезностью. Для начала скажите: я здесь действительно не случайно?

–  Разумеется. Но вы сами себя сюда завлекли. Просто вы надеялись, прикинувшись сумасшедшим, избавиться тем от власти общества, но попали в результате как раз строго по назначению.

–  Еще один вопрос: вы сами считаете меня сумасшедшим?

–  Смотря по тому, что подразумевать под этим словом. Психически вы совершенно здоровы, с точки зрения социальной – аномалия, то есть имеете все основания считаться свихнувшимся. В чем ваша опасность? Вы и такие, как вы, мешаете человечеству продвигаться вперед. Вы слишком поражены червем сомнения, на вас слишком давит груз прошлого, вас невозможно увлечь тем, что всегда было для человечества мечтой: новое, идеальное, справедливое общество и новый, совершенный человек. Нужна духовная селекция, в результате которой такие люди, как вы, вымерли бы. Но гнилое, мерзкое в человеке, к сожалению, слишком живуче. Оттого мы до сих пор пока не можем с вами и вам подобными справиться. Естественный отбор тут не поможет, нужна целенаправленность, сила.

–  Сила – не аргумент для таких, как я.

–  Сила – всегда аргумент. Человек – червяк, ничего не стоит уничтожить его физически. Но в одном вы правы, идеи куда живучее, а оттого неизмеримо опаснее, чем сама личность, которая их произвела. И тут как раз важность силы чрезвычайно велика. У нас здесь у каждого свои задачи. Моя задача одна из самых сложных: уничтожать память о человеке, его духовные следы. Есть у нас люди, которые занимаются и куда более важными, сложными вещами: уничтожают мысли, идеи, когда в готовом виде, когда в зародыше. Ну а то, что не удается уничтожить, можно дискредитировать, сдержать или нейтрализовать на неопределенный срок. Это интересная работа, ручаюсь вам – она могла бы занять собою весь ваш интеллект.

–  Если я вас правильно понял, в этом "санатории" вообще нет сумасшедших?

–  Ну что вы, сколько угодно! Единственная особенность в том, что здесь люди не столько сумасшедшие, сколько помешанные, причем не просто помешанные, а помешанные на политике. Это и позволило одному человеку, работавшему здесь когда-то главврачом создать совершенно уникальную модель. Начал он с того, что стал коллекционировать всякого рода Бисмарков и Наполеонов, затем принялся их между собою сталкивать, дальше – больше, и поехало-пошло. Когда мы обнаружили сей феномен, первым нашим поползновением было прикрыть эту лавочку, но потом мы поняли, какие возможности она нам может подарить, и все оставили как есть. Главврача того мы заменили, но он остался в штате и опыты свои продолжает. Конечно, для высокого начальства это обыкновенная спецпсихушка, трудно сказать, как там, наверху, поступили бы, узнав, чем мы на самом деле здесь занимаемся, во всяком случае, мы не стали рисковать и раскрывать им свои карты. Так что, пока живем, слава Богу. И уж каких только метаморфоз, переворотов мы здесь не насмотрелись! Беда только – некуда опыт этот применить. Но, думаю, когда-нибудь он обязательно понадобится. Главное, впрочем, мы уже выяснили – нет даже особого смысла вникать, чем они там себе забавляются, власть прочно находится в наших руках. Ведь по большому счету у власти всегда находится Мысль, а Мысль здесь не просто наша, она нами надежно контролируется и охраняется. А значит, можно при желании пойти на любые попустительства, ничто нам не угрожает, мы еще долго рассчитываем жить и процветать. И вот появляетесь вы, Анатолий Сергеевич, – бомбочка, которой здесь еще не бывало. Вы представляете собой другую Мысль, которую вполне можно нашей противопоставить и даже - не исключено, – нашу Мысль ею сокрушить. Что же нам делать, подумайте? Нам нужно вашу Мысль обуздать, приспособить, сделать из нее хороший кнут. Какой еще может быть выход? Ну а дальше – и того проще: кто не с нами, тот против нас, враг Нового человека и Нового общества должен быть либо обращен, либо уничтожен. И бесполезно пытаться от нас где-нибудь укрыться, возможности наши безграничны. Кстати, того человека, фотографию которого вам показывали, давно уже нет в живых. Иначе бы я им не занимался. Как я вам уже говорил, моя область – исключительно стирание памяти о человеке, но ни в коем случае не преследование или уничтожение его. Это обстоятельство делает еще более бессмысленным ваше запирательство.

–  Это был не он, я точно знаю.

–  Жаль, очень жаль. – Дюгонин замолчал, потом продолжил задумчиво: – Напомню еще раз – если это ошибка, то вся огромнейшая машина набросится на ее проверку и исправление. Но если вы осознанно вводите нас в заблуждение, вся эта машина навалится потом на вас. Я не угрожаю вам, Анатолий Сергеевич, но вы должны четко отдавать себе отчет в том, на что вы идете. Точнее, на что себя обрекаете.

–   Эх, Саша, так я тебе завидую, что ты к страстишке этой глу­пой – "пить табак", как в старину говаривали, не приохотился, хотя, помню, баловался! А у меня от того славного времени "великих свершений" две привычки неистребимые – "плебейские", по выражению твоей тещи бывшей, остались: курю только папиросы – хотя разве найдешь сейчас "Казбек" хороший! – да вот футбол еще. Ну, футбол-то, Бог с ним – все давно привыкли, а вот зелье это Колумбово – сколько ни бросал, ничего не получается. Ну да что я тебе рассказываю, на твоих глазах все происходило, а в моем возрасте люди уж не меняются.

Лев Аркадьевич выглядел на сей раз непривычно взвинченным, нервничающим. Крупейников сразу понял, что разговор предстоит весьма серьезный, но не стал юлить, выманивать тестя из норы, наоборот, пошел даже Усольцеву навстречу.

–  И еще эта курилка наша, – поддакнул он, усмехнувшись, – где почему-то женщинам положено курить вместе с мужчинами как раз перед дверью мужского туалета.

Тесть благодарно улыбнулся за эту протянутую ему руку помощи:

–  Да, тоже фактор... Но главное, понимаешь – никак не могу себя пересилить: как какой-нибудь разговор важный или место трудное в тексте, рука сама собой к пачке тянется.

–  Так что, ругать будете? – отбросил в сторону усмешку Александр Дмитриевич.

Ну а чего он ожидал, собственно? Не восторгов же телячьих! Сам и напросился. Но он ни о чем не жалел. Тесть был и остался объективным человеком. А сейчас как нельзя кстати было взглянуть на себя со стороны.

–  Я ведь тебе ничего нового не скажу, Саша, – тихо проговорил Усольцев, – да и здесь, в нашей незабвенной "Историчке", по-настоящему и негде на подобные темы поговорить. У всех не уши, а просто локаторы. Ладно, ты не пойми, что я за себя боюсь – ведь для многих ты до сих пор еще лишь бывший зять Усольцева. Ты сам по себе, сейчас гласность, открещиваться от тебя, а уж тем более – громить, осуждать, с моей стороны было бы дико, но и поперек себя пойти я тоже не могу… А ты подумал о своей докторской? Ну если тебе так приспичило запечатлеть свои гипотезы, так хотя бы до защиты с ними повремени. Ты еще молод, год-два – не срок для тебя. Я же тебя постоянно курирую, знаю все твои работы, нигде нет даже малейших признаков безрассудства, все достаточно – именно достаточно - смело и в то же время ничего, что называется, поперек такта. Ну разве что те твои статьи о психушках, но там не история, там политика, политикам и судить. А здесь ты коснулся слишком больных тем. Да, многие того же мнения, что большей частью история средневековья нашего, да и потом надолго, чуть ли не до Петра, со свидетельств иностранцев списана, в то время как есть другие источники, непосредственно русские: посольские грамоты и прочая и прочая. Даже того, что в архивах имеется, но до сих пор не обработано, достаточно, чтобы многое в наших представлениях о себе изменить. Но кому это нужно – такие перемены? И зачем столь широко возвещать о них? Не лучше ли в том же направлении, но без победных фанфар, тихой сапой продвигаться? Глядишь, постепенно привычное и изменится. Ты помнишь, как Корин поступил? Он всю жизнь писал одну только картину - "Русь уходящая", но понимал, что вещь такую сразу воплотить ему никто не даст, вот и создавал ее по частям, чтобы потом неожиданно явить одно целое. Тактика оправдала себя, почему бы и тебе подобным путем не последовать?

–  Ну тогда было время другое, – поморщился Крупейников. – Сейчас-то зачем такая партизанщина, чего, кого бояться?

–  А вот сейчас-то и надо бояться! – в горячности замахал руками Усольцев. – Ты, Саша, видимостью не прельщайся – это зряшное занятие. Сейчас история никому не нужна, сейчас главенствует во всем политика! А если история ли, экономика ли, нравственность – да что угодно! не сдаются перед политикой этой самой... их попросту уничтожают! Да-да, не смотри на меня так скептически, тебе ли не знать: прошлое столь же ранимо, как будущее или настоящее. И уж отнюдь не бессмертно. Ничего нельзя изменить в настоящем, не изменив сначала представлений о прошлом, поверь на слово! Вот начали мы себя в грудь бить, каяться, охаивать, с грязью смешивать то, что поколениями до нас сделано, и что же? Скоро, в самом ближайшем времени, жди результат. Сейчас все к покаянию призывают, а забыли, что покаяние-то – оно ведь не унижение, а очищение. Да, собственно, в чем я тебя убеждаю? В том, что тебе и самому прекрасно известно!

Крупейников вспыхнул.

–  Так! И что ж мы, уже между собой стали юлить, ходить вокруг да около? Для чего подобное нужно? Вы ведь, Лев Аркадьевич, прекрасно знаете, для чего! Если не вызвать интерес, внимание к сей проблеме, то все эти запечатанные кубышки с необработанными и недоступными даже для нас с вами первоисточниками еще на несколько лет так и останутся в неизвестности. А они именно сейчас нужны, чтобы зрячими, а не на ощупь пробираться нам в то непонятное, что мы сейчас выбрали. Это же песня наскучившая, будто ничего светлого у нас нет за душой, и заграница – единственное, что может нас спасти. Тыкать нас носом в Древний Рим с его заезженным vox populi, как будто ни Византии, ни Русской правды, ни даже Московии вообще не было.

Усольцев вздохнул и поцокал языком скептически:

–  Эх, Саша, Саша, да неужели ты веришь, что доступ к этим источникам когда-нибудь откроется?

Крупейников пренебрежительно фыркнул.

–  А какие же тут трудности? Это ведь не где-нибудь на дне морском, один росчерк пера – и беги, занимай очередь.

Усольцев наморщил лоб, почесал затылок:

–  Давно я тебя знаю, Саша, а наивный ты человек! Только помяни мое слово: когда те кубышки откроются, выявится, что там пусто – пыль одна, пшик, и когда опустело, никакой Шерлок Холмс не разведает! Было да быльем поросло, да и было ли? Просто обычные слухи, мол, надо чем-то зад голый прикрыть, вот видимость тайны и создавалась. - Он помолчал, затем тронул руку насупившегося бывшего зятя. –  Что, я не прав? Обиделся?

–  Да чего обижаться, – пожал плечами Крупейников, – тема известная. И больная, конечно. Но ведь и я... прав. Не обижаетесь на меня, надеюсь?

Усольцев крякнул с досады, снова замолчал, надеясь, что Крупейников опять, как в прошлый раз, придет ему на помощь и сам возобновит разговор. Но Александр Дмитриевич на сей раз замкнулся, потеряв последние остатки  интереса к беседе.

–  Ладно, давай уж до конца, – как в омут с головой бросился Лев Аркадьевич. – По всем законам одной спорной мысли более чем достаточно для одного произведения, но ты пересаливаешь, Саша, определенно пересаливаешь. Ты ведь не журналист-авантюрист, ты ученый. Не буду брать Башкина, тут до тебя Голубинский, Костомаров, Зимин, Калибанов тот же, высказывались о нем достаточно объективно, уже без очернительства, и ты просто выбираешь  достаточно широко известную точку зрения. Но вот с Артемием как? Одно, если бы ты только личности этого человека коснулся, и здесь нет никакой революции, хотя официальное-то мнение о нем тоже хорошо известно. Вот тут я тебе между страниц выписку положил, ты об нее сто раз уже, наверно, спотыкался, из преосвященного Макария, шестого тома его "Истории русской церкви": "Рассматривая внимательно одно то, в чем сознался Артемий, мы должны сказать, что он хотя веровал в Пресвятую Троицу и не был еретиком, исповедовавшим какое-либо определенное еретическое учение, но он любил вообще повольнодумничать о священных предметах веры и хотел казаться, как ныне выражаются, либералом и на словах и в некоторых действиях: что этим своим вольничанием, если бы оно ограничивалось даже тем немногим, в чем он сознался, он не мог не оказывать вредного влияния на православных, особенно людей простых и что Артемий осужден поэтому не неповинно, а ссылка его в Соловецкий монастырь была мерою благоразумною, если не необходимою". Ну, как тебе такой перл?

Крупейников уже не мог сдерживаться, он не на шутку разозлился. Хотя старался не повышать тона. Но со стороны они уже все более похожи становились не на двух беседующих коллег, а на каких-то махровых заговорщиков.

–  Я допускаю – можно лишить священника духовного сана за то, что он в Великий пост ел рыбу во время царского застолья, но из философов-то разжаловать никому не дано человека!

–  Так, так, – закивал радостно Усольцев. – Вот и я о том же. Опять ты – террорист-одиночка. Не понимаешь, что все общество давно уже гуртом из одной крайности в другую кинулось: раньше атеизм был, теперь поповщина. Что ты хочешь, чего добиваешься? Тебе и теза указана, и антитеза открыта наконец: Соловьев, Флоренский, Хомяков – хоть объешься. А ты что? Ты опять невпопад! Говорят тебе: не было в средние века на Руси философов, кроме сугубо церковных, естественно. А ты за свое: Нил Сорский, Артемий Троицкий и иже с ними, так и сыплешь. Ну именами бы и ограничился, опять повторю, зачем в дебри-то забираться? Тем более, что самое слабое место твое – издание-то популярное и ты свою трактовку обстоятельным разбором не имеешь возможности подкрепить, вот и болтаются Бог знает где твои рассуждения. Ладно, один только пример приведу, дальше сам как знаешь: вот ты вытаскиваешь из запасников на свет божий учение Артемьево "о деянии креста, покаянии, смирении, безмолвии, страдании и молитве", ну и для чего, для кого, скажи? Церкви оно уже четыреста с лишним лет как бревно в глазу, а если просто людям, то к чему ты их подвигнуть хочешь: к ереси, к расколу какому-нибудь очередному новому? Эх, Сашка, учу я тебя учу, а не в коня корм: того ты не поймешь, что у всех стран история как история – все там у них исхожено, обихожено, к каждому кусту бирочка прикреплена, по всем вопросам мнения давно определены, по каждой версии десятки томов исписаны, а у нас история, как змея гремучая: за какую ниточку ни потяни, все оказывается, на поверку, бикфордовым шнуром к какой-нибудь мине здесь, в современности. - Он вдруг расхохотался. –  Ладно, Сашок, давай мириться.

Крупейников еще с минуту стоял с нахмуренным лицом, затем осознал наконец всю нелепость своего поведения и улыбнулся.

–  Да, увлеклись мы, пожалуй.

–  Ты пойми – так сказать, резюме нашего спора, – решил все-таки до конца прояснить положение Лев Аркадьевич, – что я по многим вопросам с тобой солидарен, да и вообще сгустил краски. Там у тебя лишь в общих чертах упомянуто, намеки, не больше. Как говорится, умный не поймет, дурак не догадается. Но все хорошо, если ты этим ограничишься, на этом остановишься. А если останавливаться, то опять же зачем намекать? Непонятно. Совсем непонятно. Как дочка, кстати?

Крупейников с удивлением посмотрел на тестя. Первый раз и с чего бы вдруг он коснулся этого вопроса?

–  Все нормально, набирается сил потихоньку.

–  Что ж, я рад. Действительно рад. Мы как-то о таких вещах не говорили, но я не хочу, чтобы у тебя создалось впечатление, будто я на тебя обижен за что-то. А то ты совсем перестал появляться у нас, даже о таких серьезных и интересных вещах вот где разговаривать приходится. – Он придвинулся поближе к Крупейникову и лукаво прошептал ему: – Не верю я в эту гласность, ни на грош не верю! Поганым, нечистым духом от всего, что с ней связано, так и несет. Излюбленная тактика: цвет нации в полный рост поднять, да в очередной раз под корень выкосить. - Он помолчал, затем вновь вздохнул. –  Ты знаешь, что самое страшное, Саша? До меня только дошло, что я разговаривал сейчас с тобой как с совершенно незнакомым человеком, какие-то прописные, избитые истины изрекал, забывая, что тебе и так ведома большая часть из того, что я тебе с такой напыщенностью тщился преподнести. Что это, возрастное? Старохренизм, синдром старого хрена, как я это называю? Или я просто отвык от подобного, глубокого общения? Взять хотя бы жениха этого нового Зоиного... Скользкий тип. Совсем не то, что с тобой было. Но такое время, наверное. Даже в семье достает, самых близких людей разъединяет, между ними втискивается.

–  Жених? У Зои?

–  Да, – кивнул Усольцев и тут же спохватился, не сболтнул ли он чего лишнего. – А ты не знал разве? Я, грешным делом, думал, что ты из-за него и перестал нам звонить.

–  Нет, я первый раз эту новость слышу, – развел руками Крупейников, действительно ошарашенный. – Но я рад за нее. Будем надеяться, что и она наконец счастье свое встретила.

–  Дай-то Бог, – вздохнул тесть. – Только не очень-то верится.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ПОЛКОВНИК ВСЕЛЕННОЙ

Роман

     ГЛАВА ШЕСТАЯ

–  Разжился на кухне, – рассмеялся Дюгонин в ответ на недоумевающий взгляд Анатолия по поводу свертка в его руках. – У меня такое предложение: в лес мы не будем забираться, а расположимся где-нибудь на опушке, костерок разведем, да печеной картошечки, а? Это вам не завтрак, обед и ужин, Анатолий Сергеевич! Тем паче, что я тут и огурчиков, и помидорчиков, и даже кое-что еще прихватил.

Анохин молча пожал плечами, он смотрел на Дюгонина с тревогой. Так же молча, угрюмо наблюдал он за тем, как мастерски укладывал Дюгонин сучья, ветки.

–  Странный вы человек, Анатолий Сергеевич, – усмехнулся в конце концов тот. – Не умеете ценить мгновения жизни, все борьба, борьба... А жить-то когда? Однако не буду дольше испытывать вашего терпения, вижу, что вам не до картошечки, не до неба ясного - ни до чего. Хотя, право, что вы ждете от меня, какого ответа? Я вообще в так называемую судьбу не верю, судьба человека, по моему мнению, с математической точностью вытекает из его характера. Ну, конечно, бывают всякие стихийные бедствия, катаклизмы, но в основном-то наша жизнь так буднична, редко что может столь уж сильно естественное ее течение отклонить. Вы вправе обижаться на меня, презирать, ненавидеть, но все, что я мог для вас сделать, я уже предложил. Вот этот костерок, эту опушку – одним словом, жизнь, а альтернативу вы уж сами себе выбрали. Поверьте, мне даже жаль расставаться с вами, наше знакомство столь нелепо обрывается, а можно и нужно было бы о многом поговорить. Ну да ладно, вы уж извините меня за говорливость, пора, пора к делу переходить. Так вот, друг мой Анатолий Сергеевич, вы пытались обмануть нас. Да-да, я понимаю, тут не обман, скорее – отказ. Назвать того человека. Но я навел уже справки, нашлись очевидцы, которые были свидетелями ваших сокровенных бесед. Так что факт можно считать бесспорным, и никаких фотографий вам предъявлять не придется. У вас, конечно, есть еще возможность спасти себя, но со мной вы уже не увидитесь, дальше вами кто-нибудь другой будет заниматься. Не скрою, моя работа с вами далеко не закончена. По сути дела, она только начинается. Теперь, когда я с вами вот так, воочию, познакомился, мне будет гораздо проще провести ее. Мне ведь предстоит выполнить очень сложную задачу, Анатолий Сергеевич: оставить вас в жизни, в памяти людей совершенно нормальным человеком, удалив все признаки и следы вашего сумасшествия. - Он усмехнулся. –  Да-да, глубоко ошибается тот, кто считает нас дуболомами, ретроградами, мы тоже, так сказать, на гребне науки, в ногу со временем. Почему-то все усилия обычно сосредоточиваются на том, чтобы вылечить каждого отдельного человека от сумасшествия. А ведь куда важнее вылечить общество от тех последствий, к которым приводят семена, посеянные такими ненормальными. Вы даже представить себе не можете, сколько бед в истории может наделать одна подобная идея. Вот, скажем, стать властелином мира – чем не бредовейшая одержимость, а ведь сколько миллионов душ сгорело в ее пламени! Казалось бы, чушь собачья – мировая революция, а ведь до сих пор в угоду ей взрываются бомбы, гибнут люди, летят под откос поезда. Ну да ладно, я опять за свое, не обижайтесь – тут, наверно, природа на меня действует. Но я больше вас не задерживаю, – Дюгонин вытащил из кармана плоскую фляжку и сделал оттуда небольшой глоток. – Вы свободны, Анатолий Сергеевич, еще раз спасибо вам за радость общения. Ну а я тут еще часок-другой посижу.

Анохин поколебался несколько мгновений, затем тоже присел на корточки возле костра:

–  Я очень прошу извинить меня… Наверно, это не положено, но меня гложет любопытство – есть некоторые вещи здесь, которые я сам не в состоянии понять.

–  Ах, Господи, конечно же! У вас есть вопросы? Задавайте, я вполне готов ваше любопытство удовлетворить.

Анохин кивнул.

–  Первый вопрос: кто вы?

–  Кто мы? – Дюгонин рассмеялся. – Что ж, это очень непростой вопрос. Но я могу вам на него ответить. В конце концов, если я действительно желаю вас перевербовать, то я должен объяснить вам наши цели и предназначение. Начну с того, что я не знаю, кто мы. – Игорь Валентинович развел руками как бы в полной растерянности и заморгал глазками. – Я не могу вам сказать с уверенностью, есть ли у нас какая-то организация. Я не хочу знать об этом, точнее даже – предпочитаю об этом не знать. Как это ни покажется вам странным, но такой вариант устраивает как меня самого, так и тех людей, которым я подчиняюсь. Я служу не им, я служу идее, Мысли, и всегда все свои поступки и побуждения сверяю только с этой идеей. Так что можно сказать, что я служу самому себе. Между нами даже есть здесь какое-то сходство, однако есть и отличие – в том хотя бы, что я далеко не сразу стал майором. Какая же главная Мысль лежит в основе моих убеждений? Справедливость. А от нее уже все остальное. Самое страшное зло я вижу в эксплуатации. Эксплуатации одного человека другим. Все люди должны обладать равными правами, равными возможностями. И за это я готов бороться до конца.

–  Вы хотите сделать людей послушными винтиками огромной машины?

–  Нет, я хочу, чтобы каждый человек мог найти для себя применение в этой машине. А подобного можно добиться, как я вам уже говорил, только силой, Анатолий Сергеевич. Свобода – это прежде всего порядок. Если нет порядка, значит, ни о какой свободе не может быть и речи. В человеке слишком много недостатков, чтобы он мог стихийно придти к цивилизованному, высокоорганизованному обществу, нужно сделать этот процесс управляемым. Иначе человечество может захлебнуться в своем же собственном дерьме. Вы посмотрите только, что сейчас вокруг происходит: разврат, воровство, коррупция, невежество, пьянство, разрушается то, что с таким трудом, такими жертвами создавалось. Вам это нравится?

–  Ну а вам хотелось бы вернуться в то, что было тридцать лет назад?

–  Нет, Анатолий Сергеевич. Нельзя войти в одну и ту же реку дважды… Как видите, философию я изучал. Да и зачем возвращаться? У того времени была своя великая миссия: построить фундамент. К сожалению, людей, которые могли бы продолжить дело и возвести надежное здание вместо той хибары, которая сейчас на ветру качается, не нашлось. Но они неизбежно появятся, уверяю вас. Расплата будет страшной тогда, но справедливой. И чем дольше этот процесс оттянется, тем страшнее будет возмездие. Ведь снова понадобятся жертвы, и наряду с преступниками пострадает много невинных людей.

–  И вас это не остановит?

–  Нет. Потому что пострадают тысячи, а счастье обретут миллионы. Да, понадобится террор, чтобы возвратить людям веру в справедливость. Возмездие, чтобы, кого через страх, кого через убежденность, но к чистоте, честности людей привести. Однако террор со стороны общества – это уже не беззаконие. Вам не нравится то, с какими жертвами шло наше становление? Но посмотрите, сравните, что сейчас делается вокруг. Много ли времени прошло, а уж сосут ведрами кровь из народа разжиревшие чинуши всех мастей и не боятся, что может быть как прежде: зажрался – к стенке, кто бы ты ни был, какой бы пост ни занимал. Вы хотите, чтобы я у этих людей был в услужении, лакомые кусочки им как верный пес подносил? Или, может, вам нравится, что в любой момент вас могут убить, ограбить, поглумиться над вами расплодившиеся как вши уголовники? Или вам рассказать о том, о чем вы понятия не имеете: о том, как молодежь растлевается, о наркомании, проституции? О том, как люди от вашей "свободы" бездушными скотами становятся? На мой взгляд, Анатолий Сергеевич, диктатура предпочтительнее анархии, тем более, что к диктатуре мы уже вряд ли когда вернемся, речь идет о демодиктатуре. Вы говорите о жертвах? Но ведь главное предназначение и общества, и демократии состоит в том, чтобы защитить человека от насилия другого человека. Да, вот какой-то ребенок заплакал, вот кто-то безвинно пострадал. Давайте скорее все как один восстанем, раздуем из этого вселенский пожар. А почему же вы не видите те невидимые миру слезы, которые и детям и взрослым несет ваша так называемая "свобода"? Почему вам воры, убийцы и прочие отбросы общества дороже честных людей? Откуда это вообще в нашем характере, что проститутка для нас милей Богородицы?

–  Так вы же сами себе и ответили, Игорь Валентинович, все дело не в свободе, а в отсутствии свободы. О какой свободе и справедливости вы вообще говорите? Если бы они были, мы бы здесь с вами не беседовали. Я был бы дома, по крайней мере.

–  Вы хотите сказать, что если дать людям возможность болтать открыто, что-то из того, о чем я говорил, изменится в лучшую сторону?

–  Да, несомненно.

–  Вот почему вы здесь и пребываете, Анатолий Сергеевич. Тут ваш дом родной. Поскольку вы во всех временах опасны, как опасен любой, оторванный от жизни моралист и идеалист. Дай вам волю, так вы в народе подорвете последнюю веру, а тогда кровь и дерьмо всю страну зальют.

–  Основа всякой веры – Бог. Не противоречите ли вы себе, Игорь Валентинович?

–  Нисколько. Только я верю не в Бога, а в человека. Что до религии, то всякая вера, насколько мне помнится, складывается из двух начал: любви и страха. Вы, как я понимаю, признаете только любовь?

–  Отчего же? Я страх признаю. Но только тот страх, что от любви происходит, не оттого верую, что боюсь, а боюсь хоть чем-то в вере своей поступиться. Вероотступничество – вот самый страшный и самый распространенный грех.

–  Ерунда. Главное, что из постулата этого можно извлечь: страх перед Богом очень просто можно превратить в страх перед людьми. Я уничтожу и здесь ваш след, а мысль вашу мы возьмем на вооружение. У вас больше нет ко мне вопросов?

–  Есть. Есть еще один вопрос: почему вы со мной столь откровенны - вы уже объяснили, однако не боитесь ли вы, что вы слишком откровенны со мной?

Дюгонин расхохотался:

–  Так, так! Что же вы остановились, Анатолий Сергеевич, продолжайте! Не боюсь ли я того, что вы откроете глаза на меня моему начальству? Нет, не боюсь. Во-первых, вы не доносчик и никогда им не станете. Если я и вменил вам в вину то, что вы не опознали того человека, то ведь это не грозило ему физической расправой, потому что он уже мертв. Во-вторых, было бы наивным с моей стороны потчевать вас какими-то сказочками, не того ума вы человек, чтобы я мог позволить себе так с вами обращаться. Не зря же вам предлагают у нас звание полковника, думаете, мы направо-налево такими званиями разбрасываемся? Значит, действительно вы в чем-то могли бы меня превзойти. В-третьих, я просто высказываю вам свои личные взгляды. Ну и наконец главное – у вас никогда не будет возможности рассказать кому-нибудь о нашем разговоре. Да, я действительно, как могу, борюсь против несправедливости, которую вижу вокруг, но я далеко не одинок, нас много, мы повсюду, и как только вы станете для нас опасны, мы вас тут же уничтожим. Мы ведь давно уже следим за каждым вашим шагом, только вы не подозревали об этом. Но даже... даже если бы вам представилась такая возможность – о нас рассказать, можете ли вы надеяться, что найдется хоть один человек, который не сочтет ваши слова бредом? А если вдруг найдется, сколько, как вы думаете, он после этого на свете проживет? Хотя, если желаете знать мое, сугубо личное, мнение, некоторая реклама нам не помешала бы, слишком уж много людей судят о нас по тому, что есть на поверхности, а оттого и видят в нас только инквизиторов и палачей. А мы – разные, понимаете, разные! Но здесь, наверно, говорит во мне гордыня – каждому человеку хочется, чтобы оценили по достоинству его филигранный, самоотверженный труд. - Он помолчал немного, затем вздохнул. –  Прощайте, Анатолий Сергеевич, прощайте. И не поминайте меня лихом. Видит Бог, я все, что мог, сделал для вас.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

ПОЛКОВНИК ВСЕЛЕННОЙ

Роман

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Крупейников отдернул руки от папок, словно бы увидел перед собой змею. Что произошло? Перед ним вновь рукопись того графомана, а его собственная исчезла. И как все тщательно проделано, даже папочки одинаковые подобраны. Немудрено, что он так и унес их домой из библиотеки, не заметив подмены.

"Спокойнее, спокойнее, – уговаривал он себя, – нужно напрячь ум, сосредоточиться". Однако сосредоточиться не удавалось, мысли каждый раз спотыкались о совершенную нелепость происходящего и в растерянности отступали.

"Господи, да кому мог понадобиться мой "манускрипт"?"

Он походил по кухне, стараясь не шуметь, – все давно уже спали, - потом открыл другую папку и сразу же наткнулся в ней на записку:

"Это я украл Вашу рукопись. Можете как угодно осуждать меня, даже заявить в милицию, но тогда смиритесь с мыслью, что я ваш "опус" уничтожу. Хотя в принципе-то у меня нет намерения так поступить. Мне просто нужно было каким-то образом еще раз привлечь Ваше внимание к моему роману, "справочку" к которому Вы столь лихо настрочили, лишив меня тем последних надежд на его публикацию. Что касается Вашей рукописи, то, если Вы не будете и дальше злить меня, через пару дней я Вам обязательно ее верну".

А если не вернет? Господи, сколько раз Крупейников корил себя за легкомыслие! Разве можно иметь такие вещи в одном только экземпляре? Ну да, ведь он хотел еще немного над текстом поработать. Вот и поработал!

Что же теперь? Если придется, сколько реально времени понадобится - два, три месяца, чтобы все восстановить по черновикам? Сколько времени будет потрачено зря, не говоря уже о новых объяснениях с редактором, о том, что будут поломаны все ближайшие планы!

Нет-нет, победить тут может только тот, у кого окажутся крепче нервы. Впрочем... а если твой противник сумасшедший? Такое вовсе не исключено, потому что ни одному здравомыслящему человеку решиться на подобный поступок просто в голову бы не пришло. Во всех случаях нужно вести себя с этим параноиком предельно осторожно. И конечно, не стоит пока заявлять о пропаже в милицию. Вора-то они найдут, а как будет с книгой? Собственно, никакой загадки тут нет. Обыкновенный шантаж. Но целесообразнее всего будет шантажу этому подчиниться. Тем более, что условия вроде бы вполне приемлемые. Пока. Впрочем, какие условия? Что он конкретно должен сделать? Ладно, главное – вызволить рукопись, а там будет видно. Здесь, конечно, ничего уже не прояснится, надежда – исключительно на библиотеку. А значит, самое трудное сейчас – дождаться завтрашнего утра.

Что он ощущал больше всего? Пожалуй, растерянность. Ни за что ни про что очутиться вдруг во власти другого человека, который, к тому же, исхитрился взять тебя за горло. Жаль, что Шитов в отпуске, можно было бы позвонить и узнать у него поподробнее, что из себя этот человек представляет.

Что вообще о нем известно? Ну, графоман. Хотя, по рукописи, пожалуй, такого не скажешь. Ясно, что в литературе этот человек не новичок. Крупейников даже ощутил некоторую зависть: что-то сдерживало его самого обычно, мешало, а так хотелось иной раз пофантазировать, попробовать за героя поразмышлять, но тут же следовала оглядка, а вот что такой-то на подобного рода выкрутасы его скажет, а что другой: "Увлеклись! Увлеклись, батенька! Это уже беллетристика!".

Что еще? Крупейников не мог избавиться от ощущения, что за ним наблюдают. И еще острее ощущал свою беспомощность. Как будто его со злой усмешечкой рассматривали сейчас, словно рыбину, поддетую на крючок. Эх, в самом деле, знать бы хоть какие-то приметы, можно было бы этого человека вычислить, отозвать в сторону, поговорить. А что, если Пальчикова расспросить, может он что-нибудь знает? Нет, пожалуй, лучше не делать ни единого шага, терпеливо ждать. Как он написал – "не злить"? Хотя, конечно, нет никаких гарантий, что этот ненормальный не переменит своего решения.

Собственно, ну отказался бы он, не написал ту свою "справку" – и дальше? Что подобные рецензии могут изменить, если решение всегда принято заранее и вопрос лишь в отписке? На что они вообще надеются, эти великовозрастные мальчики с папками под мышкой? Он хоть, по крайней мере, добросовестно их опусы читал, а у многих других уже отработанная методика: несколько заготовленных трафаретов, достаточно только заглянуть пару раз в текст, надергать словечек шероховатых и не слишком переврать имена. Ну а при желании можно обойтись и вообще без рецензии, отписав что-нибудь универсальное, что хоть к Сидорову, хоть к Достоевскому с равным успехом можно отнести. "Что ему вообще нужно, этому графоманишке? Может, дальше он начнет требовать, чтобы в обмен на рукопись я помог ему напечататься? Неужели он настолько глуп, чтобы не понять: помочь я ему ничем не могу! Если бы этот человек хоть какое-то представление имел об издательской специфике, он бы знал: мои возможности на сей счет ничтожны даже внутри исторической редакции, а уж о художественной прозе и говорить не приходится. Господи, что же делать? Нет, все-таки без Шитова с Пальчиковым здесь никак не обойтись. Пусть подыграют как-нибудь, чтобы вызволить рукопись. В конце концов, сами они меня в эту историю втянули, пусть теперь и вызволяют".

Крупейников вздохнул и написал на листе бумаги размашисто: "Я согласен на любые Ваши условия. Но, Бога ради, верните поскорее рукопись. Как человек творческий, Вы должны меня понять".

Вот и все, дальше продолжать не будем, любое лишнее, неосторожное слово может все испортить. И Крупейников отправился в буфет. Ему вспомнилось то время, когда он только начинал работать в "Историчке". Сидеть в читальном зале для него было невыносимой мукой, он использовал любой предлог для того, чтобы ускользнуть из этого публичного скопища. И любимыми прибежищами для него в то время были буфет, да еще курительная комната с мило щебечущими холеными женскими созданиями, которыми он, разинув рот, любовался. И тогда еще он дал себе зарок, что когда надумает жениться, то только здесь, среди этих созданий будет искать себе жену. И еще сразу вспоминался ему приторный вкус ячменной бурды, гордо именовавшейся в меню кофейным напитком.

–  Хороши девахи! – загоготал Шпынков, морщась после укола и натягивая штаны. – Ширяют классно! Заметили, наверное, сволочи, что мы таблетки их в сортир выбрасываем. А что, Анохин, может, и мы им ширнем? Как ты на это? Думаешь, не живые они – на задницы-то голые целыми днями смотреть? Ну как? Я ведь уже договорился – ночью, во время дежурства их. Спирт дармовой...

–  Нет, что-то не хочется, – сухо ответил Анатолий.

–  Зря, зря, – разочарованно покачал головой Шпынков. – Жить везде надо, жить везде можно. Последнее дело – нюни распускать...

 -   Меня опять к вам?..
      –  Да, угадал. Гнусная работенка. Думаешь, я садист? Но что делать, передали мне тебя по кругу. Попугали, по душам пытались поговорить, теперь конкретно... Ну, совсем инвалида из тебя делать я пока не собираюсь, но что-то из внутренно-стей придется отбить. Думаю, почки для начала... Вот после этой сестры задастой как раз к тебе и приду. Но для формальности я должен тебя допросить. Так, пара вопросов...

     –  Что ж, я слушаю.

–  Ну, не хочешь ли ты добавить что-то к своим показаниям? Не вспомнил ли того человека, не встречал ли других людей, которые заговаривали с тобой о задании, которое ты выполняешь? Не хочешь ли выдать наконец, кто твой резидент?

–  Нет. Но у меня есть просьба. Я хотел бы избавиться от этого наваждения. Я не хочу быть больше полковником. Понимаете? Вы ведь считаете, что я запираюсь, упорствую в своем заблуждении? Нет этого. Я просто жертва, жертва каких-то людей, которые контролируют мое сознание. Мне не в чем признаваться, я действительно ни в чем не виноват. Но мне нужно помочь.

Шпынков ухмыльнулся.

–  Ты хорошо подумал?

–  Да.

–  Испугался пыток?

–  Нет.

–  Боюсь, что это тебе обойдется гораздо дороже. Ты совершаешь еще одну очередную глупость.

–  Приятно, что вы так обо мне заботитесь. Но я решил.

Шпынков вздохнул.

–  Что ж, выходит, мы с тобой опять расстаемся? Но, думаю, не надолго?

   –  Лучше бы навсегда.

–  Итак, вы хотели бы вылечиться? – Главврач вперил в Анохина удивленно-иронический взгляд. – Но позвольте, Анатолий Сергеевич, мы ведь только тем с вами и занимаемся. Таблетки, уколы, процедуры - неужели вам этого мало? Что же вы еще желаете?

–  Я хотел бы облегчить душу, я ведь душевнобольной.

–  Ну, милый, разве это по моей части? Я атеист, материалист. Боюсь, что духовника из меня не получится.

   –  Я согласен на атеиста и материалиста.

Горохов перестал улыбаться и взглянул на Анохина озадаченно:

–  Вы что же, такое задание "оттуда" получили?

–  Нет. Все как раз наоборот. Я не хочу больше выполнять ничьи задания, я не хочу быть больше полковником.

Главврач облегченно вздохнул и расхохотался.

–  Ах, плутишка! – погрозил он Анохину пальчиком. – Плутишка Анатолий Сергеевич! А ведь я вас разгадал! Вы хотите сменить легенду, прошлая оказалась неудачной. Так не бывает! Навязчивые состояния у больных людей не меняются так резко, они лишь развиваются, значит, вы – нормальный человек. Вот вам пример: как вы знаете, у нас тут среди прочих содержится Генералиссимус. Ну помните, помните, надоедливый такой старикашка, он еще каждый раз заставляет вас отдавать ему честь, периодически вызывает вас на совещания. Так вот, до вашего появления здесь он был всего лишь дважды Героем Советского Союза, правда, несколько раз пытался осуществить военный переворот, однако в конце концов успокоился, когда его назначили министром – министром Всех Вооруженных Сил. Так вот, ваше появление резко обострило ход его болезни, теперь он уже четырежды Герой Мира, причем последнюю Звезду получил якобы за космическое сражение при Фобосе, изгоняя с Марса каких-то там инопланетян. Я не знаю, как дальше у него все будет протекать, он ведь ухитряется все свои решения протаскивать через парламент, и даже царя-батюшку нашего соблазнил идеей космической революции. Быть может, в скором времени у нас появится Генералиссимус Вселенной. Почему я это вам рассказываю? Потому что подобное для нашего санатория совершенно нормально. Вы же пытаетесь нарушить правила игры. Зачем вам это? Дайте лучше простор своему воображению. Не всю же жизнь вам ходить в полковниках? Перевербуйтесь либо объявите Генералиссимусу войну. Поверьте, жить сразу станет интереснее. Я первый вас поддержу.

–  Вы не совсем поняли меня. Я хочу стать нормальным, хочу вернуться к здоровой жизни.      

–  О, это сложный процесс. Но случай интересный. Пожалуй, лучше мне не самому им заниматься, а пригласить специалиста. Подождите недельку, я постараюсь что-нибудь сделать для вас.

Когда Крупейников вернулся, записка его лежала на том же месте, и уверенности в том, что она прочитана, у него не было. Зато, впрочем, он мог сказать себе с облегчением, что на сегодня его бдение в читальном зале окончено, и осталось ему выдержать, пребывая в неизвестности, еще один только день.

К сожалению, автор лишен возможности выложить текст романа полностью по условиям договора с издательством ePressario Publishing Inc., Монреаль, Канада http://epressario.com/ 

Оферта: любые разовые бумажные издания (с согласия автора).

     Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МУТНЫЕ ВОДЫ, РЕКА СОМНЕНИЕ

Повесть

©  2012   Николай Бредихин.

Web: http://www.bredikhin.net/

©  2012   Кирилл Бредихин, обложка.

©  2012   ePressario Publishing, электронное издание,

                Монреаль, Канада.

E-mail: info@epressario.com/

Web: http: //epressario.com/

ISBN: 978-0-9869345-6-8

Все права защищены.

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

     ГЛАВА 1

Алексей задумчиво повертел в руках повестку. "Ничего не понимаю. Сборы, какие еще сборы!". Ему казалось, что подобная угроза давно его миновала. Впрочем, военкомат есть военкомат, умом его объять уж точно невозможно, наверняка у них там какие-нибудь недоборы, дополнительные, спущенные сверху, планы. Но, в принципе, у них свои заботы, а у него свои. Какие свои? Кого, собственно, его мелкие, житейские, трудности интересовали? Ах, некому отводить детей в садик! Так какого бога ты их, детей своих, столько наплодил?

Алексей и сам не мог бы объяснить, какого бога. Просто так получилось. Ну, Павел, с ним понятно: зачем, собственно, жениться, если не планируешь иметь потомство, продолжателей своего рода? Нет, тут точно все соответствовало первоначальным прикидкам: год они с Аленой пожили для себя, проверили еще раз друг друга на совместимость, второй раз съездили вместе отдыхать в отпуск, там и расслабились. С  толком, с чувством.

Юля, Юлок... Алексей вот-вот должен был получить квартиру, и три комнаты, конечно, не две. Пришлось проявить прыткость. Они едва успели с Юлком – так сказать, "впрыгнули в последний вагон уходящего поезда". Однако Настя, эта неугомонная Настя, откуда она появилась? Точнее, как?

Уже в тот момент у них начались трудности в материальном плане, жена поставила крест на своей карьере, решили целиком сосредоточиться на служебном росте Алексея, однако с ростом дело сложно продвигалось, и Алексей знал почему, хотя и не откровенничал с женой по этому поводу.

Где-то через год после того, как он после института попал на успевший прикипеть к сердцу завод, его вызвал парторг и намекнул, что есть, мол, возможность отличиться: вообще, конечно, существуют большие трудности для "инженерно-технических работников", но поскольку он молодой специалист, ему, как говорится, и карты в руки. Карты, партия... Что за игра? Преферанс? Сначала Алексей тупо смотрел в стену, не понимая, о чем, собственно, идет речь, а когда уяснил, то с самым наивным видом отказался. Да, тогда он еще не мог предположить о Насте, хотя вообще-то по природе своей был человеком предусмотрительным и вроде бы они с Аленой все соблюдали, но с Настей, как уже потом Алексей понял, все предусмотрительности были бесполезны, она бы все равно свое взяла.

Вот тут, конечно, черт бы с ней, с партией, точнее, какая разница, коли уж так приперло? Однако парторг оказался человеком на редкость злопамятным, как ни пытался Алексей потом нажать на него сбоку, сверху, снизу, дабы исправить свою ошибку, все его усилия оказывались тщетными.

Когда-то все вокруг были уверены, что уж Алешка-то Подрезов в инженеришках точно долго не задержится, в самое ближайшее время – мастер, затем начальник цеха, ну а дальше как повезет. Но не повезло. Быть может, оттого что он был некомпанейским человеком, а нужно было выпивать, выпивать, закусывать, а главное – говорить потом, говорить. Вот в этом, закусочном, трепе и рождались, как правило, самые неожиданные мысли, принимались самые важные решения. Однако пить надо было не с кем попало, а все с тем же парторгом, с начальством и особенно с членами постоянных комиссий, которые все время что-то проверяли и перепроверяли, среди них-то порой, как золотая крупинка в куче пустой породы, и попадался тот самый-самый нужный человечек. Своего рода "рука", которая в момент "икс" снимала телефонную трубку, да и вообще лучше любой "головы" могла решить любые вопросы. Такой "руки" у Алексея не было. Женат он был вообще по любви... Какие-то институтские друзья? Наверное, не те друзья были, во всяком случае пока из них никто ничего существенного не достиг.

Нельзя было сказать, конечно, что Алексей столь сильно был зациклен на карьере. Бог с ней, с карьерой, но в жизни его появилось вдруг столько дополнительных трудностей, каждодневных пакостей, которые оказались в своем множестве пострашнее тех мельниц, с которыми сражался небезызвестный Дон Кихот Ламанчский. Нет, здесь ему, в этом КБ (Конструкторское Бюро, для тех, кто уже забыл недавнее прошлое, или попросту "ящик"), ничего не светило, и выход был прост и логичен: как можно быстрее подыскать себе новое место работы. Но и с этим вопросом дело обстояло совсем не просто, не говоря уже о том, что КБ было засекреченным. Да и какой-то минимум все же был у него: и зарплата побольше, чем в местах не столь таинственных, загадочных, да и какие-то, пусть самые ничтожные, но отличия: и с садиком по всем трем детям вопрос удалось решить, теперь вот подходила очередь на телефон, и уж полный апофеоз - путевку семейную на лето обещали. Настену только ни в коем случае не надо брать с собой.

–  С тремя детьми, сборы, они что там, совсем очумели? – Иной реакции от жены Алексей и не ожидал. – Я им позвоню! Я им все выскажу! Кстати, почему здесь не указан телефон? Да я и без телефона: я им Настьку оставлю на денек, двух часов не выдержат, взмолятся, машину специально, чтобы тебя вернуть, пришлют.

Вот женщины! Как они цепко подмечают детали! Алексей внимательно осмотрел повестку: телефона, действительно, указано не было. Но даже если бы он и был, предположить, чтобы Алена по нему позвонила! Жена Подрезову, несмотря на свое претенциозное имя – Альбина (в переводе с латинского "белая"), и массу глупостей из самых разных гороскопов о якобы присущих этому имени чертах характера и особенностях судьбы, досталась сущая божья коровка, собственно, такими же были его теща и тесть. Хотя тесть подчас, когда его особенно допекали, нацеплял на пиджак ордена, медали и с мукой в сердце отправлялся куда-нибудь на очередной прием: что-то просить, кого-то усовещивать. Иногда помогало. В частности, с телефоном. Того и гляди должен был ускориться процесс.

–  Ладно, как-нибудь перекрутимся, – со вздохом сказала Алена, уже засыпая. – Мать попрошу, на работе попробую договориться с начальством. Слушай, а зарплата? Зарплата как?

– Средний заработок. Сдам справку в бухгалтерию, оставлю доверенность, будешь за меня получать, – ответил Алексей сонным голосом.

–    Ну а срок? Там ведь срок не указан!

–  Срок обычный, три месяца, чего указывать? А может, все-таки попытаться? Трое детей – по-моему, там определенно что-то напутали.

–  Вот и выяснишь, – уже совсем погружаясь в объятия Морфея ответила жена. – Отдохнешь там. От нас, по крайней мере.

–  Да, хорош отдых. Где-нибудь в палатке в поле. Подъем, отбой, в промежутках кросс с полной выкладкой. Да еще какой-нибудь дебил старшина! Два года: "Стой! Кто идет?" кричал, интересно, чего на сей раз сподоблюсь?

–  Ты там того, не балуй, – запоздало напутствовала жена. – Я-то не смогу, а Настена точно глаза тебе выцарапает.

–  С кем баловать-то, – совсем без сил огрызнулся Алексей. – Ты что, не знаешь, что такое армия? Там исключительно мужской контингент!

–  Ага, рассказывай, а обслуга, а увольнения. Я предупредила, Настьку не обмануть.

ГЛАВА 2

Староста группы (может, старший сержант или комвзвода), по всей видимости, был тоже из "сборной гвардии", но как ловко, гад, сразу сориентировался, подсуетился - прибыл на день раньше, что ли? - а теперь вот смотрел на Подрезова осовелыми глазками и дышал смачным перегаром - наверное, устроил себе достойные проводы.

–  Иди к начальству, мое дело телячье. Может, тебе сразу дадут медаль отца-героя и отправят дальше увеличением народонаселения заниматься. – Он хихикнул своей шутке, оглянувшись на уже притершихся к нему подлипал: каждый понимал, как много от первых дней нахождения здесь зависит. – А может, наоборот, срок продлят, будут гонять, пока вся дурь не выскочит.

Алексей постоял немного в нерешительности перед дверью "начальства", затем все-таки постучал.

–  Войдите, – послышался негромкий вежливый голос.

Первое, что поразило Алексея: то, что "начальство" было в штатском, так что он не знал даже, как ему к собеседнику обращаться, в каком тот был звании? Скорее всего, капитан.

На сей раз его выслушали предельно внимательно, однако реакция оказалась той же.

–  У всех трудности, товарищ Подрезов. А скоро трудностей, сложностей, заминок, запинок станет еще больше, вообще невпроворот, как же вы собираетесь их решать? Мы как раз и вызвали вас сюда, чтобы вам потом жилось легче. Так сказать, тяжело в ученье... Вас ведь выбрали - вы сознаете? – выбрали, это большая честь. Вы потом все поймете, уж поверьте мне на слово, да еще тысячу раз нас возблагодарите, а пока отдыхайте, устраивайтесь. И будьте внимательны, от каждого шага здесь для вас многое в дальнейшей жизни будет зависеть. Вот приход ко мне ваш – уже первый прокол. А промашек не должно быть. Времени нет вас перековывать, переучивать, нам готовые люди нужны.

Сказать по правде, Алексей мало что уразумел из того, что ему было сказано, но уже спустя полчаса в нерасторопности своей лишний раз получил возможность убедиться. Придя в казарму, он обнаружил, что его место уже занято каким-то здоровенным детиной, а вещи небрежно сброшены на пол, да и попотрошили его чемодан, по всему чувствуется, изрядно. Однако скандал нельзя было поднимать, армейский быт "срочной службы" достаточно хорошо помнился.

"Странно, "дедов" здесь вроде никак не должно быть, раз мы все в один день приехали, – подумал Алексей. – Почему же такой беспредел сразу? Средь бела дня у всех на глазах чужие вещи переворачивать – чего же дальше ждать? Может, все-таки сходить, вернуться, тому мужику пожаловаться? Нет, отлупят, сволочи, непременно отлупят, накроют одеялом и темную устроят, это уж как пить дать".

Подрезов счел за лучшее промолчать, собрал что осталось из пожиток и пошел искать свободное место. Собственно, какие места – самые настоящие нары в три яруса. А значит, чем ниже лежанка... "Ладно, три месяца не такой уж большой срок, отмучаюсь как-нибудь", – подумал Алексей и нашел все-таки место посередине. Теперь уже, наученный горьким опытом, он никуда с него не отлучался, хотя, как только позвали на обед, он побежал одним из первых, чтобы, опять же таки, "застолбить" стол поприличнее.

Однако и тут ему не повезло, практически все места были заняты.

"И это уже на все три месяца! – с тоской подумалось Подрезову. – Черт побери, как же они успевают-то хоть? Как будто тренировка особая. Ведь все из разных городов, областей приехали, еще несколько часов назад никто друг друга не знал. И вдруг все определились, перезнакомились!".

У Алексея от неприятных предчувствий заныло под ложечкой, он с трудом запихивал в себя жуткую бурду, абы как приготовленную кухонным персоналом (вот еще место, куда он не попал, а следовало бы! Ну что бы и ему на день раньше подсуетиться?), понимая, что ни роптать, ни оставлять что-либо не съеденным здесь не принято. Тем более, что хоть в чем-то ему повезло наконец: он уже хотел было примоститься в самом дальнем углу, как его вдруг окликнули: "Эй, друг, иди сюда, тут стульчик свободный!". Отказываться было глупо, Алексей судорожно вспоминал мельчайшие подробности своего прошлого "служивого" опыта, достаточно откровенно отвечал на вопросы, которые ему задавали товарищи за столом, да и вообще чувствовал себя уже гораздо легче, руководствуясь золотым армейским правилом: "делай, как я, смотри на меня!" Все ели, и он ел, никто не морщился, не костерил поваров последними словами, и он помалкивал.

Однако ближе к отбою Подрезова ждало жестокое разочарование, человек, который окликнул его за столиком, попросил его поменяться с ним местами, точнее "нарами".

"Понятно, услуга за услугу! – разозлился Подрезов. – Да услуги-то уж очень неравноценные".

Конечно, он мог отказаться...

–  Послушай, – сказал человек, который за "трапезой" представился Аркадием, – ты не пожалеешь, за мной не задержится. Я просто чуть-чуть запоздал, но кого это интересует? Однако мне с самого верха никак нельзя начинать, вскоре сам поймешь.

"Ладно, черт с ними со всеми. Главное, что первый день – блин горелый, со сковородки слетел, отсчет начался, – думал Алексей, ворочаясь на своем  жестком лежбище. – Еще девяносто суток-без-шуток папке твоему осталось оттрубить, Настена. Две тысячи сто шестьдесят часов-на-ногах-сто-пудов, сто двадцать девять тысяч шестьсот минут-на-аркане-ведут, семь миллионов семьсот семьдесят шесть тысяч секунд-становись-во-фрунт. На пальчиках точно не поместится, будем зарубки делать, как Робинзон. И все-таки странно, почему все здесь в штатском, и нам форму никому не выдали?"

ГЛАВА 3

Форму не выдали и на следующий день. Алексей быстро сообразил, что и тут он оказался не на высоте. Одежда играла свое, как видно очень важное, значение. И в своих застиранных, еще институтских, джинсишках, не говоря уже о рубашке с обтрепанным воротничком и свитере домашней вязки, Подрезов смотрелся жалко. Конечно, попадались чудаки и вообще в тренировочных костюмах, но это было слабым утешением.

Вообще открытий он совершал с каждым часом все больше. К примеру, городок их находился не в лесу и не в поле, а в обыкновенном микрорайоне, ограда и ворота были самые обычные, никакие увольнительные не требовались, можно было в любой момент отлучиться. Вот только куда? Здесь, как и везде, шагу нельзя было ступить без денег. Кино, пиво, из последних достижений – дискотека, на которой местные накачанные дебилы ревниво оберегали прыщавых доморощенных Василис. Так что Настене не имело никакого смысла отращивать коготки.

И вообще, тоска была смертная, хотя день по военной привычке был забит до отказа. Что еще было странно – никакого оружия. Армия! Странная армия! И вместе с тем, когда кто-то из не в меру любопытных посторонних забредал на территорию, к нему тотчас подходил какой-нибудь вежливый типчик, опять же из "сборной", опять же в штатском, говорил тихо какие-то слова и, как ни странно, слов этих бывало достаточно. Да, собственно, и случаи такие бывали диковинной редкостью.

Впрочем, желающие отводили душу и в прекрасно оборудованном тире, и в тренажерном зале, и на тренировочных площадках. Алексей предпочитал отсиживаться в библиотеке, тоже прекрасной, кстати, по всем статьям. Никто не ругал его за это, его предпочтение считалось в порядке вещей, ничем не хуже других. Основное время у курсантов - так в конце концов определился Подрезов, что попал он не на сборы, а на курсы - занимали всякого рода лекции, в основном тоже довольно привычные – о международном положении, о перестройке, гласности, "негативных явлениях прошлого". Но было и кое-что поинтереснее: история и теория мошенничества – как не дать себя обмануть, вовлечь в какие-нибудь махинации, много времени уделялось законодательству, точнее, "дырам" в нем, и особенно, почему-то, иностранным языкам, больше всего английскому.

Собственно, никто никого не принуждал к занятиям, можно было все дни проводить в спортивном зале, но бывать на лекциях считалось престижным и зальчики-аудитории никогда не пустовали. Выбор тем тоже оставался за слушателями, единственным условием, опять же, определялось то, чтобы рабочий день был забит до отказа. Правда, иногда давались какие-нибудь указания сверху, в чем-то сложившийся порядок корректировавшие, и приходилось им подчиняться.

Преодолев первую негативную реакцию, Алексей довольно быстро приспособился к тем условиям, в которых он неожиданно для себя оказался, некоторыми циклами лекционными даже упивался: к примеру, об иностранных трудовом и гражданском кодексах, а уж от компьютера, который казался здесь, при убогости оборудования на его работе, совершенной диковинкой, его вообще невозможно было оторвать.

Тревожило Подрезова лишь одно обстоятельство: вокруг него бурлила очень напряженная, на высшей точке кипения, деятельность, а он был как бы в стороне от нее. Наверное, потому что у него совершенно не было денег, так называемого "первоначального капитала", и он понятия не имел, как им разжиться. Попросить Алену, чтобы она ему какую-нибудь, хоть малую, толику выслала, казалось кощунством, продать с себя ему тем более было нечего. А вокруг шел нескончаемый, не прекращавшийся ни днем ни ночью, торг. Люди перебирались с верхних мест на нижние, или (жизнь есть жизнь!) понуро карабкались наверх. Прибарахлялись или наоборот, натягивали затасканные "треники", разъезжали по городу в автомобилях, при нужде "пользовали" умопомрачительно длинноногих сексапильных девиц.

Очень быстро выяснилось, что за стенами городка, опять же за деньги, можно было найти что угодно: от ночных баров до казино. Алексей после долгих размышлений пришел к выводу, что готовят их не иначе, как к засылке за границу, однако в отношении себя не строил никаких иллюзий, для шпионских целей он совершенно не подходил.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МУТНЫЕ ВОДЫ, РЕКА СОМНЕНИЕ

Повесть

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 4

Впрочем, как ни комфортно Алексей чувствовал себя, постепенно обживаясь на непонятных "сборах", он с нетерпением ждал окончания положенного срока, чтобы вернуться домой к семье. Ему было жалко Алену – она наверняка совсем измоталась, да и по детям он здорово скучал. Однако, к его удивлению и даже ярости, когда три месяца истекли, никто и не думал устраивать экзамены, выдавать какие-то свидетельства, устраивать прощальные застолья. Работа шла своим чередом, занятия следовали за занятиями, темы не повторялись, а наоборот, усложнялись. Постоянно вводились новые предметы. В то же время Подрезов успел заметить, что контингент слушателей не оставался неизменным, он постоянно менялся.

 Знакомые лица встречались все реже, и с Подрезовым в конце концов стали обращаться почтительно, как со старожилом. Ему даже удалось поменять свой статус: он заслужил-таки среднюю полку на нарах. Аркадий тоже оставался в числе курсантов, только теперь никто не называл его иначе, как Аркадием Владиславовичем, и он входил в так называемую организационную коллегию. Алексею на какой-то момент даже сделалось любопытно: человек практически достиг здесь всего, чего только можно, долго ли он теперь еще тут задержится?

Однако ясно было, что даже в такой ситуации Аркадий смог найти себя. Он внезапно сделался незаменимым: через него проворачивались постоянно какие-то большие темные дела, в которых участвовало, в числе прочих, практически все курсовое начальство. Причем дел этих было множество и выходили они далеко за пределы маленького городка, бездонности которого Подрезов не уставал удивляться, опутывая и пронизывая собой весь Советский Союз и постоянно где-то сплетаясь и переплетаясь с другими подобными щупальцами. Одним из направлений, как Алексей мог догадываться, была игра на деньги по переписке. Смысл вряд ли стоит здесь объяснять, но сущность сводилось к тому же, к чему и во всех играх подобного рода: проигрывал тот, кто подключался последним.

Как бы то ни было, Алексей долго не выдержал и напросился на прием к начальству по поводу дальнейшей своей судьбы. Игорь Викентьевич Гладышев, начальник курсов, как и в прошлый раз, внимательно его выслушал, но в просьбе опять отказал.

–  Не беспокойтесь, мы сами вам скажем, когда ваша учеба будет считаться завершенной.

Алексей помялся.

–  Но ведь многие уже уехали, я здесь вроде как самый замшелый "дед". Постов никаких не занимаю, общественных нагрузок не несу, какая во мне необходимость?

Гладышев помрачнел, но предпочел уклониться от прямого ответа.

–  Мы никак не можем с вами определиться. Есть трудности с вашей аттестацией.

–   Трудности? – изумился Алексей. – Трудности со мной? Да я в институте таким "ботаном", зубрилой не был! Хорошо, назначьте мне индивидуальные испытания, я готов сдать любые экзамены. Да будет вам известно: я не пропустил ни одного занятия, усвоил "от и до" весь материал. Хотя здесь почему-то запрещено делать записи.

– Поверьте, мы не сомневаемся в ваших способностях, – едва удерживаясь от того, чтобы не повысить голос, пробрюзжал Игорь Викентьевич, – просто у нас свои критерии, которых вам не понять. Да вам и не нужно понимать. Надо просто набраться терпения.

Терпения! Алексей был возмущен произошедшим разговором до глубины души. Какое еще могло быть с его стороны терпение? Он предельно точно выполнял все предписания, не участвовал ни в каких сделках, ни с кем не ссорился, "грыз науку" так, что того гляди должен был стереть на ней последние зубы, что им еще было надо? Может, они упустили из виду, что у него золотая медаль по школе, красный диплом по институту, еще куча всяких удостоверений и справок, даже в университете марксизма-ленинизма он успел поучиться дважды на разных факультетах. Им вообще в отношении учебы на заводе закрывали любые дыры, и он никогда не роптал. Но тут взбунтовался. Да какое они имеют право!

"А имеют! – нашептывал ему изнутри кто-то. – Как, интересно, ты заявишься на работе – без справки в бухгалтерию, без "корочки"? Выдерут с тебя деньги за три месяца, да еще уволят по статье. Что ты тогда будешь делать?"

Да, действительно, положение его было незавидное. Даже в просьбе об отпуске, разрешении съездить в выходные на пару дней домой ему было отказано.

"Да и черт с ними! Сколько же мне здесь еще обретаться?" – в конце концов решил наплевать на все доводы Подрезов, собрал вещички и затемно, выбрав подходящий момент, перемахнул через ограду и был таков.

Радости дома не было предела. И Пашка-первоклашка и Юлок так и не отходили от папки, буквально висли на нем. Настена тоже с трудом себя сдерживала, искоса поглядывала на Алексея, делая вид, что страшно занята игрушками-кукляшками, терпеливо дожидаясь своего часа, когда можно будет перевести на себя внимание отца целиком. Алена же не знала, куда усадить Алексея, чем вкусненьким его накормить.

С удовольствием работая челюстями и не переставая улыбаться детишкам, Подрезов узнавал последние новости. Которых было много, но которых, собственно, и не было. На работе все хорошо, зарплату по доверенности жена получала без всяких затруднений. Тесть и теща здоровы, порядок полный и у его родителей. Конечно, не обошлось без постоянных детских болезней, Пашкиных двоек и разбитых коленок и носов, но в остальном "в Багдаде" было на удивление "все спокойно". Только теперь Подрезов обнаружил, в каком бешеном ритме он крутился на "сборах" и окончательно убедился, что его готовили к засылке в другую страну. Что его, к слову, совершенно не привлекало. Деньги, конечно, деньги, да и не просто деньги, а чеки Внешпосылторга, на которые в специализированных магазинах "Березка" можно было купить весьма и весьма заманчивые вещи, но черт с ними, с деньгами, не в них, как говорится, все счастье.

ГЛАВА 5

За ним пришли ночью. Двое дюжих ребят, которых Алексей хорошо помнил, как добровольных, "сборных", охранников. Они были достаточно вежливы, даже почтительны: не били Алексея, не выворачивали ему рук, просто сказали, чтобы он срочно оделся, их ждет машина.

Алена разволновалась.

–  Алексей, что ты натворил? Что случилось? – плакала она, зажимая себе рот платком, чтобы не разбудить детей.

–  Просто сбежал, – хмуро буркнул Подрезов. – Очень хотелось с вами увидеться.

–  Зачем, Леша? Неужели ты не мог дотерпеть? Что с нами теперь будет? Тебя посадят, да? Посадят?

Алексей и сам невесело рассуждал о своей дальнейшей судьбе. Он никак не ожидал, что система окажется столь расторопной в отношении него, сработает так быстро.

Хмуро ждал он и после, что с ним дальше произойдет, но все делали вид, будто ничего особенного не случилось. Ну, сорвался парень, вернулся обратно, будет ему урок. Никто не собирался сажать Алексея в тюрьму, да и вообще, как он успел заметить, на курсах не было даже карцера. Лишь Аркадий, увидев его, покачал головой.

–  Да, слабак ты оказался, парень. За мной кое-какой должок в отношении тебя, поэтому хочу дать тебе совет. Ты опустился на одну ступеньку ниже, а их не так уж много здесь, таких ступенек. Не совершай больше ошибок, иначе когда-нибудь придется локти кусать в бессилии, а ничего выправить уже будет невозможно. Вот возьми, – он протянул Подрезову визитку с номером своего телефона, – может, когда-нибудь понадобится. Парень ты вроде бы неплохой, но еще раз советую: не пытайся перебить плетью обух.

Нельзя сказать, чтобы Алексей испугался предупреждения Аркадия, однако авторитет этого человека был для него слишком велик, чтобы к его словам не прислушаться. Он задумчиво повертел визитку в руках, затем спрятал ее подальше: всякое может случиться. А ведь была у него мысль, прежде чем решиться на ослушание, посоветоваться с Аркадием. Но хорошая мысль, как говорят, всегда приходит слишком поздно.

Подрезов без труда снова вписался в привычный ритм и больше уже не помышлял о побеге. Хотя особенно его возмущала жена: ради нее он решился на такой поступок, а нарвался на осуждение. Впрочем, не исключено, что Алена была права.

Пришел момент и Алексею уезжать, однако оказалось, что учеба его еще не закончена. Он был изрядно напуган этим обстоятельством, но опасения его, к счастью не подтвердились: теперь он был переведен в Москву, получил возможность в выходные бывать дома, так что можно было считать, что самое страшное позади. Его не посадили – даже поощрили, а не наказали, что означало, вполне вероятно, полное прощение его проступка – о чем еще можно было мечтать? А ступенечка... Даже если Аркадий и был прав, Подрезов уже проникся достаточно скептическим настроением в отношении видов на свою, какую бы то ни было, карьеру.

ГЛАВА 6

 Так получилось, что Аркадия перевели вместе с ним, довелось Подрезову однажды даже свидеться со своим парторгом, тот сначала вытаращил глаза от изумления, затем покачал головой скептически: этот-то придурок, мол, интересно, что здесь делает? Ну а вообще лица тут уже было совершенно бесполезно запоминать, настолько стремительно они менялись. Ни о каких нарах, казармах уже не шла речь, курсы проходили в закрытом пансионате в сосновом бору на берегу реки, условия были самые что ни на есть комфортные, питание на высочайшем уровне.

Алексей приободрился, избавился от терзавших его мрачных мыслей в отношении своей дальнейшей судьбы, дома даже заважничал. Что жена с превеликим удовольствием поощряла. Особенно она радовалась продуктовым наборам, которые Алексей получил теперь право приобретать в спецбуфете. Его немного уязвляло, правда, то, что талоны на пайки были разные, и его талон, соответственно, был не из самых престижных, но утешало и даже вселяло гордость другое: очень многие люди, которые выделялись на предыдущих курсах своей предприимчивостью, хваткостью, сюда не попали, а вот некоторые молчуны-тугодумы вроде Подрезова вдруг сей чести удостоились. Начальство, видимо, свои, особые, выводы сделало, и справедливость в какой-то мере восторжествовала.

Собственно, здесь, в этом пансионате, Подрезов готов был находиться сколько угодно: сменились не только условия – и предметы были гораздо интереснее, и уровень преподавания на порядок выше. Однако все хорошее когда-нибудь заканчивается: уже через месяц Подрезову вручили справку для бухгалтерии, выдали "корочку", на том и закончилась его "малина".

Алексей вернулся на родной завод в своеобразном ореоле: было известно, что он исхитрился побывать на каких-то весьма престижных курсах, обзавелся там солидной поддержкой, и теперь все вокруг дружно прочили ему скорое повышение. Постепенно уверился в этом и сам Алексей, порой с ехидцей поглядывая на мастодонта-парторга: новые веяния делали его "членство в рядах КПСС" желательным, но совсем не обязательным. Ведь выбрали же его для такой ответственной учебы и беспартийного!

Однако дни проходили за днями, месяцы за месяцами, а ничего ни вокруг, ни в личной судьбе Алексея так и не менялось. Учеба на странных курсах все более воспринималась им в воспоминаниях как своеобразный отпуск, отдушина, доступная когда-то, а теперь абсолютно недосягаемая. Алексей все чаще корил себя за злополучный опрометчивый поступок, шестым чувством угадывая, что тот сыграл все-таки, а может, и сыграет еще, какое-то свое, роковое, значение в его судьбе. Затем события вдруг закрутились так, что стало не до воспоминаний.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МУТНЫЕ ВОДЫ, РЕКА СОМНЕНИЕ

Повесть

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Подрезов с тоской смотрел на проходивших мимо людей, иногда тонким, неуверенным, срывавшимся от стыда, голоском пытался рекламировать разложенные на асфальте напильники, пассатижи и прочую дребедень. Он больше всего на свете боялся сейчас встретить здесь, на пятачке возле универмага "Первомайский", одним из первых в Москве превратившемся в гигантскую барахолку, кого-нибудь из знакомых: никто бы не поверил, что он не ворует эти напильники на родном заводе, а перекупает их в магазинах. Но что-то надо было делать, как-то выкручиваться. Судьба вдруг повернулась боком не к нему одному: вся страна пустилась в какой-то диковинный, сумасшедший пляс, да и от самой страны, наверное, лишь две трети осталось. Вокруг усиленно что-то воровали, продавали и перепродавали, вот только Алексею, как он ни старался, ни в чем не везло.

Алена не корила мужа, хотя каждый раз после похода по магазинам за продуктами возвращалась с лицом белее мела: цены неслись вскачь со скоростью поистине невообразимой. Испробовав все, Подрезов решился наконец подключить к делу заветный, припасенный на самый что ни на есть крайний случай, шанс, хотя разочарований в последнее время столько испытал, что взял за принцип ничему больше не удивляться и ничем не обольщаться. Визитку Аркадия он берег как зеницу ока, однако когда позвонил по заветному телефону, незнакомый голос ответил ему, что никаких Аркадиев здесь давно не проживает, а на попытки Подрезова что-то дополнительно разузнать, на том конце провода просто повесили трубку.

Казалось все, наступил, причем для него как всегда индивидуально, досрочно, конец света, оставалось только повеситься. Однако учеба на "сборах" чему-то научила Алексея, и он терпеливо принялся распутывать перемещения своего давнишнего "сокурсника". В конце концов его поиски увенчались успехом, но благожелательный (на сей раз!) нежный женский голосок уведомил его, что Аркадий Владиславович Гамов в отъезде, за границей, и вернется лишь через месяц.

Было отчего упасть духом. Тем более, что после горячки поисков Алексей на свежую голову рассудил: собственно, а кто и что он Аркадию? Если прикинуть, сколько времени прошло с тех пор, когда они в последний раз виделись, человек этот далеко ушел, высоко залез, какая для него корысть в каком-то жалком инженеришке?

Ничего не оставалось, как действовать самостоятельно. Наверное, Подрезов никогда бы не решился на что-либо подобное, если бы, опять же, не учеба на приснопамятных курсах. Знания, которые он терпеливо заучивал там, вдруг самым неожиданным образом всплывали в его голове, делали происходящее вокруг и совершенно загадочное для большинства остальных людей, понятным и знакомым.

Первый вывод, к которому он пришел: прошлое никогда не вернется. Нравится ли ему или не нравится то, что обрушилось на его голову как снежный ком, но нужно приспосабливаться, так или иначе, к окружающей действительности. Помогало и здесь все то же армейское правило: "делай как я, смотри на меня". Только надо было смотреть высоко вверх, задрав голову. То, что эти люди наверху ничего не боялись, действовали на виду, воровали без всякого зазрения совести, сначала очень смущало Подрезова, и он чуть было не поддался общей тенденции брюзжания. Однако на брюзжание это могла уйти вся оставшаяся его жизнь, а за спиной у Алексея было четыре разинутых рта, отступать ему было некуда.

Конечно, он переоценил себя. По причине замкнутого своего образа жизни партнерами надежными Алексей так и не обзавелся, на бирже, на рынках он постоянно натыкался на знакомые лица, но своими знаниями никто не расположен был с ним делиться, зато каждый был бы рад оставить его без последних порток, это тоже, к счастью, по курсам, было Алексею достаточно хорошо ведомо. Вообще, еще и еще, лишний раз, в который раз, убеждался он: учеба на "сборах" снабдила его неоценимым опытом, если бы только в коня был корм. Эх, если бы сейчас, хоть на недельку вновь так "собраться"!

Казалось бы, все Алексей делал правильно: взял на себя и на жену кредиты в банке, за которые потом расплачивался пустыми, обесценивавшимися деньгами. Вложил полученный первоначальный капитал в стремительно растущие акции-предъявительские бумаги. Однако вот тот момент, когда "бумаги" эти внезапно рухнули, он пропустил: семья, работа, кому это было интересно? Стоит ли объяснять, что закончилась великая эпопея в итоге тем, что Подрезов не только ничего не приобрел, но еще и навешал себе огромные долги на шею.

В таком состоянии полного отчаяния, уже окончательно решивший на себя руки наложить, он и дозвонился до Гамова.

–  А, Леша! – отозвался тот неожиданно благожелательно. – Рад тебе. Хорошо, давай встретимся, поговорим.

ГЛАВА 2

Встреча была назначена в кафе, из тех новых, кооперативных, что не уступали иному ресторану по интерьеру и обслуживанию, однако приличной случаю одежонки Алексей так и не нашел, еле удалось уговорить швейцара впустить его. Аркадий был не один, долго давал какие-то поручения, инструктировал своих людей, шедших нескончаемой чередой: одни уходили, другие приходили. Наконец он освободился и похлопал Алексея по плечу.

–  Извини, что заставил ждать, старик. Последний день я здесь, - сказал он, – завтра съезжаю. Моя "стекляшка", – с гордостью повел он рукой вокруг, – но слишком хлопотно получается с ней в последнее время. Бандиты стали уж слишком ретиво наезжать, чиновники поборами замучили, продаю недешево, но практически за бесценок. Не знаю пока, чем другим стану заниматься, но что я о себе, ты-то как? Надеюсь, нормально устроился? Помню, на курсах ты был таким зубрилой, ничего, наверное, из преподанной науки не забыл?

Алексей, как ни тяжело было ему признаваться, с грустью поведал о своих несчастьях.

–  Тоже легко понять, – ничуть не удивился Аркадий, задумчиво попыхивая сигаретой. – Ты ведь ничего не осознал тогда, когда я говорил тебе про ступеньку. А система сработала. Будет и дальше действовать, совсем голову тебе оттяпает, если не поймешь, что к чему.

–  Так, и в чем же она, ступенечка? – хмуро поинтересовался Алексей, не в силах скрыть уязвленное самолюбие.

Аркадий пожал плечами.

–  А почему, собственно, я должен тебе об этом говорить? Так ли уж я тебе обязан?

–  Я расплачусь, – с наигранной уверенностью, срывающимся голосом произнес Подрезов  и поспешил откашляться, – пригожусь еще. Я на все готов. Вы моя последняя надежда.

–  Что ж, – после некоторого размышления усмехнулся Аркадий, – в принципе, слово не рубль, с хорошим человеком можно и поделиться. Положение изменилось, Алеша, мы живем сейчас совсем в другой стране, в других условиях.

Подрезов досадливо подернул плечом.

–  Знаю, на собственной шкуре ощутил уже. Что еще скажете? Что прошлое никогда не вернется? Я не совсем дурачок, многое понимаю, но что-то не срабатывает, что-то я не могу "догнать". Поверьте, я не стал бы беспокоить вас по пустякам, Аркадий Владиславович.

–  Хорошо, – посерьезнел Аркадий. – Тогда начнем урок. Ты достаточно пожил на этом свете, имеешь какой-то жизненный опыт. Что ты скажешь на то, что люди не все одинаковы?

–  Так определено природой, обществом, – пожал плечами Алексей, – меня достаточно жизнь потрепала в последнее время, чтобы я тешился иллюзиями о всемирном равенстве, а уж тем более, братстве.

–  Однако перед Богом мы все равны, – усмехнулся Аркадий.

–  Выровняемся после смерти, она так и так всех под одну гребенку подстрижет, – мрачно ответил Алексей. – Хотелось бы поближе к сути.

–  К сути? – поднял брови Аркадий. – А суть проста. В каждом обществе – разовью дальше свою мысль – люди как-то разделяются. Как они, кстати, прежде подразделялись, не забыл еще?

–  А, ну как же, как же – такое забыть! Крестьяне, рабочие, еще – интеллигенция промеж ними вшивая. Не знаю вот только, куда себя причислял чиновничий аппарат. Это темное дело, столь же загадочное, как тайна "золота партии".

–  Чушь, согласен с тобой, но ты не вник в вопрос: может, я недостаточно четко его поставил? Как всегда, во все времена, люди разделялись? Раз уж мы вступили сейчас в благословенный капитализм, это мы должны сознавать достаточно четко, особенно хорошо – чтобы буквально от зубов отлетало. Ладно, не буду мучить тебя, да ты и вправе не согласиться со мной, но я знаю только четыре группы, вида, класса – называй как угодно. Хозяева – эти на самом верху; среди них разновидностей не перечесть: хозяева хозяев, хозяева-собственники и даже хозяева-холуи, да, да, не прикидывайся недоумком, тебе не идет, задницы лижут с утра до ночи всяким бонзам-божкам, а над нами все равно хозяева. Батраки – те кто под ними. И тут кого только нет! От наемника до холопа. Киллер вшивый и тот батрак! Кто там ниже? Категории, да, вот, пожалуй, самое удачное определение, категории – людей, которых и людьми-то трудно назвать, так – рабы, скоты. Как тебе мое разделение?

Алексей угрюмо промолчал.

–  Понимаю, – кивнул Аркадий, – это так опять, общие рассуждения. Тебе хотелось бы поконкретнее, поближе знать – чтобы к себе приложить можно было. Ну так вот, хозяина из тебя не получилось, Лешенька. Я тебя предупреждал об этом, но ты продолжал упорствовать, пока не завел себя окончательно в тупик.

Подрезов не смог удержаться от чувства обиды, вспылил.

–  Господи, как все просто, но неужели из-за того, что я сбежал тогда, нужно было меня так наказывать? Как я понял, это наказание пожизненное?

–  Нет, – покачал головой Аркадий, – ты ничего не понял. Да, твой побег тогда изрядно навредил тебе, и пятно ты им заработал себе несмываемое, однако сейчас ты спрашиваешь совсем о другом меня: как можно стать хозяином? Однако что ты от меня хочешь, Лешенька, не я этот мир придумал – в том-то и вся соль-персоль, вынужден разочаровать тебя: хозяевами не становятся, хозяевами рождаются. Даже холуи из них и то на свет появляются с другим языком: мягким, нежным, не таким шершавым, как у тебя, во всяком случае.

–  Ну а что дальше, в других, как вы их назвали, категориях? – не в силах подавить чувство обиды, поинтересовался Алексей. – И там невозможны перемещения?

–  Чаще вниз. Скоту стать батраком?.. – Аркадий на секунду задумался. – Наверное, такое возможно, но лишь через поколения.

Алексей кивнул.

–  Так, ладно, спасибо за подсказочку. Дальше я попытаюсь сам вашу мысль развить. Кто я сейчас? Батрак? Нет, не тяну, поскольку у меня нет хозяина. Скот? Тоже не похож, до скота я еще не опустился. Скот, как правило, бессловесен, а я еще говорю, говорю. Раб! Но я не хочу быть рабом!

Аркадий поскучнел, поднялся, побродил взглядом вокруг, стараясь не упустить ни одного знакомого лица, чтобы попрощаться. Последней перед ним возникла физиономия Алексея, и Гамов тотчас протянул ему руку с самой радушной улыбкой.

–  Что ж, я надеюсь, Алеша, чем мог, я помог тебе? Ну а нет, так не обессудь! У меня тоже сейчас как раз не самый удачный период в жизни.

Выйдя из кафе, Гамов блаженно улыбнулся приветливому ласковому ветерку и хотел было пройтись немного пешком, но, опасаясь, что Подрезов тотчас же за ним увяжется, потянул на себя дверцу своей неказистой "копейки", "Жигулей" первой модели, если точнее – "ВАЗ-2101". Алексей понял, что шансы его скатились к нулю и, судорожно напрягая ум, не нашел ничего лучшего, как попросить жалобно:

–  Может, подбросите меня до метро?

Гамов взглянул на него с удивлением: два шага идти да при такой погоде! Но промолчал, любезно распахнул противоположную дверцу.

Алексей понимал, что осталось только несколько секунд у него, что если сейчас он не переборет себя, не заговорит о каких-нибудь пустяках, не вспомнит смешной эпизод, знакомого, хотя бы, преподавателя, да что угодно и кого угодно, конец – о просьбе уже речь не идет – вообще их шапочной дружбе. Но его несла и несла великая сила инерции.

–  Что ж, наверное, вы правы, Аркадий Владиславович, надо посмотреть правде в глаза: я всегда был рабом, я им родился. И мои дети – дети раба. Но еще недавно я был высшим рабом, рабом государственным – илотом...

–  Да, у "них", как я сказал, тоже свои градации, – рассеянно, делая вид, что полностью сосредоточился на движении машин по шоссе, согласился Аркадий, – везде борьба. "Борьба за место под солнцем". Ну так мы приехали. Как говорится, всех благ тебе, мой золотой!

–  Ладно, – кивнул Алексей, понимая в бессилии, что его игра так и не склеилась. – Что ж, спасибо вам, по крайней мере, за одну замечательную вещь: вы примирили меня со временем.

–  Интересно! – оживился Аркадий. – Если можно, хотелось бы знать поконкретнее: каким именно образом?

–  Очень просто, – Алексей и в самом деле почувствовал облегчение, будто гора свалилась у него с плеч. – Раз я имею возможность подняться на новый уровень, освободиться от ярма, значит... благословенно это общество?

–  Как же, как же! – не на шутку развеселился Аркадий. – Я вижу, ты способен не только брать, но и отдавать. Продолжай! Абсурд! Ты благословляешь это общество? Но ведь в нем воруют, убивают, попирают элементарные человеческие права, как ты можешь одобрять, а уж тем паче восхвалять подобное?

Алексей вздохнул.

–  Нет, я так не говорил: и не одобряю и не восхваляю, но... теперь  принимаю. Знаю, по крайней мере, чего я в нем хочу. Я желаю, нет, просто жажду, стать батраком, Аркадий Владиславович. Работать на вас! Могу ли я хотя бы мечтать о такой возможности?

–  О, такого добра сейчас... – разочарованно скривил пухлые губы Гамов. – Видел, сколько их? Сколько их ко мне подходило?  И я всем отказал. Потому что сейчас я хочу отдохнуть, сейчас мне не до дел, сейчас меня интересует совсем другое. – Он поразмышлял немного, увидев, как сразу спал с лица его бывший "сокурсник", и на мгновение поддался чувству жалости. – Хорошо, пусть будет по-твоему, Леша, я предоставлю тебе шанс. Один-единственный, другого не будет. Давай сразу и уговоримся: если ты промахнешься, то никогда больше не то, что не потревожишь меня, но даже малейшим, ничтожным движением не покажешь, что мы были когда-либо знакомы. Итак, ты готов? Хорошо:  ну так вот, объясни мне, только раз и навсегда убеди – чем ты лучше других, чтобы я тебя выбрал? Короче, прельсти меня, и завтра же ты у меня служишь! Но только времени минута у нас, и никогда больше впредь, как я уже сказал, она не представится, не повторится.

Алексей побледнел, задумался.

–  Что ж, я готов. Чем может быть ценен батрак, чем среди прочих он может выделиться? На мой взгляд, только двумя качествами: высоким профессионализмом и скрупулезной честностью. Вот тогда у него появляется право: право выбирать хозяина, так как он уже представляет собой ценность на рынке труда. Я выбираю вас, считаю за великое благо и честь, если вы возьмете меня, ну а знания, честность – вы ведь достаточно хорошо и давно меня знаете.

Аркадий впервые посерьезнел, поерзал губами на немного обрюзглом плоском лице. Видимо, он не был готов к подобному ответу.

–  Что ж, все верно, – сказал он наконец сухо. – Беда одна только – что я сейчас не хозяин, как я уже тебе говорил: у меня нет в данный момент никакого дела, даже в проекте. Попробуй-ка попытать счастья в другом месте, ты действительно производишь впечатление неглупого человека.

Однако Алексей уже почувствовал слабину, теперь от него не так просто было отделаться.

–  Аркадий Владиславович, вы не останетесь без дела, я уверен в этом. Ну а пока я согласен заниматься чем угодно. У вас денег нет на зарплату мне – даром буду пахать, как-нибудь выкручусь. Но в итоге все-таки добьюсь своего.

–  Ладно, можешь не продолжать, – устало махнул рукой Гамов. – Завтра в девять утра жду тебя здесь, у метро. Только с зарплатой тебе, действительно, придется подождать, милый Леша! Да и вообще хочу предупредить: есть у меня одна страсть, куда периодически все деньги будут улетать – женщины. Я борюсь как могу с этим своим наваждением, но бесполезно – такая наследственность. Вот и главная твоя задача, вытекающая сама собой – хоть чуть-чуть меня на сем поприще сдерживать.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МУТНЫЕ ВОДЫ, РЕКА СОМНЕНИЕ

Повесть

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 3

Придя домой, Подрезов уже не чувствовал былого воодушевления по поводу достигнутой им победы. Странная классификация, развернутая его недавним собеседником, слишком загоняла Алексея в угол, практически не оставляла ему свободы перемещения. Да, ни рабом, ни скотом желания быть он не испытывал, однако еще меньше хотелось ему, что называется, плевать против ветра.

Так повелось в последнее время, что всякий раз, когда Алексей погрязал в сомнениях, не знал, как ему жить дальше, он приезжал на Лубянскую площадь, выбирал ракурс поудобнее и долго смотрел на пустующий постамент с низвергнутым оттуда Железным Дровосеком. Из порождавшихся этим необычным видом вопросов его особенно занимали два: почему постамент уцелел и... почему он пустует? Большинство его знакомых в толковании подобной неувязки склонялись к мысли, что время все-таки повернет, пусть на какой-то свой отрезок, вспять, и Дровосек непременно взгромоздится на свой "столп" обратно, однако сам Подрезов их уверенности не разделял, он знал то, о чем они и не подозревали: не видать "чисторукому", "хладносердому" Железяке прежних почестей, как своих ушей, памятник стоит давно уже другой, просто он невидим.

Персонажи сменялись на нем постоянно и их было великое множество: то рыженький прибежит, то востроносенький, то гигант килограммов под сто двадцать и фамилией соответствующей, да сколько их было! Однако самый главный из них: седой, дряхлый бомж, которого без бутылки и граненого стакана в руках и представить себе трудно было, никогда никуда, даже по нужде, со своего места не отлучался, и вообще был, как видно, невероятно хитер. "Народная тропа" к нему не зарастала: иные угодливо принимали от него выпивку, другие сами являлись с различными заморскими коньяками да "шампусиками". В принципе, Главный всему предпочитал "отечественную прозрачную", но и из остального ни от чего не отказывался: морщился, но "употреблял".

Хозяин... да, загадочный персонаж этот, каким бы опустившимся, жалким он ни казался, несомненно, был хозяином. Не в смысле рачительности, конечно, скорее в силу глубочайшего своего презрения к людям, среди которых он и людей-то не различал вовсе: исключительно вертелись, простирались ниц перед ним... в лучшем случае челядинцы.

Итак, батрак. Новое качество – как личности его, так и жизни. Подрезов невесело усмехнулся, вспомнив свои недавние переживания по этому поводу. Мечтатель! Мог ли он предположить, что недавние рассуждения Аркадия, казавшиеся ему столь жестокими и циничными, в столкновении с действительностью окажутся детским лепетом, не больше того? Не заметил он батраков в окружении Хозяина: такие люди пока были никому не нужны. И когда понадобятся, неизвестно. А вот на прихвостней, самых разных, высоколобых особенно, спрос был необычайно велик. Да, теоретически Алексей все разложил по полочкам верно: главное – найти хорошего барина, но практически он загонял тем себя в тупик. Как хозяин Гамов неизбежно должен был потерпеть поражение: только сейчас Подрезов понял это, еще раз проанализировав поведение Аркадия на курсах. Дело ведь было не в Гамове, а в том, что бесконечно выше Гамова. Аркадия всегда губило стремление к самостоятельности, наверх он редко смотрел. Однако был ли сейчас у Алексея хоть какой-то выбор? Нет, только вновь встать в конец очереди, в сути своей не ведущей никуда.

ГЛАВА 4

Кафе, которым еще недавно владел Аркадий, было одним из первых, официально разрешенных. И как другие его коллеги по кооперативному цеху, Аркадий по всем статьям должен был сказочно разбогатеть. Одно из важнейших условий успеха, как Подрезов знал уже по своим не слишком удачным опытам, была скорость, с которой сколачивался первоначальный капитал. Дальше он обрастал уже почти автоматически, как снежный ком, катившийся с горы. В то время еще никто не разорялся, это была так называемая "эпоха ваучера", и лишь когда ваучер сник, многие дутые состояния стали лопаться, как мыльные пузыри. Но Аркадию это не угрожало, он не любил бумаг, все вкладывал исключительно в недвижимость. Алексей поразился, сколько этой недвижимости было еще не проедено и не прогулено Гамовым, и понял, что без зарплаты тут он никак не останется. В чем сразу и убедился, получив за первый месяц тысячу долларов, тут же, после продажи "стекляшки".

Это была более, чем солидная сумма для Подрезова, за которую  он готов был и полакействовать. Однако многие из его ожиданий оказались несостоятельными: женщины, особая в отношении них наследственность... ни о каких подпольных публичных домах или "центровых девочках-искусницах-рукодельницах" с самого начала речь не заходила. День вообще для Алексея начинался крайне монотонно: с утра он терпеливо ждал Аркадия в офисе, расшифровывал записи с автоответчика, разбирал почту, отвечал на телефонные звонки. Затем они садились в машину и вроде как бесцельно катались по городу, иногда пешком бродили по центру, по магазинам, спускались в метро. Наметанный взгляд выхватывал "жертву" мгновенно, тотчас начиналась прелюдия сближения. К проституткам Аркадий и в самом деле не испытывал никакого интереса, его любимым контингентом были какие-нибудь заезжие провинциалочки, по достоинству никем не оцененные; неброские, но представлявшие собой чудо природы москвички, иногда из совсем простых, иногда из очень богатых семей. Мог он среди ночи и затесаться на какой-нибудь вокзал, чутьем угадывая, выхватывая из зловонной, плюющейся, сквернословящей кучи малы оборванных чумазых существ, на вид совершенно бесполых, очередной эротический драгоценный камушек.

Надо отдать Гамову должное, он никогда не представлялся ни режиссером кино, ни романтическим бандитом, ни чиновником со связями, но и не скрывал, что достаточно богат, чтобы свою избранницу осчастливить. Никогда не наседал, ничего не ожидал мгновенно, сразу, но работа шла упорная, по принципу конвейера: пока одну девочку отмывали, подлечивали, подкармливали – поднимали медленно, во избежание кессонной болезни, с самого дна наверх, другой, богатенькой, избалованной, дарились цветы, посылались приглашения на концерты, выставки, с третьими только начинался роман, с четвертыми, наоборот, дело входило в завершающую стадию.

График был очень напряженный, и в то же время щадящий, включающий непременный отдых, тут во многом была задача Алексея, с чем он справлялся только благодаря компьютеру. Случались и накладки, конечно, но процент "брака" был относительно невысок и никого не обескураживал. В своих уютных гнездышках, оборудованных специальными приспособлениями, напичканных соответствующей литературой, журналами, видеофильмами, коллекциями рисунков, Аркадий порой добивался от своих избранниц вещей, которые не снились и маркизу де Саду, и в то же время он был совершенно нормально ориентирован: его интересовали исключительно девушки с небольшим сексуальным опытом или вообще без такового от восемнадцати до двадцати пяти лет.

Он был достаточно осторожен, терпелив, последователен, не тянул своих избранниц на ослепительные вершины, но всегда находил способ с лихвой отблагодарить тех, кто ему доверился. К слову сказать "мышки", до удивительного однообразно тихие, скромные, и не претендовали на многое, в большинстве своем были благодарны своему соблазнителю, хотя не обходилось и без эксцессов. И эти случаи Алексею тоже приходилось распутывать, предотвращать. Сам он был в достаточной степени равнодушен к подобным вопросам, семейные радости его вполне удовлетворяли, поэтому одной из проблем здесь было еще и как можно деликатнее отказаться от остатков пирога, которые ему постоянно предлагали.

ГЛАВА 5

Подрезов уже подумывал, что подобные игры будут продолжаться вечно – вырученные за кафе деньги давно закончились и приходилось кое-что продавать из таких лакомых кусочков, что сердце щемило сожалением – когда однажды, придя в офис, он увидел там шефа уже сидящим в кресле и нетерпеливо его поджидающим.

–  Что ж, Алексей, я очень рад, что в тебе не ошибся, достаточно убедился в твоей верности и деловитости, отдыхать вообще хорошо, однако пора нам вновь вернуться к основному нашему занятию: делать деньги. Спешу огорчить тебя: на много лет вперед не жди от меня повышения зарплаты, мы выберем иной путь – веди свой маленький бизнес, вот только не занимайся им, как раньше, самостоятельно, и, ручаюсь, придет момент, когда ты станешь, со своей беспорочностью, богаче меня.

–  Заманчивая перспектива! Хоть и с трудом в нее верится. И чем же мы теперь будем заниматься? – с несмелой надеждой поинтересовался Подрезов. Эротомания как таковая уже совершенно осточертела ему.

Алексей пожал плечами.

      –  Приблизительно тем же, чем незадолго до нашего знакомства занимался ты. Я так понимаю, что у тебя накоплен бесценный опыт, которым грех было бы не воспользоваться.

Алексей протестующе замахал руками.

–  Только не это. Боже упаси нас от подобного опыта. К счастью, масштабы мои были в достаточной степени мизерны, но все равно только благодаря вам я смог наконец расплатиться с долгами. Я не говорил, но дошел до того даже, что мне пришлось заложить квартиру. Сейчас вполне мог бы уже на улице обретаться.

Аркадий с философским спокойствием отмел в сторону всплеск эмоций Подрезова.

–  Ничего, отрицательный опыт тоже опыт. Так на чем ты остановился в последний момент? На "МММ"?

–  Нет, как раз на "МММ" я бы так не продулся. Мне посчастливилось оказаться на бирже как раз в тот день, когда у них была самая низкая котировка. Если бы я вложил туда последние ошметки, что у меня оставались, то уже через неделю имел бы втрое, но я всадил их в "Телемаркет", "Дока-хлеб", "Гермес", "Токур-золото" и прочую ерунду. Ну и результат получил соответственный...

–  Хорошо, ну а как сейчас чувствует себя знаменитый ваучер? Жив еще?

–  Жив, но дышит на ладан. Агонии ему еще на две-три недели. Итак, что мы делаем?

–  Продаем все, что у меня есть, вкладываем деньги в акции, исключительно в нефть и газ.

Плевое дело. Плевое и хорошо знакомое. Подрезов с радостью вернулся под своды биржи на Серпуховке. Там у него еще оставались знакомые ребята, так что операция была проведена достаточно четко и без потерь. Дальше работа шла безостановочно. Они заняли доллары под большой процент, и сразу же после "черного вторника" их вернули. "Крутили" деньги по разным банкам, буквально за день-два ускользая перед тем, как они лопались, Аркадий во всем проявлял удивительный нюх. Правило "делай, как я" тоже не подводило, у Алексея зашуршали в кармане крупные купюры. Жену он старался не баловать, но даже те гроши, по его меркам, которые он теперь ей давал, в корне изменили все их существование. Появились кое-какие одежка, обувка у ребят, питание тоже значительно улучшилось.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МУТНЫЕ ВОДЫ, РЕКА СОМНЕНИЕ

Повесть

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 1

Алексей часто удивлялся Аркадию: тот давно мог войти в правление какой-нибудь крупной компании, проскочить на достаточно высокую чиновничью должность или заняться большим бизнесом, однако тот упорно продолжал держаться в тени. Даже политика, депутатство его не привлекали. Вскоре последовал очередной загул, выйдя из которого, Аркадий вызвал Подрезова на серьезный разговор.

–  Какие будут предложения, Лешенька? Как предполагаешь нам дальше жить?

–  Не думаю, чтобы стоило рисковать дальше. Пирог поделен, но пирамида продолжает строиться, теперь уже достигнув гигантских, государственных, масштабов. Только дураку не понятно: мыльный пузырь скоро лопнет. Лучше не дергаться сейчас, дабы не погореть.

–   Что ж, ты прав, пожалуй, но и не прав, одновременно, – задумался Аркадий, – пирог поделен, но никого это не устраивает, в самое ближайшее время следует ожидать его передела. Не сомневаюсь, у нас еще будет много возможностей заработать, однако вся эта мелочевка мне надоела. Я давно ломаю голову над одной идейкой, но только сегодня решил о ней тебе рассказать. Мы работали и работаем со многими людьми и в сфере добывания и в сфере отмывания денег, но лишь одному тебе я доверяю. Ты оказался прав, когда, предлагая свои услуги, убеждал меня, что именно ты мне нужен: как ни странно, среди, казалось бы, безбрежного моря рабочей силы найти верного и надежного помощника крайне сложно, тем более, чтобы этот помощник был с головой. Ты ни разу ни в чем не обманул меня, достаточно снисходительно относился к моим слабостям. Полагаю, что ты и дальше останешься со мной. Однако задачи, которые нам предстоит решать, очень сложные. Вот почему впервые за период работы у меня я предлагаю тебе отпуск. Слетаешь куда-нибудь, хоть на те же Канары, отдохнешь, развеешься, ну а потом за дело.

Подрезов задумался.

–  Нельзя ли хотя бы в двух словах объяснить, чем мы дальше будем заниматься? Чтобы загрузить "башню", – решился наконец спросить он, для наглядности постучав себя пальцем по лбу.

–  Самым выгодным, что только может быть в настоящее время – технологией воздействия на толпу и на "личность в стаде". Никто сейчас не имеет ни малейшего желания вкладывать в такие стратегические, трудоемкие и дорогостоящие проекты деньги, куда проще и важнее представляется занять такие отсеки, как пресса, телевидение, просвещение, образование, издательский бизнес. Теоретические же изыскания стоят на нуле. Но мы и должны идти с опережением. Хотя бы на шаг. А шаги сейчас в этой области поистине семимильные. Предупреждаю честно: придется окунуться в такую грязь, в которой нам бывать еще не доводилось, тут даже веками накапливавшиеся знания, вообще наука, имеют чисто свое, прикладное, решение. Чтобы немного прояснить обстановку, предлагаю тебе шуточный курс лекций приблизительно в том духе, в котором нам их читали в свое время на наших блаженной памяти "сборах": дальнейшее развитие философии фаллоса – секс и эротика XXI века; экономическая теория охапки сена перед носом осла – последние изыскания и достижения в этой области; одно из величайших открытий неофрейдизма: подсознательное влечение к дерьму (экскрементам) и его влияние на взаимоотношения между полами и внутри полов. Лидер, вожак, тиран – загадочная смесь в отношении к нему страха, надежды и сексуальной зависимости (то же ли это подсознательное влечение, но в несколько иной, опосредованной, форме?) Как видишь, уйма вопросов, необозримое поле деятельности.

Что ж, не зря говорят, неудачный опыт – тоже опыт. Разбогатев, на сей раз Алексей не стремился к накопительству, предпочитая вкладывать деньги в то, что никакими экспроприациями и жизненными бурями не отнять. Пашка-семиклашка при первой возможности был помещен в престижный частный колледж, там же обреталась с недавних пор и Юлок. Даже Настюха, хоть и ходила в простую школу, попала там в класс для особо одаренных детей, много занимались с ней и индивидуально. Подрезов поставил себе твердой целью, чтобы дети его знали достаточно хорошо три иностранных языка: английский, испанский и французский. Изучением языков, компьютера, основ бизнеса занималась усиленно и его жена. Последний разговор с Аркадием подтолкнул Алексея на давно зревшее в нем решение: настоящее образование и жена и дети его могли получить только за границей. Имевшихся капиталов для этой цели у Подрезова явно не хватало, но он шел ва-банк – насколько хватит, настолько и вытянем. Местом жительства был избран Лондон, туда и отправились Подрезовы вместо того, чтобы жарить спины на Канарских островах. Устраивались основательно: сначала должна была получить университетский диплом Алена, протаптывая дорожку своему дражайшему потомству.

По пути в Москву Алексей все-таки провел неделю на Канарах, стараясь держаться там уединенно, что сделать было крайне сложно – боже мой, сколько же там оказалось русских!

ГЛАВА 2

–  Итак, с чего мы начнем? – поинтересовался Подрезов, обнаружив, что сам Аркадий все дни его отсутствия работал как проклятый, и, собственно, о начале уже не шла речь. – Кстати, отчего такая спешка?

–  Ошибка в расчетах, – без тени раздражения ответил Гамов. – В прошлый раз, напутствуя тебя, я был настроен слишком благодушно, но очень скоро с удивлением обнаружил, что не нам одним пришла в голову сия замечательная идея. Нас подвела, как всегда, бедность. Пока мы копили силенки да примеривались, другим были открыты неограниченные кредиты, которые, в свою очередь, создали предпосылки для неограниченных возможностей. Так что хочется или не хочется тебе этого, друг мой, но нам придется изрядно попотеть.

Он на минуту прервался, внимательно глядя на Подрезова и выжидая, какая реакция от Алексея последует и, видя, что тот далек от паники, продолжил:

–  Начинаем все заново, из прежних сотрудников, как и планировалось, кроме тебя никто не остается, я их опять всех разогнал. Нам понадобятся новые люди, но я пока не решил, по какой схеме выстраивать с ними отношения.

–  В прошлый раз вы в общих чертах ввели меня в курс дела, – не удержался все-таки Подрезов и перебил друга: – Сейчас хотелось бы знать поконкретнее, чем мы собираемся заняться: производить, продавать, перепродавать?

–  Чем мы будем заниматься? – хмыкнул Аркадий. – Виртуальной реальностью, хотя и не только ею – гораздо шире, а вот что с полученным продуктом делать потом? Конечно же – продавать, но как, что именно, я пока оставлю в секрете.

–  Понятно, – кивнул Подрезов. – Мы начнем с прошлого?

–  Нет, конечно, – поморщился Аркадий, – чем мы иначе закончим? Зауряднейшим шантажом? Как ты успел заметить, я чту законы, причем любые из них, а не только Уголовный кодекс, как любил повторять один небезызвестный тебе литературный персонаж. Вот почему, – тут лицо его неожиданно перекосилось, – выглядит особенно странным такое устоявшееся пренебрежительное отношение ко мне. Сколько я ни катаю в голове эту проблему, никак не могу ее объяснить. Моя страсть... но ее никак нельзя назвать даже пороком. И здесь, как и во всем я ведь ничего не нарушаю. Все девушки, с которыми я имею дело, совершеннолетние, все, что между нами происходит, осуществляется по обоюдному согласию. Ни одна из них не ушла от меня обделенной. А посмотри на них самих, моих злопыхателей: сколько среди них "голубых", педофилов, просто развратников-маразматиков. Что, я должен им уподобиться? Ни за что! Дело есть дело, к нему нужно относиться достаточно серьезно, во всяком случае ничего личного в нем не должно быть. Вот почему, никакого прошлого, даже настоящего, нас интересует исключительно будущее. Суть проста: нас не допускали к власти раньше, не допускают сегодня, но пусть они попробуют завтра без нас обойтись. Я не буду дальше навязывать тебе решения, вопрос "что делать?" не поддается сомнению, а вот "как сделать?" – пора  твоему воображению заработать на полную катушку.

Алексей вздохнул, как он ни тщился, никак не мог достаточно глубоко вникнуть в суть дела, перемены были для него слишком  неожиданны, новы.

–  Понадобится техника, очень много техники... – задумчиво пробормотал он.

–  Не проблема, – отмахнулся Аркадий, – сейчас за деньги можно купить все что угодно. А ты догадался уже, наверное, что я намерен привлечь в это дело все свои средства. Хотя и общеизвестно, что нецелесообразно ставить все на одну карту.

–   Вы не поняли, – покачал головой Алексей, – понадобятся не АйБиэМы  и не Хьюлетт Паккарды, а чисто русские засекреченные технологии, на основе которых будут созданы совершенно новые машины, в которых мы скакнем вперед сразу через поколения. Как я понял, мы будем заниматься отраслями, в которые еще никто не забредал?

–   Хорошо, хорошо. К счастью, секретов, под ногами валяющихся, у нас в стране во все времена было хоть отбавляй. Выбор сотрудников?

Алексей пожал плечами.

–  Таланты надо брать на корню. Просмотрим в вузах списки "продвинутых-сдвинутых" из ближайших выпусков, отберем тех, кто не сумел хорошо устроиться, предложим царские условия. Но главное – маскировка, предлагаю основать небольшую фирму, занимающуюся разработкой, производством и продажей компьютерных игр. Если учесть нашу российскую бедность и отставание в этой области, дело не очень прибыльное, но тем лучше – меньший будет со стороны бандитов и официальных структур к нам интерес.

Аркадий улыбнулся и радостно потер руками:

–  Что ж, я приблизительно так и думал, только ты внес в мои мысли больше реальности. Настолько, что можно хоть завтра же начинать. Кстати, ожидается много заграничных командировок, в Англию в том числе. Тебя это радует?

Подрезов ничуть не удивился осведомленности шефа насчет своей недавней поездки, но предпочел отделаться ничего не значащей, столь же туманной, фразой:

–  Да, предстоит вообще много перемен.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МУТНЫЕ ВОДЫ, РЕКА СОМНЕНИЕ

Повесть

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 3

Перемены действительно не заставили себя долго ждать, едва только Алексей и Аркадий принялись за воплощение задуманного. Ступив на зыбкую почву нового, "возможного", мира, неожиданно для себя они обнаружили, что он переполнен конкретностями. Если раньше они могли позволить себе неких полупризрачных помощников, которые появлялись и исчезали по мере необходимости, более того, даже любимые "мышки" Аркадия ничем в памяти Подрезова не откладывались, будучи все словно на одно лицо, то уже с первых шагов "Волшебного света", а именно так они назвали свою фирму, в ее двери стали стучаться весьма яркие индивидуальности. Первой из них будто из воздуха материализовалась Анжелика.

Алексей изрядно приуныл, видя, с какой легкостью его хозяина и друга приручили, хотя, в принципе, сам что-то в этом роде предрекал.

–  Ты ничего не понимаешь, – отмахивался в ответ на упреки и предупреждения Подрезова Аркадий, – я никогда не встречал ничего подобного, а уж тебе ли не знать, сколько я их, этих "мышек" своих перебрал. Жемчужина, чудесный дар природы! Необыкновенная чувствительность: все нервы обострены, у нее даже сердце расположено недостаточно глубоко, не так, как у остальных людей. Это, конечно, чревато, но я буду ее беречь. Ты знаешь, я когда-то вывел для себя, что у каждой женщины есть четыре лица: жена, любовница, любимая женщина, друг, и с тех пор жила во мне недосягаемая мечта – увидеть все эти четыре лица одновременно, в одном человеке...

–   Ты собираешься жениться на ней, на этой кукле? – удивился Подрезов.

–   Кто знает, почему бы и нет? – пожал плечами Аркадий. – Ты ведь женат и ничего, вроде бы счастлив?

–  Да, но она ведь подослана, это абсолютно точно. Вот только неизвестно: кем?

–   Что ж, возможно ты и тут прав, но что нам делать? Может, обзавестись собственной службой безопасности?

Подрезов даже не усмехнулся.

–  От нас только этого и ждут. Могу представить, кто к нам  придет в нее.

–  Тогда не знаю, чем тебе и угодить, – несколько раздраженно ответил Аркадий.

Никакие доводы не помогали, как ни пытался Подрезов что-нибудь придумать, предпринять, похоже, с "виртуальной" Анжеликой ничего нельзя было поделать. Причем, как ни странно, в чем-то Алексей понимал Гамова: все, что тот собирал раньше по крупицам, перетасовывая множество женщин, теперь Аркадий находил в одной. Да, да, конечно, его бессовестно обманывали, эксплуатируя во многом лишь игру его воображения, но что вообще такое любовь, как не плод воображения, в лучшем случае совместного с другим человеком?

Было и другое: Подрезов раньше как-то не задумывался над подобными вопросами, неутолимый интерес Аркадия к представительницам прекрасного пола воспринимался им исключительно как досадное препятствие, недостаток характера неплохого в общем-то человека, каково же было его удивление, когда, к стыду своему, он обнаружил, что сам попал в аналогичную ситуацию, чувствуя все острее и острее весьма понятное беспокойство. Хотя больше всего он был ошеломлен тем, что при всей своей предусмотрительности неотвратимость подобной проблемы не пришла ему своевременно в голову. Между тем впервые за все время его жизни столь кропотливо, любовно выстроенное им здание подверглось серьезнейшему испытанию. Однако сетовать во всех случаях было поздно, природа, в отсутствии привычного объекта – жены, настойчиво побуждала Подрезова к конкретным действиям, хотя опыта в подобных делах у него не было никакого.

–  Слушай, мы тут с Анжеликой собрались в театр, есть лишний билетик, – с преглупейшей улыбкой сказал ему как-то Аркадий, – не хочешь с нами за компанию? Тебе ведь сейчас так одиноко!

Подрезов посидел с полчасика за компьютером, просчитывая возникшую ситуацию, но результат всякий раз выпадал один и тот же: не было никаких сомнений, что Анжелика придет с подругой, что сближение произойдет в тот же вечер, что подруга будет столь же виртуальна и лжива, как и наперсница Аркадия, хотя и внешне и внутренне на нее ожидается совершенно не похожей. Более того, в противоположность его Алене-Альбине она будет стройной длинноногой блондинкой, капризулей, стервозой и даже заявит ему в первый же вечер, что она не сможет встречаться с ним слишком часто, оставляет за собой право уйти от него в любой момент, когда ей заблагорассудится, и вообще превыше всего на свете ценит самостоятельность и свободу, Алексей как раз и устраивает ее тем, что он женат и, стало быть, не будет ни на свободу, ни на самостоятельность эти ее злополучные посягать.

Все сбылось точка в точку, слово в слово, особенно тем, что Изольда (Подрезова совершенно добило это имя) оказалась вовсе не резиновой куклой, а несмотря на возраст (двадцать лет, студентка Ломоносовского университета), особой весьма подкованной в эротических играх, как теоретически, так и практически, чего, как только сейчас ощутил Подрезов, его Алене всю жизнь явно не хватало. Вернее, не хватало ему в ней. Как бы то ни было, у Алексея больше не было ни малейшей возможности посмеиваться над Аркадием, теперь они уже вместе прочно сидели на одном крючке.

–  Хорошо, и что же нам теперь делать? – с идиотской ухмылкой рассуждал Гамов. – Бросить все при таком скверном начале и заняться чем-нибудь другим? Бабы тут же исчезнут, мы с тобой втюрились, будем пытаться вернуть их обратно, хотя и прекрасно знаем, что вернутся они только при одном условии. Допустим, что у нас хватит силы воли преодолеть это наваждение и возвратиться к прежнему образу жизни, но чем еще мы с тобой станем заниматься? Возможности заработать шальные деньги еще пару-троечку лет будут сохраняться, но мы все ближе и ближе будем всплывать к поверхности, да и если бы в одних только деньгах был смысл! Нам надо реализовать себя, вот что главное, выявить до конца наши способности, понять, для чего, собственно, мы появились на свет. Или ты не согласен со мной, для тебя важны только деньги?

–   Деньги всегда важны, – хмуро отозвался Подрезов, – все блага в жизни дает власть (чего именно: ума, положения – не столь важно), но власть без денег эфемерна.

Аркадий поморщился.

–  Понимаю, понимаю. С твоими-то расходами... Сейчас особенно, ты живешь явно не по средствам. Но неужели ты со мной в одной упряжке только из-за денег? Неужели чужды тебе гордость, азарт?

–   Риск, добавьте еще! – криво усмехнулся Подрезов. – Чтобы понять меня, нужно вырасти в бедности, даже нищете. Значит, вам этим уже не проникнуться, Аркадий Владиславович. Вы говорили о том, что нужно родиться хозяином. Возможно, вы правы, все мои сестры и братья, родители, дяди и тети учились, старались, мучились, но по большому счету так ничего и не достигли. Я хочу разорвать этот круг, не для себя, для детей, конечно. При подобной цели гроша ломаного в моем представлении не стоят ни гордость, ни азарт. Второй раз в этом веке судьба дарит шанс каждому в России изменить свою жизнь, судьбу, имею ли я право даже не перед собой, а перед своими потомками, упустить его?

Аркадий покачал головой и спросил скептически:

–  Что ж, значит я могу быть спокоен за твоей спиной, ты будешь вдвойне, втройне осторожен. Так скажи, в чем же для нас выход, и есть ли он вообще теперь?

–   Полагаю, что нет поводов для отчаяния, – попытался смягчить свою резкость Алексей. – Нас впустили в игру, она строится, как всякая игра, по правилам. Мы можем выиграть, а можем и проиграть. Но проиграем во всех случаях, если попытаемся сейчас из игры выйти. Не надо было ее начинать.

Аркадий вздохнул, посмотрел на Подрезова без обычной своей насмешливости.

–  Ты хоть знаешь, какова ставка в этой игре?

–   Все, – пожал плечами Алексей, – это давно известно. Все, что у нас есть.

–   И ты не боишься? – удивился Аркадий. Ответа он так и не получил.

ГЛАВА 4

Хотя Алексей и был подготовлен сделанными расчетами, он не уставал удивляться, насколько Изольда оказалась полной противоположностью своей подруге (впрочем, подруге ли?). Там, где Анжелика была сама нежность и кротость, Изольда источала грубость и даже цинизм. Ни одно из их с Подрезовым свиданий не проходило без бурных ссор, откровенного вымогательства. "Виртуальная кукла" била по самому уязвимому месту Алексея – подрывала его финансовое благополучие, высасывая и высасывая, как пылесос, из него деньги, то на взятки преподавателям, то на модные тряпки, в которых ей хотелось блеснуть на какой-нибудь дискотеке. Алексей грустно подсчитывал убытки, понимая, что долго ему не протянуть – дивидендов по делу, которое они затеяли, в ближайшем будущем ожидать не приходилось, а прямо попросить у Аркадия повысить зарплату "в связи с изменившимися обстоятельствами" Подрезов не решался.

Между тем, им в достаточной степени везло, фирма довольно быстро сложилась, даже завоевала некоторую популярность. Команда университетских выпускников, уже сформировавшаяся, но прогоревшая с раскруткой, прижилась в "Волшебном свете" идеально, продуцировала идеи, некоторые из которых удавалось даже в условиях России воплотить, иные – продать за границей. Действовала и другая, подводная, часть айсберга: находились таланты, среди них были разные люди, в том числе и много инвалидов. Прямо на квартирах у них, а первое, с чего начинал Аркадий – улучшал жилищные условия своих то ли рабов, то ли работников, устанавливалось новейшее мощное оборудование, но задания давались дробно, кусочками мозаики, целое Гамов никому не доверял. Попытки внедрить сюда "виртуальщиков", "сестричек", а особенно "братишек", то бишь любых клонов Изольды и Анжелики, совершенно не срабатывали, Аркадий и Алексей были безжалостны в отношении результативности: никаких послаблений никому не давали. "Виртуальщиков" было много в штате магазина, но и здесь Алексей держал ухо востро, предотвращая все возможные пакости в зародыше.

Насколько это беспокоило их невидимых противников, Подрезов чувствовал хотя бы по тому, с какой настойчивостью рвалась Изольда на какую-нибудь, по сути, любую, должность в фирме, заразив этой своей идеей даже столь инертную во всем, что не касалось тряпок и секса, Анжелику. Причем Подрезов сознавал, что долговременной атаки Аркадий не выдержит и, стало быть, нужно спешить.

ГЛАВА 5

Командировки действительно не замедлили последовать. Первая из них начиналась с Лондона и заканчивалась в Лос-Анджелесе. Естественно, Алексей постарался как можно дольше задержаться в Англии. Встреча с семьей долго еще потом заставляла его пыжиться от гордости, но в то же время поселила в его сердце щемящую тоску. Он видел, с какой скоростью улетали его деньги и понимал, насколько велика для него опасность сесть между двух стульев. Все грозило обернуться не просто драмой, а катастрофой: после двух лет соразмерности, здравого смысла, уважения к законам, высокому качеству преподавания, а главное – свободы, разумной свободы, пронизывающей здесь все и вся, вернуться к родному бардаку, не просто на ступеньку, а на несколько ступенек, ниже того уровня, который они могли бы здесь иметь... В жене Подрезов не сомневался, а вот ребята, выдержат ли они столь контрастный душ?

Но он таил глубоко в себе эти мысли, превратив свой приезд в настоящий праздник, как для себя самого, так и для всей своей семьи. Ребята вживались, причем довольно быстро, в новые для них условия. Правила игры, то бишь жизни, были достаточно четкие, определенные, точки опоры действовали безотказно. Жене было гораздо тяжелее. Сказывались возраст, инерция мышления, недостаточное знание языка. Алена постоянно чувствовала в себе какую-то неполноценность, никак не могла обзавестись друзьями даже среди таких же, как и она, "новых русских", много комплексовала на этой почве, не всегда находила взаимопонимание даже с собственными детьми. И тут ей на помощь чаще всего, как ни странно, приходила Настька. Прежде настырная, своевольная, даже эгоцентричная, здесь она совершенно переменилась, несмотря на свой возраст стала как бы капитаном на их утлом суденышке. Постоянно подбадривала мать, поддерживала оптимизм, уверенность в их спайке; когда у Алены вдруг начинало все валиться из рук, брала даже порой в свои крохотные ручонки домашнее хозяйство.

Конечно, и у нее были проблемы: она с нескрываемым восхищением наблюдала за стремительными успехами в учебе своего брата, диву давалась, насколько рано начали формироваться красота, вкус, чего и предположить было невозможно, в Юле, а сама она оставалась приблизительно с тем же багажом, с которым и приехала: и английский ей давался с трудом, постоянно она его коверкала, и походка, манеры ее были неуклюжими, отдавая столь понятной простоватостью. В семье над ней мало посмеивались, а вот в колледже... там дело доходило даже не до шуток, а до злых розыгрышей. Хотя Алексей где-то в глубине души угадывал: не долго Настьке ходить в обличье Гадкого утенка, взлет ее будет стремительнейшим... И сердце его щемило при этих мыслях еще больше: вот этой волшебной песне и предстояло ему наступить на горло.

К невеселым мыслям о дальнейшей судьбе своих чад прибавилось у Алексея еще и сознание того, что он впервые схалтурил: обманул и подвел своего хозяина – слишком много времени провел в туманном Альбионе и слишком мало оставил его на Штаты, хотя следовало бы поступить наоборот. Еще в Москве Подрезов провел большую подготовительную работу, обойдя все представительства фирм, занимавшихся хоть чем-то схожими с их, исследованиями, с другими созвонился и договорился о своем визите. Это открыло ему здесь, на месте, многие двери. Но больше всего поразило Подрезова то, насколько быстро он завоевывал на последовавших затем одна за другой деловых встречах уважение и даже авторитет. Ему достаточно было чуть-чуть приоткрыть покровы их с Аркадием и ребят "Волшебного света" наработок, как лица у собеседников тут же вытягивались, серьезнели и ушки, что называется, лезли ближе к макушке сами собой.

Созвонившись с Аркадием, Подрезов убедил своего хозяина в том, что с продажами лицензий и разработок не следует торопиться, куда дешевле и эффективнее заняться заключением совместных проектов, причем с достаточно быстрой отдачей по ним. Будут и продажи, но тут дело слишком тонкое и важное, чтобы решать какие-либо вопросы из него по телефону.

Гамов, конечно, недовольно хмыкнул, ознакомившись с отчетом Алексея по первой части маршрута, однако затем лицо его все больше вытягивалось и серьезнело, как незадолго перед тем у его заокеанских коллег.

       –  Да, сюрприз, – проговорил он наконец со вздохом. – Вот что значит послать профессионала. И даже не просто профессионала, а человека, посвященного практически во все тайны. Знаешь, это новая ступенька, теперь мы можем взлететь гораздо раньше и выше.

Подрезов, вообще-то ожидавший разноса, не замедлил воспользоваться хорошим расположением духа своего хозяина для того, чтобы с самым невинным видом попросить прибавки к зарплате. Точнее даже не прибавки, а того, чтобы увеличить ее (зарплату эту) в разы. Эффект, к сожалению, был не просто неутешительным, а оказался прямо противоположного свойства.

–  Об этом не может быть и речи, – сухо оборвал его Гамов. – Я понимаю, жалованье, что я тебе назначил, по всем меркам чисто символическое за тот объем работы, что тебе приходится выполнять, но я ведь предупреждал тебя: твое служение мне непременно должно содержать какой-то, пусть небольшой, элемент жертвенности. Обещаю, у нас еще будет немало возможностей поспекулировать, нагреть руки, но вот насчет повышения оклада... забудь об этом навек. Как и о том, чтобы еще когда-нибудь за счет нашей фирмы побывать в туманном Альбионе. Можешь хоть каждую неделю летать туда, но... за свои кровные.

Подрезов смутно предполагал подобную реакцию на свою просьбу, но вместе с тем резкостью и бескомпромиссностью тона Аркадия был совершенно ошеломлен. Господи, сколько денег должны были принести их фирме хотя бы заключенные им, столь удачные, совместные проекты, а тут какие-то жалкие две-три тысячи долларов. Он усмехнулся на секунду: давно ли он стал оперировать такими "жалкими" суммами, но тут же ринулся в новую атаку.

–  Хорошо, но, может, вы позволите мне продать или как-то по-другому использовать часть моих собственных разработок, Аркадий Владиславович? Я бы тогда никогда больше вопроса об увеличении зарплаты и не поднимал, – проговорил Подрезов, не в силах, однако, посмотреть при этом Гамову прямо в глаза.

Аркадий задумался.

–  Свой "маленький бизнес"?

–  Ну да, конечно, сейчас у многих такое. Ничего не поделаешь, мода.  А если быть точнее, вынужденная мера. На которую хозяева закрывают глаза, чтобы поменьше денег работникам платить.

–  А не увлечешься ли ты при этом и не залезешь ли в интеллектуальную собственность фирмы? – все так же задумчиво, как бы самого себя, спросил Гамов.

–  Полагаю, что вы достаточно убедились в моей честности, Аркадий Владиславович. Во всяком случае никто вам не помешает в любой момент дать мне пинка под соответствующее место.

–  И то верно, – согласился Гамов. – В принципе, можешь считать, что такое согласие мной дано, вот только последний вопрос – что это за разработки?

–  Фокусы, – спокойно ответил Алексей. – Обыкновенные фокусы. Ничего серьезного я не собираюсь на продажу выставлять. Я и сам знаю не хуже вас, чем это может быть чревато.

–  Ладно, и можно было бы мне увидеть хотя бы один такой фокус? – с любопытством спросил Аркадий, как бы заново открыв для себя человека, друга, которого он, казалось бы, до потрохов уже изучил.

–  Почему бы и нет? – ответил Подрезов.

НИКОЛАЙ БРЕДИХИН

МУТНЫЕ ВОДЫ, РЕКА СОМНЕНИЕ

Повесть

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 6

Об испытательном полигоне, все оборудование на котором было смонтировано руками Алексея, расположенном в добротном двухэтажном коттедже с автономной электростанцией, никто не знал, кроме них с Аркадием. Однако эта часть работы и Гамову была незнакома. Впечатление было ошеломляющим, когда он вдруг воочию увидел на экране монитора посреди скопированной до мелочей квартиры Подрезова его самого и столь истощившую, обескровившую его за последнее время Изольду. Началась обычная между ними грубая ссора, которую Аркадий наблюдал сначала с интересом, затем с досадой.

–  Слушай, может, хватит? – не выдержал он наконец. – По-моему, не самое лучшее, что можно записать на дискету. Во всяком случае я этот театр уже не раз наблюдал.

–  Нет, – покачал головой Алексей, – не могли наблюдать. Это случится только сегодня. Вечером, когда я приду домой.

–  Ерунда, не верю, – фыркнул Аркадий. – Показушничаешь? Хочешь все-таки набить себе цену?

–  Хорошо, – пожал плечами Подрезов, – тогда, может, это больше вас убедит?

Он внезапно переменил файл, и Аркадий увидел себя с Анжеликой. Причем в такой интимной позе, что густо покраснел.

–  Ты уверен, что нам надо это смотреть дальше? – спросил он с ярко выраженным недовольством.

–  Смотреть все равно придется, – равнодушно пожал плечами Подрезов, – не сегодня, так в другой день. В принципе, можете смотреть одни, без меня, я не возражаю. Но вы должны убедиться: то, что вы видите, вам только предстоит, в действительности этого пока еще не было.

–  И что, я так и стегну ее плеткой, чуть ли не до крови? И буду хлестать и хлестать? – зло поинтересовался Аркадий.

–  Но ведь она совершеннолетняя, и все у вас происходит по обоюдному согласию, – с усмешкой напомнил Подрезов Аркадию его недавние высказывания. – В чем проблема? Лично я не вижу никаких проблем!

–  А если я не подчинюсь, не стану делать этого сегодня? – чувствовалось, что Аркадий сюрпризом своего подчиненного изрядно уязвлен.

–  Сделаете завтра, куда вы денетесь! – пожал плечами Алексей. Он вновь вернулся к прежнему варианту, их ссора с Изольдой продолжалась, тогда Подрезов вызвал на мониторе вопрос: "Выход?".

–  Понятно, зачем я это делаю? – зло спросил он Аркадия. – Вы думали, я просто подшучиваю над вами?

–  Понятно, – мрачно ответил Аркадий, увидев возникшее на экране: "Тупик. Выхода нет". А у меня? Как у меня лично, если спросить? Есть выход? – спросил он дрогнувшим голосом. –  Нет, лучше не надо, не показывай, я пока ничего не хочу знать об этом.

–  Не хотите, не знайте, обойдемся без оракула, попробуйте сделать вывод сами, – ответил Подрезов и опять поменял файл.

На мониторе вновь возникла квартира Аркадия. Сам он еще сладко спал, Анжелика стояла уже одетая и смотрела на своего любовника с оттенком жалости, даже брезгливости. Такой Аркадию она никогда еще не открывалась. С щемящим сердцем он наблюдал, как его возлюбленная вышла из дома, поймала такси и куда-то поехала. Краски вдруг померкли, люди, еще недавно воспринимавшиеся столь реальными, хоть и схематичными, превратились в какие-то совсем смутные силуэты.

–  Не хватает информации, – пояснил Подрезов, – пока не получается это преодолевать.

 Как бы то ни было, видение продолжалось. Анжелика вошла в какой-то дом, постучалась в дверь квартиры, где ее как видно давно ждали. Аркадий с чувством нарастающего ужаса выслушал отчет о своем завтрашнем дне с мельчайшими, в том числе интимными, подробностями. Но главное было в другом: адресах их с Алексеем вновь нанятых хакеров и даже кое-какие сведения о выполняемой ими работе.  "Где основная база? Так и не выяснила еще?". "Нет". "А если попробовать психотропы? Сумеешь ему подсыпать?". "Не знаю. Ваше дело приказывать, мое дело исполнять. Но как бы их не спугнуть. Я чувствую, что они подошли к чему-то важному, у Подрезова вид именинника. Хотя не исключено, что для Аркадия это сюрприз". "Сюрприз? Черт бы их побрал с их сюрпризами! Но мне приказано пока только наблюдать. Ладно, иди!".

Алексей вызвал на мониторе заставку.

–  Представляешь, что было бы, если бы я не настоял на автономной подстанции? Мы давно бы уже обесточили весь район.

–  Да, громоздкая машина, – согласился Аркадий, – но ведь и первые компьютеры были величиной со шкаф. Кто это был? Хотя бы догадываешься?

–  Не имею ни малейшего представления, – отрицательно покачал головой Подрезов, – но мы рано или поздно столкнемся с ними нос к носу. Не пора ли нам переключиться на что-нибудь другое? Расходы растут, доходов даже в самой далекой перспективе не предвидится. Вы говорили: продать. Что мы можем сейчас продать? Этим ищейкам только след покажи, а дальше придут волкодавы.

–  Только не в фокусах…

–  Да, только не в фокусах, – мрачно согласился Подрезов. – Они-то уж никак не могут повлиять на расстановку сил. Обыкновенный бизнес, ну а что не здесь, а в Штатах – излишним патриотизмом сейчас в нашей стране мало кто страдает.

Аркадий посмотрел на Подрезова с прежней задумчивостью.

–  Хорошо, я от своего слова не отступаю. Фокусы так фокусы. Однако дело складывается так, что мне и самому без твоих фокусов не обойтись. Наверное, это как раз то, что в последнее время мне столь не хватало. Как я уже говорил, основное направление нашей работы – получить возможность людьми, а в дальнейшем не только отдельными людьми – обществом, манипулировать.

–  Высоко метите! Не пора ли остановиться? – мрачно ответил ему Подрезов. – Или хотя бы сбежать отсюда. Не понимаю, откуда в вас такая одержимость?

–  Не понимаешь? – Аркадий впервые за все время их знакомства взглянул на Алексея подозрительно. – Что, в самом деле не доходит до тебя: не нам решать, там нам быть или здесь. Семью ты отправил, но сам лучше не рыпайся. До конца нашей работы еще очень далеко. Мы ведь с тобой тоже не вправе решать ключевые вопросы. Я не сумасшедший: прежде чем решиться на подобные исследования, мне пришлось о-очень большой поддержкой заручиться. Усвой хорошенько: мы давно уже не игроки – просто фигурки.

–  Но нам заплатят? – упрямо гнул свое Алексей.

–  Заплатят – не заплатят, – не выдержав, вскипел Аркадий. – Тебя только это интересует? Может так случиться, что тебя будет больше интересовать жизнь твоей жены, благополучие твоих детей, этого ты не учитываешь?

Подрезов упрямо покачал головой.

–  Раз я батрак, то у меня помимо тех, о которых я уже говорил вам, есть еще одно правило: бесплатно я не работаю. Вы сказали, что мы уже многого достигли. Конечно, мы не тянем и никогда не вытянем на Билла Гейтса, но почему бы нам хотя бы Арком и Алексом не стать? Во всех случаях я не собираюсь дальше слепо им, этим людям, у которых я не служу и, соответственно, ни гроша не получаю, подчиняться. Пусть не обижаются, если я их щелкну по носу: никому не дозволено, к примеру, вмешиваться в мою личную жизнь.

–  Ты полагаешь, что тебе удастся порвать с Изольдой, – изумился Аркадий.

–  Почему бы и нет? – хмуро переспросил Подрезов.

–  А зачем? Ну да, ведь ты с ней постоянно ссоришься. Но, наверное, так нужно тебе, иначе они бы давно другую девчонку прислали. Что ты добьешься своим упрямством, просто поменяешь шило на мыло? Совсем без женщины тебе ведь не обойтись! Надеюсь, ты понял это?

ГЛАВА 7

Неожиданная привязка злила Алексея, он никогда не думал, что секс для него может оказаться настолько сильной потребностью. Как и всякий мужчина, он и раньше, в отношениях с Аленой, чувствовал охлаждение к единственному объекту своих желаний, однако это проходило у него довольно незаметно, не заслоняя все на свете и уж тем более не превращаясь в навязчивое состояние. Просто вся энергия его уходила сначала в работу, затем в лихорадочное делание денег, которым они с Аркадием никогда не прекращали заниматься. Однако связь с Изольдой бесконечно его унижала, доводила порой до депрессии.

Надо отдать должное, те люди, которые хотели им управлять с помощью нее, все рассчитали достаточно верно. Для Подрезова главным в отношениях между мужчиной и женщиной была любовь, секс как самоцель он не отрицал, но считал разновидностью скотства. Для себя, конечно. Как устраивались другие с этим вопросом, совершенно его не интересовало. Он вообще никогда не совал свой нос в чужие дела, считая глупым отрывать хоть толику времени от решения собственных проблем. И вот сейчас, анализируя свое положение, Подрезов должен был признать, что поймали его на его же собственную уду: любовь была у него – только в союзе с женой он строил и в мечтах и в действительности свое будущее. Именно в силу этой причины он предпочитал иметь в партнершах женщину, в которую он никогда бы не смог влюбиться. Однако с Изольдой и он, и те люди, которые хотели держать его в своих руках, определенно просчитались. Хоть и говорится, что от ненависти до любви только шаг, но ненависть тоже бывает разная. И вот теперь, путем сложных вычислений, Алексей нашел все-таки первопричину – клин лучше всего выбить клином: почему бы ему не поискать женщину, к которой он мог бы испытывать не любовь, конечно, но и не скотство, подлинную страсть?

ГЛАВА 8

Да, так получилось, что, начиная с первых же своих шагов на новом поприще, Подрезов и Аркадий постоянно ощущали, что находятся под пристальным вниманием людей, которых они даже не знали, кем считать: врагами, противниками или... хозяевами? Такое неведение не могло продолжаться вечно, оно становилось все более и более опасным. Вот почему вопрос Изольды не был отметен Аркадием как сугубо личная Подрезова проблема, он был признан общим и важнейшим на очереди. Прекрасно понимая, что противная сторона сразу же после разрыва с "МГУшницей" немедленно же выставит ей замену, компаньоны решили переместить поиск альтернативы в область самых секретных исследований. Пролистывались сотни эротических журналов, приборы отмечали малейшую реакцию Подрезова на какой-либо объект, добавляя очередной штришок в создаваемом для него портрете. Работа оказалась вполне в духе увлечений Аркадия и необычайно его захватила. Он чувствовал себя как рыба в воде, перемещаясь из книг по психологии в "Пентхаус", из порнокино в древние эротические трактаты. Причин тут много было для подобного интереса: во-первых, это было самое что ни на есть научное исследование, ну а еще немаловажным являлось то обстоятельство, что Гамову хотелось, чтобы рецепт был у него наготове, когда возникнет для него самого возможность ли, или необходимость порвать с Анжеликой.

К счастью, Алексей оказался не безнадежен, как потенциальный Казанова. И теоретически объект, которым он мог бы увлечься, был вскорости вычислен. Но опять же, без Аркадия теория здесь никогда бы не перешла в практику. Как когда-то, они вновь отправились в привычные блуждания, только теперь с несколько иной целью.

ГЛАВА 9

–  Жаль, – Изольда скривила красивый, густо накрашенный ротик. – Ты не сердись на меня, Лесик, у бедной девушки-студентки столько расходов!

–  Наверное, я не первый ее объект? – из вежливости, чтобы поддержать разговор, спросил Подрезов.

Изольда посмотрела на него внимательно, прикидывая, не повредит ли ей излишняя откровенность.

–  Не первый. Но будем считать, что первое поражение. Может, расскажешь, как тебе удалось от меня освободиться? Я вроде делала все необходимое, и теоретически, и практически: до потрохов, к примеру, изучила твой характер, старательно имитировала наслаждение. В чем я прокололась? Меня ведь могут просто дисквалифицировать, не в проститутки же мне тогда подаваться, этого добра сейчас пруд пруди, да и все замешано на бандитизме.

–  Ты тут ни при чем, – мысленно ругая себя за жалостливость, приоткрыл секрет Алексей, махнув рукой в сторону компьютера: – Техника! Говорят, что против человека ей далеко еще, но тебя во всяком случае она обыграла.

–  Ну-ну, – ничуть не поверив его словам, зло кивнула Изольда. – Видела я твою технику! От горшка два вершка. Что ж ты такую маленькую выбрал? По принципу контраста после меня?

Алексей лишь загадочно повел плечами и промолчал.

–  А подарочек на прощанье любимой девочке, – спохватившись, засюсюкала вдруг Изольда, – выходное пособие?

Алексей брезгливо поморщился и полез в карман за бумажником.

–  От горшка два вершка! – с обидой проговорила вышедшая из спальни после ухода "виртуальной попрошайки" "техника" по имени Александра. – Я что, уродка? Метр шестьдесят два – разве это недостаток для женщины? Просто миниатюрное создание. Кому-то и такие нравятся. Кстати, ты, случайно, не шпион? К тебе женщин подсылают. Или ты сам их используешь в своей работе?

–  Нет, я просто ученый, – без малейшего зазрения совести соврал Алексей. – Тебе тоже придется пройти через это – ко всем, кто со мной контактирует, присматриваются.

–  Они что, и под юбку ко мне будут заглядывать? – лукаво поинтересовалась Александра, как видно, известие о каких-то слежках, проверках совершенно ее не обеспокоило.

–  Могут, вполне в их стиле, – не раздумывая подтвердил Алексей, – предлагаю проверить сейчас же, все ли там в порядке. Так, на всякий случай.

Разговор их вскоре перешел совсем в иную плоскость, и Подрезов вздохнул с облегчением, что, наконец, столь удачно от Изольды отделался.

К сожалению, автор лишён возможности разместить текст повести полностью по условиям договора с издательством ePressario Publishing Inc., Монреаль, Канада, которому принадлежат все права на все произведения писателя Николая Бредихина. http://epressario.com/ 

Оферта: любые разовые бумажные издания (с согласия автора).

     Купить книги НИКОЛАЯ БРЕДИХИНА можно на сайте издательства ePressario Publishing: http://www.epressario.com/, ВКонтакте: http://vk.com/epressario, Фэйсбук: https://www.facebook.com/epressario, Твиттер: https://twitter.com/epressario, Google+: http://google.com/+epressario