Форум

Дорогие друзья! У меня опять смешное стихотворение, на далеко не смешную тему.  А произошло всё это в деревеньке, где верховодит дед Матвей.  

ДЕРЕВЕНСКИЙ КРЕДИТ

     (Моя деревенька)

Растудыт твою налево!

Банк, с названьем «Паразит»,

Предложил пьянчуге Севе

Очень выгодный кредит.

Но в разделе «Цель кредита»,

Непослушною рукой,

Бедолага, неизбито

Накарябал: «На пропой».

Вся деревня спозаранку

Возмущённо голосит,

Потому что Севе, в банке,

Всё же выдали кредит!

Дед Матвей, как глас народа,

Вопрошал: «Ядрёна мать!

Ты, с какого там дохода,

Будешь деньги отдавать?!

У тебя ж одни заплаты,

Значит, будут грабить нас!»

И орал отборным матом

Конюх, Васька-тарантас.

Сева, пьяный как обычно,

Получив своё сполна,

Не кручинясь горемычно,

Всех послал подальше – «На…»

Он недолго был богатым,

А когда пропил кредит -

Понаехали ребята,

С логотипом «Паразит».

С ходу «вынесли» окошко.

В доме грохот, суета…

Сдали в банк мешок картошки

И орущего кота.

Не узнаешь. А может так и надо.
Я не воспринял боль твою всерьёз.
В тот вечер не хватило снегопаду
Холодной пудры для горячих слёз.
В фонарном свете их не замечая,
Твой тёплый шарф зачем-то теребя,
Совсем не думал, молча провожая,
Что провожал последний раз тебя.
А ветер гнал рекламные плакаты,
Срывая с остановки их живьём…
Я рядом шёл, во многом виноватый.
Ты рядом шла, виновная во всём.
Был зимний вечер падок на напасти,
Свои права пытаясь нам качать –
Троллейбус непонятно-грязной масти
Раздумал к остановке подъезжать.
Рассыпались последние минуты
Меж пальцев, словно хрупкие мелки.
А я всё рвал невидимые путы –
Твои чертовски крепкие силки.
Не узнаёшь. А может так и надо.
Иначе слов разумных не найду.
Все сорок лет дождей и снегопадов,
Я те минуты на весы кладу.

Камин погасший - чёрная дыра,

 Одна зола, ни грамма умиленья.

 Входная дверь скрипуча, и с утра

 На всё имеет собственное мненье.

Опять ворчишь, по-стариковски, дом.

 Несносен стал, по мелочам и в целом.

 Хотя, несносны мы давно вдвоём,

 Я – для людей, а ты – для новодела.

Пускай резвится наша память всласть!

 Нырнём в года шального беспредела!

 Когда три внука – сущая напасть,

 Сраженья разворачивали смело.

И ты давал им место поиграть,

 Не позволяя в кровь носам разбиться.

 По вечерам, укладывая спать,

 Вполголоса ругался с половицей.

А может смазать петли у входной?

 Чтоб не давала глупые советы.

 И половицу вредную – долой!

 Давно пора призвать её к ответу.

Да мы ещё крепки не по летам!

 Так, подшаманить кое-где немного…

 И джокер наш, наверно, где-то там -

 Лежит себе, за пазухой у Бога.

ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГ

В такую рань вставать уже не стоит.

 Мне, распорядок старый не указ.

 Года не те и поясница ноет.

 Подъём в двенадцать или даже в час.

По списку дальше – разгоняю тучи.

 Шаманство это мне давно во вред,

 Хотя когда-то был ему обучен…

 В час пополудни, вместо туч – обед.

А дальше подвиг. Как же было славно –

 Ядро взнуздав, лететь на лунный свет!

 Артрит сегодня раздражитель главный.

 Сажусь с трудом на старый табурет.

И речи нет, чтоб вытянуть за косу

 Себя и неподъёмного коня.

 Потом презрев ехидные вопросы,

 Стрельнуть в оленя вишней из ружья.

Да и волос давно уже не стало.

 Жил, не особо ими дорожа.

 Ружьё в кладовке пылью зарастало,

 Пока его совсем не съела ржа.

Пусть позади полёты, схватки, скачки.

 Но я ещё сумею всем назло,

 Войдя в конюшню, позабыв болячки,

 Надеть на лошадь старое седло.

Коль этот подвиг не войдёт в анналы,

 Я никого не стану укорять.

 Закончив день деянием немалым,

 В семнадцать тридцать отправляюсь спать!

Ты о чём раскаркалась ворона?

Прекрати, ну как тебе не лень!

По пустому, гулкому перрону

Я бреду уже который день.

Или год, доподлинно не знаю.

Никого за это не виня.

Но секунда, стрелкой опадая,

С укоризной смотрит на меня.

Я ещё оправлюсь от урона,

Забреду в заброшенный тупик,

Где стоят плацкартные вагоны

И скучает хмурый проводник.

Он нацедит чаю без лимона,

А услышав, что билета нет,

Гнать меня не станет из вагона,

Пробурчав незлобное в ответ.

Буду громко пить напиток крепкий,

Будто чая лучшего не знал.

И от вкуса терпкого померкнет

Креозотный запах старых шпал.

Станет незначительным и мелким

Всё, что было важным до сих пор.

Подчиняясь скрипу ржавой стрелки,

Подмигнёт забытый семафор…

Отмахнувшись от шальной вороны,

Что охрипнув ринулась в пике,

Я свои плацкартные вагоны

Заприметил в дальнем тупике.  

Я​ ​приходил​ ​к​ ​тебе​ ​не​ ​раз
И​ ​по​ ​ночам​ ​был​ ​частым​ ​гостем,
Без​ ​романтических​ ​прикрас​ ​–
Битья​ ​зеркал​ ​изящной​ ​тростью.

Известен,​ ​как​ ​«прескверный​ ​гость»,
Одетый​ ​в​ ​чёрные​ ​одежды,
За​ ​фразой​ ​фразу,​ ​будто​ ​гвоздь,
Вбивая​ ​в​ ​призрачной​ ​надежде.

А​ ​ты,​ ​мой​ ​непутёвый​ ​друг
Менял​ ​порочные​ ​личины.
За​ ​разом​ ​раз,​ ​за​ ​кругом​ ​круг,
Всегда​ ​без​ ​видимой​ ​причины.

Что​ ​было​ ​важного​ ​вокруг:
Пух​ ​тополиный​ ​у​ ​околиц,
Частушки​ ​звонкие​ ​подруг,
Негромкий​ ​шёпот​ ​богомолиц,

К​ ​заутрене​ ​весёлый​ ​звон,
Туман​ ​над​ ​сонною​ ​рекою
И​ ​клёна​ ​стылого​ ​поклон
Воспетый​ ​снежною​ ​строкою,

Ты​ ​в​ ​одночасье​ ​растоптал
В​ ​кабацкой​ ​неуёмной​ ​злости.
Ломая​ ​праведность​ ​зеркал,
Меняя​ ​сломанные​ ​трости…

Я​ ​приходил​ ​к​ ​тебе​ ​не​ ​раз.
Твой​ ​чёрный​ ​друг​ ​и​ ​враг​ ​заклятый.
Прости,​ ​за​ ​то,​ ​что​ ​в​ ​страшный​ ​час
Не​ ​постучался​ ​в​ ​номер​ ​пятый.

Тихо, прошу вас, тихо.

С пяточки на носочек.

В верхнем углу трусиха

Спряталась среди строчек.

Маленьким головастиком

Села за буквой «у».

Я вот возьму и ластиком

Быстро её сотру.

Но убежала лапочка,

Ноженьки так легки.

Лишь зацепила тапочкой

Точку в конце строки.

Не по злобе коверкая,

Вызвала буквопад.

«Эй, хулиганка мелкая,

Точку неси назад!».

Шуму в блокноте маленьком

Много от нас двоих.

На корешке-завалинке

Как видно не по шапке Сенька,

А может, дом сегодня строг.

Меня, девятая ступенька,

Не пропускает на порог.

Она исправно, год за годом,

Своей работы не стыдясь,

Под резвым внучьим хороводом

Скрипела, весело смеясь.                                                                 

А тут те – на! Головомойка!

Права качает, что и как!

Давно сгнила бы на помойке,

Коль не чудесный яхтный лак.

Восьмая, вон, во всём послушна.

Да и скрипеть ей недосуг.

Мила, надёжна, простодушна,

В ряду двенадцати подруг.

Так, что же недовольной надо,

На трудовом своём посту?

Скрипит и требует награды,

Хотя бы ножиком – тату. 

       Мы ещё соберём наши роты

Я солдатскую лямку тянул в беззаботные годы.

Улеглось на Синае и тлел потихоньку Афган.

В нашей шумной казарме намешано было народу:

Слева спал Паулаускас, справа храпел Абрамян.

Сзади Требиш, во сне на молдавском, частил пулемётом,

Маматкулов, каптёр, разбирал барахло допоздна.

И вот эту большую «страну», нашу пятую роту,

Поднимал поутру беспощадный Лушпай, старшина.

Я два года исправно в мишенях искал супостатов.

В это трудно поверить – фанерными были враги.

А в победные тридцать, в ликующем семьдесят пятом,

В батальонной коробке на совесть печатал шаги!

Но уже на гражданке, когда запылились погоны,

Мой парадный мундир был запрятан в семейный музей.

«Покатилась» страна, очень быстро нашлись миллионы

Независимых, гордых, уже не советских людей.

Полной миской, с добавкой, досталось нам мутной похлёбки.

Щедро дурь  разлилась, от квартир до кремлёвских палат.

В электричках сивушных, нахально, цинично и ловко,

С офицеров фуражки сбивали под хохот и мат.

А в голодных частях собирали, буквально поротно,

Тех, кто просто умел или знал, как держать автомат.

Из копеечных вёдер паяли гробы для «двухсотых»…

Отменили, на площади главной, военный парад.

Это были, воистину,  новые смутные годы,

Хоть орлы золотые сверкали на башнях Кремля.

Обнищавши спивались деревни, посёлки, народы.

И пустела, скудела российская наша земля…

Я сижу за столом перед строгим армейским портретом,

Отставной замполит, постаревший, седой по годам.

Мы ещё соберём наши роты по старым военным билетам

И придётся ответить за всё не фанерным врагам.

Северный посёлок на Камчатке,
В устье зашугованной реки.
У медпункта, как по разнарядке,
Собрались с рассветом мужики.

Старый фельдшер выглядел устало,
Он с больным промучился всю ночь.
«Всё, что смог... И дело лишь за малым:
Отвести в район, здесь не помочь…»

«Как в район? Пуржит вторые сутки!» –
Загалдел взволнованно народ.
«Даже пса не выгонишь из будки!
Не пройдёт тяжёлый вездеход».

Дед Матвей в разгаре суматохи,
По старинке нюхая табак,
Пробурчал: «Ну, коль дела так плохи –
Выводи, народ, своих собак.

На упряжках ездил я когда-то
И дороги знаю все окрест.
Ну, а что силёнок маловато –
Бог не выдаст и свинья не съест!»

Но не в масть легла сегодня карта,
Так тряхнуло, что пробил озноб.
Кувырнулась старенькая нарта,
Неуклюже врезавшись в сугроб.

Злобный ветер тешился во мраке,
Но двоих беспомощных в пургу
Грели поселковые собаки,
Окружив телами на снегу.

Недоступна зимняя дорога –
Замело снегами перевал…
Пар густой струился над сугробом,
Словно знак кому-то подавал.

С высоты искали эти знаки,
Круг за кругом делая облёт.
Но людей опять спасли собаки,
Радостно облаяв вертолёт.

На доске объявлений листочек устал трепыхаться.
Непослушные буквы шеренгами вычурных слов:
«На весёлое шоу – изгнанье с подмостков паяца –
Принимаю заявки от старых обид и грехов».

Прилетайте из разных времён, я покрою затраты.
Только в этом проекте один небольшой поворот:
От меня утаили конкретное время и дату,
Напишите свои, непременно приму их в расчёт.

Представляться не надо, я помню вас всех поимённо.
Но держитесь попроще, мне митинги здесь не нужны.
Пусть и дальше без дела пылятся в кладовках знамёна
И таятся в чехлах припасённые кем-то ножи.

Проходите скорей и свои предъявляйте резоны.
Будет много обидных, безжалостно брошенных слов.
Только я промолчу, запишите меня в фармазоны.
Коль потом проклянёте – и к этому буду готов.

А такие обиды придут, чтоб меня затиранить!
Из претензий и жалоб насыпан давно парапет.
До чего же противная штука хорошая память,
Лучше всяких врагов донимает на старости лет.

Обеляться не буду и врать, что меня оболгали.
Да и сам бы себе не поверил сегодня ничуть.
Неужели купились на то, что «откину сандали»?
Я хотел повидаться и… всех ещё раз обмануть.

ПРОЕКТ

Осипшие улицы сизый глотают яд.
Бледнеет закат, собирая лучи в кулак.
Распятьями чёрными стаи ворон летят.
Как знак.

Небритый тиран со щетиной домов и труб
Своих верноподданных в тесное жмёт жильё,
Где острое жало вонзает злодей ютуб.
Зверьё.

Метровое веко приподнял тивишный вий,
Безумную нечисть с экранов своих соча.
Потеряно «не» и шестая теперь – «убий».
С плеча.

И ночь не внесла покаянье в безумный мир,
У порченой плоти всегда неразборчив вкус.
Распутен и пьян козлоногий дикарь сатир.
Искус.

Здесь каждый второй, несомненно, уже палач –
На каждого первого точит большой тесак.
И скалится с чёрного неба рябой калач.
Вот так...

А в нашей реальности снова идут дожди.
В Совете Творцов оказали дурной приём.
Плохой результат, мол, и выводов строгих жди.
Облом.

Проект загубили, и город моей мечты
Сегодня согласно приказу пойдёт на слом.
Протонным стирателем в космосе две черты –
Крестом…

РУБЛЁВОЕ СЧАСТЬЕ

Как же мне надоели холодного лета объятья
И тоскливое солнце накалом в один киловатт.
Да и время пришло истрепаться дорожному платью.
Не пора ли его поменять на домашний халат?

А потом – на юга, где до одури есть абрикосы
На садовой скамейке, в тени от большой суеты.
И рассветы будить, и закаты пускать под откосы,
Всё согласно реестру моей немудрёной мечты.

И, конечно, рыбачить. Куда ж без любимого спорта?
Весь улов отпускать, не жалея об этом ничуть,
Даже если приблудная кошка с разбойничьей мордой
Будет громко орать и пытаться меня припугнуть.

Мастерить по хозяйству – слесарить и даже фуганить,
А с обеда пойти покемарить, забравшись в кровать.
В полудреме услышать, как шепотом внуков ругают,
Чтоб они не шумели и дали дедуле поспать.

Как же мне надоели холодного лета объятья,
Леденящие волны, штормов бесноватый разгул.
Хоть умом понимаю порочность рублёвого счастья,
Но опять по весне собираю рабочий баул.

Дождь осенний сердито стучит по истерзанной крыше
Подневольные капли бросая в последний полёт.
Я дождю повинюсь, я его попрошу, он услышит
И расскажет тому, кто меня непременно поймёт.

Кто подарит мне сон не жалея полотен и красок,
Где заставит Ван Гога смешно рисовать облака,
У Пикассо попросит немного изломанных масок,
А гравюры Дюрера добавит по вкусу, слегка.

Многоликий Морфей свой рассказ поведёт по порядку,
Как приволжскую степь накрывает полуденный зной,
Ледяные ветра засыпают снегами Камчатку
Содрогая вулканы своей бесноватой игрой.

Про дороги мои из фальшивых, придуманных далей,
Где столбы верстовые читают запутанный след,
И лежат придорожные горы протёртых сандалий
И разбитых армейских ботинок, и стоптанных кед.

Он отправит меня ненадолго в родную сторонку,
Чтоб почувствовал вновь озорной поцелуй на щеке -
Долгожданный подарок одной бесшабашной девчонки,
Той, чьё имя гвоздём нацарапал на левой руке.

Эта ночь не захочет жалеть для меня киноплёнки
И в последней надежде уйти от заслуженных плах
Я пройду этот путь от фланелевой первой пелёнки,
До висков побелевших и дрожи противной в руках…