Виктор Иванович маялся. До конца года оставалось почти четыре часа, значит, гостей ждать ещё не менее двух часов! Придут, как обычно, сваты и соседка Зинка. Дочка с зятем приведут внука Мишку.
Виктор Иванович с завистью смотрел в окно на бредущие по тротуару весёлые, явно уже поддатые компании. Через дорогу, в офисе торговой фирмы, давно гремит музыкой и танцами праздничный корпоратив. Несколько парней выскочили из дверей фирмы и начали готовить запуск шутих. Сквозь украшенные надутыми шариками и мигающими разноцветными гирляндами стёкла окон за ними следили оставшиеся в тепле помещения остальные сотрудники фирмы. Некоторые из них при этом что-то прихлёбывали из высоких бокалов.
Виктор Иванович выругался и задёрнул шторы. Когда же, наконец, закончится это мучительное ожиданье? Все были при деле: дочка с зятем повели внука во дворец на ёлку. Жена, Клавдия Петровна, заканчивает готовить закуски на кухне. Сваты час назад завезли какие-то кастрюльки и свёртки и тут же уехали по магазинам: что-то не успели найти и купить. И только Виктор Иванович маялся не при делах. Ёлка уже давно наряжена. Гирлянды исправно горят - Виктор Иванович проверил несколько раз. Ковры выбиты на свежевыпавшем снегу и вдобавок пропылесосены. Мусор вынесен. Праздничные гирлянды развешены. Все необходимые продукты закуплены. Подарки под ёлку сложены. Посреди комнаты в ярком свете отмытой накануне Клавдией Петровной люстры сверкает хрусталём бокалов и начищенным мельхиором вилок праздничный стол. Вазы горбятся румянобокими яблоками, оранжевыми мандаринами, жёлтыми апельсинами, зелёным кишмишем и лиловым виноградом. Исходя соком, нежится под радужными кольцами репчатого лука разделанная селёдочка. В салатницах аппетитно притягивают глаз давно обрусевший «оливье» и «фирменные» салаты сватьи: рыбный, из кальмаров, крабовых палочек, с зелёным горошком, кукурузой или ананасом – всех не перечесть. Любила и умела сватья готовить салаты. Розовели тарелочки с тонко нарезанной красной рыбой и докторской колбасой. Желтел и остро пах сыр. Аппетитно блестели маринованные грибочки, манили мятыми боками солёные помидоры, зеленели пупырчатые огурчики. Но более всего притягивали жадный взгляд Виктора Ивановича несколько разноцветных и разномастных бутылочек, сгруппировавшихся в самом центре новогоднего стола. Тут были и блестевшая золотом фольги высокая бутыль розового шампанского «Абрау Дюрсо», и почти не отличающаяся от неё бутылка безалкогольной детской шипучки (для внука), хрустальный графинчик самодельной черносмородинной наливки (Клавдия Петровна сама делала!), нестандартная бутылочка таллинского бальзама, пузатый коньячок, «огнетушитель» белого вина и две бутылки водки. Эти две последние и вызывали маету Виктора Ивановича.
-Нет, ну кто сказал, что в последний день года надо пить только по расписанию? – возмутился Виктор Иванович. – Сначала проводить старый год, потом, после речи и тоста президента, под бой курантов встретить новый. Где это написано? В каком законе? Вон, - покосился Виктор Иванович на окно, за которым шумел корпоратив, - нормальные люди давно уже празднуют!
Эх, если б не категорический запрет Клавки…
Виктор Иванович в раздражении плюхнулся на диван и начал жать на кнопки пульта, переключая каналы телевизора. Везде пили, пели и бесновались одни и те же морды, осточертевшие Виктору Ивановичу и в будни: те же бессмысленные песенки, те же идиотские шуточки. Казалось, вся эта попсовая шатия-братия и типа поёт для себя любимой, и типа шутит для себя, сама себя при этом нахваливает и награждает. А Виктор Иванович и все прочие люди ей абсолютно без надобности.
Матерясь сквозь зубы, Виктор Иванович жал на кнопки пульта, благо в цифровой приставке к телевизору было каналов за сотню, и наткнулся, наконец, на старую советскую комедию. На экране возник уставленный бутылками и закусками стол. Вдоль него шёл как всегда пьяненький артист Вицин и громко возмущался скороспелостью нынешней свадьбы. Виктор Иванович с умилением смотрел, как Вицин, игравший отца многодетной невесты, мимоходом прихватывает со стола бутыль самогонки, укрывая её от глаз жены собственным телом, щедро плещет в гранёный стаканчик и смачно выпивает. Виктор Иванович даже сглотнул набежавшую слюну, так понравилась ему увиденная сцена. Но бдительная жена, мать невесты, уже тут как тут, и коршуном бросается на Вицина.
-Не тронь! – кричит тот, не позволяя отобрать у себя бутылку и стакан. – Не тронь моё самосознание!
-Правильно! – подхватился с дивана Виктор Иванович. – Пусть президент по расписанию принимает. А у нас своё самосознание имеется!
Виктор Иванович грозно посмотрел в сторону кухни, где жена Клавка заканчивала варить в кастрюле картошку, жарить на сковороде мясо и тушить в духовке кролика. Ароматы с кухни доносились сногсшибательные. Виктор Иванович решительно цапнул со стола бутылку водки и резко крутанул пробку. Пробки на нынешних бутылках стали хитрые. Их не надо теперь выдёргивать штопором или снимать, разрывая алюминивую крышечку. Виктор Иванович взял фужер и потряс над ним бутылкой. Не вылилось ни капли! В нетерпении, Виктор Иванович крутанул пробку в другую сторону. Раздался оглушительный хлопок, вылетевшая пробка больно ударила Виктора Ивановича прямо в лоб, и из бутылки повалил густой белый дым. Виктор Иванович в панике выронил бутылку и рухнул на диван. Дым быстро уплотнился в тощую фигуру седобородого старика в зелёном восточном халате и чалме.
-Хоттабыч, блин! – растерянно пробормотал Виктор Иванович, потирая зудящий лоб.
-Махмудыч, - строго поправил его старик.
-Один хрен, - махнул рукой Виктор Иванович.
-Раба любой может обидеть, - скорбно промолвил джинн.
-Раб, значит? – усаживаясь поудобнее, начал соображать Виктор Иванович. – Любое моё желание исполнишь?
-Почти, - обречённо вздохнул Махмудыч. – Я – специалист по удовольствиям. Что желает хозяин?
-Для начала восполни недостачу на столе, - потёр руки Виктор Иванович.
-Понял, - сказал старик, вырывая волосок из своей длинной бороды. – Я читаю желания хозяина без лишних слов.
На столе появилась новенькая бутылка водки.
-Ну, раз без слов… - довольно улыбнулся Виктор Иванович и взял со стола фужер.
-Извини, хозяин, - развёл руками Махмудыч. – Я обеспечиваю удовольствия, а не отравление. Алкоголь – яд!
-То есть как? – удивился Виктор Иванович. – Что ты несёшь, старик? Что же тогда, по-твоему, удовольствия?
-Удовольствия бывают трёх видов, и все они связаны с мясом, - взмахнул широкими рукавами халата джинн. – Можно ездить на мясе, вкушать мясо и вводить мясо в мясо. Начнём с первого?
Старик дёрнул волосок из бороды, и перед Виктором Ивановичем возник живой конь. Виктор Иванович ойкнул и запрыгнул с ногами на диван.
-Настоящий арабский жеребец! – восхищённо прищёлкнул языком джинн.
Конь шумно вздохнул, взял губами яблоко из ближайшей вазы и смачно захрустел им.
-Каков красавец! – приплясывал рядом Махмудыч, гордо поглядывая на очумевшего Виктора Ивановича.
От жеребца, мягко говоря, пахло. В брюхе коня громко заурчало, он потянулся за вторым яблоком и начал задирать хвост…
-Убери его! – завопил Виктор Иванович, поняв, что сейчас произойдёт. – Немедленно!
-Хорошо, хорошо, - разочарованно дёрнул из бороды следующий волосок джинн.
Конь исчез. На вычищенном и пропылесосенном два часа назад Виктором Ивановичем ковре парила и воняла кучка свежего навоза.
-И это убери! – истерично взвизгнул Виктор Иванович. – И запах!
Махмудыч безропотно вырвал ещё один волосок.
Виктор Иванович слез с дивана и осторожно потрогал ковёр. Тот был чист и сух.
-Что случилось? – на крик Виктора Ивановича из кухни прибежала Клавдия Петровна. – Кто это?
-Дед Мороз, - отмахнулся от неё Виктор Иванович.
-Махмудыч, - обиженно поправил хозяина джинн.
-Какой ещё Махмудыч? – грозно спросила Клавдия Петровна. И тут она углядела в руке Виктора Ивановича фужер и валяющуюся на полу пустую водочную бутылку. – Та-а-ак! – протянула Клавдия Петровна. – Гостей дождаться не можешь? С первым встречным водку пьёшь! Алкаш несчастный!
-Объясни ей, - устало махнул рукой Махмудычу Виктор Иванович.
-Понял, - кивнул тот и дёрнул волосок из бороды.
Клавдия Петровна застыла на полуслове, переваривая информацию.
-Что, настоящий джинн? – вытаращилась она на Махмудыча.
-Второе удовольствие и без меня уже готово, - принюхался к кухонным ароматам Махмудыч. Клавка охнула и убежала на кухню. – Может, перейдём к третьему?
-Ты думай, что говоришь, - показал глазами на вновь появившуюся в комнате жену Виктор Иванович.
-А в чём проблема? – удивился джинн и дёрнул из бороды волосок.
На глазах Виктора Ивановича толстенькая полуседая Клавдия Петровна преобразилась в молодую фигуристую красотку, везде, где надо кругленькую и аппетитную.
-Ну, как? – гордо спросил Махмудыч и распахнул дверь спальни.
-Ой, - потрясённо воскликнула Клавдия Петровна, разглядывая себя в зеркалах трюмо.
-Да-а… - промычал Виктор Иванович. – Вот так Снегурочка! Ну, Хоттабыч! Ну, угодил.
Он потянулся к красотке, но та ловко вывернулась и больно треснула Виктора Ивановича по рукам.
-Не лапай! Ишь, шустрый какой.
-В чём дело? – возмутился Виктор Иванович.
-У нас тут не Восток, и я не в гареме, - сверкнула прекрасными очами Клавдия. – Удовольствие должно быть взаимным. От тебя и от молодого толку в постели было немного, а сейчас и подавно.
-Хоттабыч, - оскорбился Виктор Иванович. – Разберись.
-Махмудыч! – сквозь зубы прошипел джинн. – Хозяин хочет, чтобы его женщина получила удовольствие?
-Да! – рявкнул Виктор Иванович. – Хочу. Выполни её желание. И перестань меня всё время поправлять.
-Как угодно хозяину, - поклонился джинн и дёрнул волосок из бороды. Глаза его коварно блеснули.
«Интересно, в какого красавца он меня превратил?» - подумал Виктор Иванович и повернулся к трюмо. Но из зеркала на него смотрела знакомая пузатая фигура с лысой головой и плохо выбритым морщинистым лицом.
-Эй, Хоттабыч, в чём дело? – разгневанно обернулся к джинну Виктор Иванович.
Но вместо тощего седобородого старика перед ним стоял молодой красавец с фигурой Жана Марэ и лицом Алена Делона.
-Извини, хозяин, - ехидно ухмыльнулся красавчик. – Ты сам велел мне выполнить желание твоей жены. А теперь покинь спальню – пришла пора удовольствий.
-Верни всё в зад! – взревел Виктор Иванович. – Ну, Клавка…
-Не могу, - засмеялся Махмудыч, демонстративно поглаживая голый подбородок. – Придётся подождать, пока снова отрастёт моя борода.
Джинн ловко вытолкнул Виктора Ивановича из спальни и закрыл дверь.
-Ах ты, тварь! – заорал Виктор Иванович. – Неблагодарный раб! Я вам покажу удовольствия!
Виктор Иванович схватил с пола бутылку, из которой появился в его квартире наглый джинн, и со всей дури швырнул её в дверь спальни. Бутылка, как резиновая, отскочила от двери и долбанула Виктора Ивановича твёрдым донышком прямо в лоб. У того от боли и обиды из глаз брызнули слёзы. Он сидел на полу и ревел, как пацан, потирая лоб и размазывая по щекам слёзы и сопли.
-Витя, что с тобой? – вдруг услышал он над собой встревоженный голос жены.
-Пошла вон, шлюха! – рыдал Виктор Иванович. – Предательница! Возвращайся к своему Хоттабычу, или как там его.
Виктор Иванович протёр глаза. Перед ним стояла разгневанная жена. Не молодая сексапильная красотка, а родная, расплывшаяся от времени и забот Клавдия Петровна. В старом домашнем халатике, с подвязанным кухонным фартуком. Из-под косынки выбились пряди седых волос. От неё вкусно пахло жареным мясом и специями.
-А где джинн? – растерянно пробормотал Виктор Иванович, потирая шишку на лбу.
-Какой ещё джин? – закричала Клавдия Петровна. – Тебе что, водки мало? Вот придут к внуку Дед Мороз со Снегурочкой, у них и проси хоть джин, хоть виски. А сейчас немедленно наведи здесь порядок. Мне некогда за тобой прибирать. Скоро гости придут, а я ещё не одета.
И Клавдия Петровна ушла в спальню, громко хлопнув дверью.
Виктор Иванович услышал бульканье. Из лежащей рядом знакомой посудины джина Махмудыча толчками вытекали остатки водки. За окном с пулемётным треском взрывались петарды. Видать, испугавшись первого взрыва, Виктор Иванович уронил бутылку и, нагнувшись за ней, со всего маху приложился лбом о край стола.
Виктор Иванович поднял злополучную бутылку, встал и вытряхнул в рюмку остатки водки. Смакуя, выпил. Водка оказалась обычная, не палёная и не разбавленная. Виктор Иванович отнёс пустую бутылку в мусорное ведро. Взяв швабру, он задумчиво повертел её в руках и поставил на место.
-Ну, лужа на ковре, - подумал он. – И что? Не конский же навоз. Сама испарится.
«Вы что, водкой полы моете?» - вспомнилась ему фраза из спектакля «Дни Турбиных».
-Моем! – хихикнул Виктор Иванович.
Он достал из холодильника новую бутылку водки и, с опаской, посмотрел её содержимое на свет. Жидкость как жидкость, ничего постороннего не плавает. Виктор Иванович потрогал шишку на лбу и захохотал.
-Ну, Хоттабыч, попадёшься ты мне!..
3 января 2012г.
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 09.07.2013 20:30
Сообщение №: 230 Оффлайн
- У нас полно времени – Лена вернётся не ранее, чем через полчаса: в магазине большая очередь в кассы.
- Лена? Вы – Игорь?
- Да. Она обо мне рассказывала?
- Много. Значит, и обо мне Лена сказала Вам?
- Рассказала. Сказку про ангела-хранителя в телефонной трубке.
- Это она дала Вам мой номер?
- Нет. Я тайком скопировал её телефонную книжку, потом проследил за ней до твоего дома.
- Чего ж Вы хотите от меня?
- Я хочу увидеть ангела, которому моя невеста звонит чаще, чем мне. О котором она ничего не хочет мне рассказывать, к которому тайком от меня бегает на свиданья, кому покупает продукты, стоя в очередях. Что она ещё для тебя делает и почему?
- Ревность, значит, тебя грызёт, Игорёк. Это плохо. Что ж, видимо, придётся нам действительно встретиться лицом к лицу. Заходи.
- Куда? Я знаю только подъезд. Но никто в вашем дворе не знает никакого Одиссея.
- Четвёртый этаж, прямо.
Спартак потряс Рим. Пугачёв встряхнул Россию, Наполеон – Францию. История кишит именами великих полководцев, завоевателей, потрясателей основ. Среди Великих есть и женские имена: Клеопатра, Сафо, Жанна Д’Арк, Екатерина Великая… Что они сделали такого, из-за чего их имена живут, хотя сами их носители давно превратились в ничто?
«Человек – это звучит гордо!» - провозгласил Горький.
«Человек – это винтик, незаменимых нет» - «поправил» классика Вождь всех народов.
И, действительно, если относиться к человеку как к винтику, то так оно и есть – заменить можно любого – ведь, результат-то замены рано или поздно устроит заменяющего. Рано или поздно. Тем более, что менять можно бесконечно…
Почему же наши города заставлены статуями «завоевателей», «освободителей», «мыслителей» и прочих «великих людей»? Оставим сейчас в покое имена тех, кто обеспечил людям жизнь: учёных, изобретателей и т.п. Их имена как раз мы знаем хуже всего, а имя изобретателя колеса вообще осталось неизвестно! Зато имена вояк, уничтоживших массу ни в чём не повинных людей, усердно сохранены и почитаемы потомками даже тех, кого они уничтожали. За что мы столь долго помним Чингисхана, Аттилу, Тимура, Александра, Ричарда Львиное Сердце, Наполеона? Что хорошего сделали они для людей? Что хорошего сделали они хотя бы для собственного народа? Награбленное со временем утекло сквозь пальцы немногочисленных наследников, а народы лучше жить не стали. У всех этих «чингисханов» по сути слава Герострата. Они уничтожали чужое, не сумев создать своего, ибо все их завоевания рассыпались с их уходом. Однако Герострата презирают, даже настоящее имя его намеренно предано забвению, а «чингисханы» - в почёте!
Игорь в растерянности стоял посреди комнаты. У окна в кресле-каталке сидел молодой мужчина в полосатой тельняшке, рельефно облегающей мускулистый торс, и шортах, почти полностью скрывающих обрубки ног.
- Садись, в ногах правды нет, - улыбнулся калека.
- Серёженька, я бельё постирала. Побегу, а то муж волноваться будет. – Симпатичная девушка, впустившая Игоря, легко чмокнула безногого в щёку, улыбнулась Игорю и ушла.
- Ну вот, теперь ты знаешь моё настоящее имя, - вздохнул, проводив ушедшую взглядом, Одиссей.
- Кто это была?
- Не жена, как ты уже понял. И не сестра. И не любовница. Просто ещё одна женщина, для которой я был «ангелом в трубке». Теперь вот она мой ангел-хранитель. Когда может, забегает, стирает, готовит или ещё как-нибудь помогает. Ты, небось, думаешь, что я завёл себе этакий гарем рабынь? Нет. У меня мама есть, она обо мне заботится. Сейчас к соседке ушла, чтобы не смущать моих гостий, сериал какой-нибудь смотрит. Девушки сами хотят что-нибудь сделать для меня, а я не препятствую. Зачем? И им приятно, и мне. И маме помощь.
- Да кто ты такой?!
- Ангел в трубке. А Лену твою я увидел сегодня впервые, как и тебя. Она настояла на встрече, хотела лично пригласить меня на вашу свадьбу. До сегодняшнего дня мы общались только по телефону.
- Я не понимаю…
- Несколько лет назад я тоже собирался жениться. Был молод, красив, здоров, служил в десанте. Но случилась Чечня. И ты видишь, что со мной стало. Невеста исчезла, денег нет, работы нет, будущего нет! Друзья устроили мне путёвку в санаторий. Тот же Кавказ, но другая республика. И вот сижу я как-то на балкончике своего номера и думаю: сейчас кувыркнуться вниз или ночью, когда никто не увидит и не бросится спасать. И вдруг звонок телефона. Незнакомый женский голос. Ошиблись номером.
Две оставшиеся недели, что я прожил в том санатории, этот голос в телефонной трубке удерживал меня на этом свете. И удержал! Каждый вечер она звонила, и мы говорили обо всём, о том, что даже матери не скажешь. Оказывается, незнакомому человеку легче поведать горе, чем близкому. Она звала меня Одиссеем. Это был её любимый герой. Он жил не для себя, преодолел невероятные трудности на пути домой, к своей любви, к своей семье.
В последний вечер мы встретились. Это оказалась женщина из соседнего номера. Мы виделись каждый день, но мне и в голову не приходило, что мой ангел живёт за стенкой. Она дала мне смысл жизни. Я ехал домой и напевал:
«А у неё такая маленькая грудь
И тело гибкое, как шея гуся.
Уходит Одиссей в далёкий путь,
Но не забудет девушку из Беларуси!»
Когда я вернулся домой, раздался звонок. Она сказала, что звонит с чужого телефона. Я всё понял: есть человек, которому плохо, и требуется помощь. Так я стал Одиссеем, ангелом в телефонной трубке. Так мы познакомились однажды и с твоей Леной. Ей было очень плохо тогда, и незнакомая женщина попросила у неё телефон, чтобы позвонить. Определитель номера почти всегда срабатывает…
Хлопнула дверь, и в комнату вбежала Лена с полной сумкой продуктов...
Животное тоже строит дом (нору, берлогу, гнездо) и выращивает детёныша. А некоторые и «сажают деревья» - опыляют цветы, «разносят» семена съеденных плодов и т.п. То бишь, программа-минимум у всех (и у людей, и у зверей) одинакова – размножение, сохранение вида. Все прочие просто вымирают. И те самые требования – родить сына, посадить дерево, построить дом – это просто выполнение самых минимальных условий выживания. Выживания не тебя, любимого, а твоих потомков, твоего вида на этой планете. Если судить по насекомым, то программа успешно работает. Они воюют порой за жизненное пространство, но вряд ли один паук хвастает перед другим узором своей паутины, а один муравейник посылает солдат против другого муравейника из-за красоты матки.
Насекомые пережили динозавров, неужели переживут и нас?
- Игорь, давай зайдём в Мемориальный парк.
- Зачем?
- Скоро нам с тобой предстоит возлагать здесь цветы у Вечного огня. Обычай такой – сразу после ЗАГСа молодожёны идут сюда. Ты, ведь, не передумал на мне жениться?
- Конечно, нет!
- Эх ты, Отелло!
- Прости меня, Ленок…
- Да ладно уж! Тебе понравился Одиссей?
- Понравился. Кстати, его зовут Сергей.
- Это для тебя! Для меня он навсегда останется Одиссеем, ангелом в трубке. Он успел рассказать тебе свою историю?
- Да. Вот и парк. Знаешь, мне никогда не нравилась эта скульптура скорбящей матери. Уж больно жалкая она какая-то, похожая на нищенку с дореволюционных картин. То ли дело могучая фигура Родины-Матери на Мамаевом кургане!
- Глупый. Та - Родина, а эта – Скорбь, та – зовёт на бой, а эта – оплакивает павших в том бою.
- Ты, конечно, права. Пойдём к огню.
- Смотри, здесь написано: «Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен». Я вот только сейчас поняла, что не знаю имени той девушки из санатория, спасшей Одиссея. И его настоящее имя не узнала б, если б не твоя ревность. А, может, и у той девушки из санатория тоже был свой «ангел в трубке»? Может, эта цепочка ангелов тянется в глубь веков аж до пещер первобытных племён!
- Фантазёрка ты моя! Телефон и существует-то лет сто всего…
- Это не важно! Телефон – только средство общения, данное нам прогрессом. Одно из. Но есть, ведь, письма, священники – исповедники, личные психотерапевты и, наконец, подушки, в которые мы, девушки, испокон веков выплакиваем свои беды. Человеку необходимо иногда высказаться – выплакаться. Разве у тебя не было в жизни таких моментов?
- Бог миловал. Пока. Знаешь, Ленок, у Ленгстона Хьюза мне нравится один блюз. В нём есть такие строки:
«Пришла я к милому и говорю:
Тоскливо мне, пожалей.
А он мне – могла бы придумать
Что-нибудь повеселей!
Эх, если бы мне крылья
Такие, как у орла,
Вот если бы мне крылья
Такие, как у орла, -
Накинулась бы на милого,
Всю бы морду разодрала!»
- Здорово! Надо послушать, как придём домой.
- Я рад, Ленок, что в твоей жизни появился Одиссей. Мне не хочется ходить с ободранной мордой.
- Ты всё шутишь, Игорёк. К Одиссею я приду с бедой, а не плохим настроением. Так что…
- Не будет у нас никаких бед! Я не допущу. А почему ты продолжаешь звонить Одиссею и теперь. Разве тебе плохо со мной?
- Глупый! Конечно, я счастлива, что в моей жизни появился ты. А Одиссею звоню, чтобы поделиться счастьем. Раньше делилась горем. Представь, каково Одиссею было бы принимать на себя только негатив. Долго бы он выдержал? Я, ведь, наверняка не единственная, кто ему звонит. Надеюсь, моя радость хоть немного его подзаряжает, компенсирует те слёзы, что он разделяет с другими.
- А что у тебя было за горе?
- Не хочу сейчас даже вспоминать. Смотри, Люська! Сидит на лавочке, плачет…
- Не подходи к ней. Мы не сможем ей помочь.
- А что случилось?
- Сашка её бросил.
- Когда? Почему? Они ж два года уже счастливо живут вместе!
- Счастливо? Я тоже так думал до сегодняшнего дня. Утром повёз им приглашение на нашу свадьбу, тут меня Сашка и огорошил. Люська «залетела» и хочет оставить ребёнка, а Сашка категорически против. Поставил ей условие: либо он, либо ребёнок.
- Вот сволочь!
- Ну, почему сразу «сволочь»? Он мне сказал, что они с Люськой сходились с таким условием: жить для себя, ради секса и удовольствий. Никаких обязательств и детей.
- Всё равно, он – скотина! Не знаю, какие там у них изначально были соглашения, а Люська всегда любила Сашку, ещё когда они вместе в школе учились. Не хочу его видеть на нашей свадьбе.
- Так я приглашение и не отдал. Тем более, что Люська уже с ним не живёт: вернулась к родителям.
- И правильно сделала! Вот её надо пригласить обязательно. Пусть хоть немного отвлечётся от своей беды. Пойдём к ней, я хочу пригласить её в «подружки невесты».
- Может, не надо? Сомневаюсь, что ей в её положении станет лучше от вида нашего счастья…
- Ерунда! Я по себе знаю, что Люську нельзя сейчас оставлять одну.
- Привет, Люська! Как хорошо, что мы тебя встретили. У меня к тебе два дела. Во-первых, дай скорее твой телефон – в моём аккумулятор «сел». Алло, Одиссей, это Лена, я звоню тебе с чужого телефона…
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 09.07.2013 21:40
Сообщение №: 240 Оффлайн
В детстве я ненавидел кошек. И не только я. Все ребята нашего двора были единодушны в этом вопросе. Мы любили собак. Держать их в квартире в то время никому в голову не приходило: мы жили в коммуналках и о том, что где-то кто-то живет в отдельной, без соседей, квартире, даже не слыхали. Собак мы держали во дворе, в узкой зелёной зоне палисадника вдоль дома, ограждённой низким, по колено, штакетником. Кормили сообща (кто чего упрёт со стола), сообща играли с ними. И в то же время у каждой псины был свой вполне конкретный владелец!
А кошки жили в квартирах со своими хозяйками. Старыми (на наш детский взгляд) крикливыми бабами, постоянно гонявшими нас из-под окон: мешаем, дескать, им своим криком и собачьим лаем спать - это среди белого-то дня! ( О том, что эти женщины и их мужья работают в три смены на заводе, мы не задумывались).
Хозяйки кошек сражались с нами ежедневно и неутомимо, отвоёвывая дворовое пространство для своих пушистых любимцев. Они скандалили с нашими родителями. Уводили собак в другие районы Коломны и бросали там, в надежде никогда их больше не увидеть. Отдавали владельцам частных домов для охраны садов от наших же набегов. Ломали конуры.
Мы соответственно реагировали на агрессию: натравливали своих зубастых вечно голодных друзей на этих наглых сытых кошек, загоняя тех на деревья, где несчастные просиживали часами, пока голосящие хозяйки не бросались им на выручку. В конце концов владелицы кошек и котов стали выгуливать их, как сейчас хозяева выгуливают породистых собак: без поводка и намордника, конечно, но не спуская с них глаз.
Тогда мы выработали «партизанский» метод борьбы с нашими общими врагами. Нужно было, проходя мимо бдящих в оба глаза хозяек, незаметно вынуть рогатку и влепить пушистому врагу заряд так, чтобы его хозяйка не поняла, почему это её любимица взвыла не своим голосом.
Так и продолжалась эта война. Хозяек кошек раздражали наши шумные игры под окнами, лай собак на прохожих (особенно по ночам) и необходимость лично выгуливать своих любимец. Нас - привилегированное положение кошек: почему им можно, а собакам нельзя жить по-людски? Их наглый высокомерный вид. Неожиданное перебегание дороги: сидит себе кошка на обочине и вдруг, ни с того, ни с сего, перебежит тебе дорогу и опять сидит уже на другой обочине! А главное - нам не нравились постоянные скандалы хозяек кошек, их попытки любыми путями избавиться от наших собак.
И вдруг всё закончилось. Вернее - начался ужас, закончившийся всеобщей пустотой и ненавистью.
Однажды, возвратившись из школы, мы не нашли своих любимцев в палисадничке под окнами дома. Сначала мы решили, что наши враги применили старый приём: увели собак в другие районы города и там бросили. Мы хихикали, предвкушая вопли кошачьих хозяек, когда наших любимцев вернут. Ведь у ребят других районов Коломны были те же проблемы, что и у нас. Пройти по чужой улице было чревато тяжкими телесными повреждениями. Но «собачья конвенция» была составлена и утверждена бандами всех районов нашего небольшого городка. И мы спокойно сидели в палисаднике, хихикая и смоля подобранные по дороге из школы «бычки». Ждали возвращения своих зубастых любимцев. Как вдруг в окно над нами высунулась утыканная бигудями голова и злорадно возвестила, что всех этих блохастых, гавкающих и повсюду гадящих бродячих тварей свели на мясокомбинат, где их переработают на мыло! И что во дворе, наконец, будет покой и порядок.
Мы не поверили. Просто не могли себе представить подобной жестокости у кого-нибудь, кроме фашистов из концлагерей, и бросились на поиски. Наплевав на осторожность и благоразумие, мы по одиночке (для быстроты и широты охвата) ринулись прочёсывать чужие районы и в конце концов, давясь смрадом из труб, собрались у стен мясокомбината. Внутрь нас, конечно, не пустили, но факт доставки на комбинат партии бродячих собак подтвердили.
Говорят, детская жестокость не знает границ. Может, оно и так. Вспоминая себя тогдашнего, я не могу поверить, что всё дальнейшее было, и я принимал в нём активное участие. Мы озверели от горя и поклялись отомстить. Через неделю в нашем дворе не было ни одной кошки. Мы их убивали всеми доступными способами. Причём, старались сделать это как можно мучительнее. Вешали напротив окон хозяек, обливали бензином и поджигали (живых!). Бросали в заполненный мутной водой котлован строящегося рядом магазина и закидывали комьями земли и камнями, пока оглушённые и обессиленные животные не тонули. Я боюсь вспоминать, что мы делали ещё. Ни родители, ни милиция не смогли нас остановить.
Наш двор вымер. Ни собак, ни кошек. Рыдания хозяек не принесли нам облегчения. Наших слёз никто не видал...
II. 20 лет спустя
В детстве я ненавидел кошек. Я любил собак. И так продолжалось ещё двадцать лет, до середины восьмидесятых. После памятной «ночи длинных ножей», длившейся неделю, когда в отместку за убийство наших собак мы с ребятами извели всех дворовых кошек, у меня больше не было четвероногого друга. Я окончил школу, потом институт, несколько раз менял адрес, женился, получил, наконец, отдельную квартиру. И тут жена и дети завели разговоры, что неплохо бы заиметь собаку. Но страшные воспоминания, которые я, казалось, похоронил в самых дальних уголках памяти, неожиданно проявились и не давали мне ответить согласием. Я сам не понимал, почему так упорно возражаю - ведь завести домашнюю собаку было голубой мечтой моего детства. Я боролся с собой и с семьёй, и чем дольше длилась эта борьба, тем для меня становилось яснее, что никогда не смогу согласиться. Я говорил, что нас и так четверо в двухкомнатной квартире. К тому же, кого именно заводить? Я люблю маленьких пушистых («цирковых» - как мы называли их в детстве) собак, а жене нравятся большие колли и голые складчатые шарпеи.
Зато детям было всё равно, как Малышу из сказки о Карлсоне, живущем на крыше: абы какая, лишь бы собака. До сих пор у нас пожили морская свинка, хомячки, цыплята (съедены упомянутой свинкой, пока мы были на работе), подобранный на улице голубь (загадил всю лоджию, пока заживало повреждённое крыло), аквариумные рыбки (живут до сих пор). Почему бы ни добавить к этому списку и собаку?
Эта непрерывная «собачья атака» привела вдруг к тому, что я просто невзлюбил собак всех пород! Мечта детства стала чуть не ежедневно отравлять мне жизнь. Мало того, на улице на меня вдруг стали кидаться эти «друзья человека», причём как домашние, так и бродячие (с роду ни на кого даже не тявкающие - кто иначе их будет кормить?). Что делать? Тросточек сейчас никто не носит, а с палкой по городу ходить... Пришлось найти чудом сохранившийся с «хиппового студенчества» солдатский ремень с позеленевшей пряжкой, утыканный почти полностью металлическими заклёпками. Ну, надо же что-то иметь под рукой, чтобы в случае чего отбиться от нападения! Жестоко, конечно, но ведь это не я на них бросаюсь ни с того, ни с сего! Кому охота ходить делать уколы от бешенства после собачьего укуса? Короче, эта последняя «соломинка» (нападения собак) окончательно перевесила чашу, и я категорически заявил жене и детям, что больше не желаю слышать о собаках никогда! И если кто-нибудь принесёт щенка в дом, уйду я.
Месяц прошёл более-менее спокойно. Окрестные собаки перестали обращать на меня внимание. И вдруг однажды вечером жена, вернувшись с работы, сразу закрылась с детьми в детской комнате. Там послышалась какая-то подозрительная возня, потом жена с дочкой забегали мимо меня, привычно лежащего на диване перед телевизором. Из дальнего угла шкафа на свет появились старые пелёнки, зажурчала вода в ванне. Причём и жена, и дочь, проходя мимо, старались на меня не глядеть, а на их лицах застыло одинаковое выражение упрямства и ужаса одновременно.
Сердце у меня упало. Звук телевизора как-то заглох и удалился, зато всё, что происходило за пределами моей комнаты, неожиданно приблизилось. Сын в детской врубил погромче своего любимого Элвиса, и я оглох. То есть перестал слышать, что там происходит втайне от меня, за пределами моего дивана.
Неужели свершилось? Они всё же сделали это? Наперекор мне! Как же жить дальше? И вот, когда от ужаса приближающейся встречи с... чем? Болью детства? Предметом ненависти настоящего? И того и другого сразу? Короче, когда неожиданно разбухшее сердце комком подступило к горлу, и шум крови в ушах заглушил голос Пресли, жена с дочкой вошли с виноватыми лицами в комнату и выпустили из пелёнки на палас передо мной мокрого взъерошенного... котёнка!
Глядя на это тощее, жалобно пищащее существо, трясущее мокрыми после ванны задними лапками, я испытал сложное чувство. Огромное облегчение (что это - не щенок!), привычное неприятие кошек, обиду на жену, растерянность (не выбрасывать же теперь малыша на улицу!) и много иных чувств, которые вообще затрудняюсь определить.
Дочка со слезами на глазах сразу кинулась в атаку: она сама будет ухаживать, кормить, убирать и гулять. Жена упирала на то, что против кошек я с роду не возражал (а чего возражать, если о них речи никогда не было?). Видимо, их общий напор, а также наступившая реакция после жуткого напряжения последних минут, сделали своё дело. И я махнул рукой, что, мол, хватит давить. Я подчиняюсь обстоятельствам, сдаюсь и т.д. и т.п.
Так в нашей жизни появилась Ася. Имя предложил я, и так как жена с детьми сами не могли выбрать устраивающий всех вариант (а, может, чтобы задобрить меня, угрюмо слушавшего их спор), оно было опробовано на вкус, примерено и одобрено.
Первую неделю я боролся с котёнком, как мог. Почему-то Ася упорно старалась устроиться рядом со мной, а ещё лучше - на мне. Может, потому, что в отличии от постоянно перемещающихся по квартире домашних, я большую часть времени проводил лёжа на диване с книжкой или смотря телевизор. Я отпихивал её, орал дочке, чтобы забрала своё животное – оно, дескать, мешает мне отдыхать после трудового дня. Та, конечно, сразу прибегала, забирала котёнка в детскую, но через несколько минут всё возвращалось на круги своя. Жене на кухне не до котёнка, детям нужно делать уроки, один я вроде как не при деле!
В конце концов, я сдался, и Ася прочно обосновалась рядом со мной, а в дальнейшем буквально села (легла) мне на шею. Уже через месяц я часами просиживал неподвижно, стараясь не тревожить живой воротничок, тихо сопящий мне в ухо. Боль от остеохондроза шейного позвонка, часто не дававшая мне покоя, куда-то исчезала, смытая теплом кошачьего тела. Ночью Ася спала на моей подушке, нос в нос.
Жена с дочкой начали проявлять признаки ревности. Мало того, постепенно кормление Аси и уборка за ней как-то плавно перешли в мои руки. А уж за верёвочку с привязанным фантиком началась ежедневная борьба. Книги и телевизор отошли на второй план. Наблюдать за Асиными играми с фантиком, шариком, пёрышком, собственным хвостом или с воображаемым противником (когда выгнув спину она боком на кого-то, видимого только ей, нападала или, наоборот, отступала) было гораздо интереснее.
И вот настал день, когда мы вынесли её во двор. Смотреть без улыбки, как это трясущееся существо робко обнюхивает каждую травинку и спасается на руках дочки от неожиданно прыгнувшего рядом кузнечика, было невозможно.
Следующим летом Ася стала признанной королевой двора. Среди рыжих, чёрных, серых, пушистых и гладкошерстных, она практически не имела конкурентов. Беспородная, пушистая (видимо, потомок сибирской), трёхцветная с золотым пятном на лбу и абсолютно бесстрашная. Собак она принципиально не замечала. Хозяйки других кошек оборутся, зазывая их домой. Ася бегала за нами по двору, как собачка. Её так и прозвали - «киска-собачка». Завидя кого-нибудь из нас, идущих с работы или магазина, Ася бежала, мяуча, навстречу, тёрлась о ноги, и не взять её на руки было невозможно. «Поцеловавшись», она гордо оглядывала двор, но у подъезда вырывалась на землю и, задрав распушившийся хвост, шествовала в дворовый скверик. Больших собак она просто била, если те попадались ей на пути, а маленьких не замечала.
Однажды бочку с молоком, которую привозили по утрам к нашему дому, почему-то стали возить в соседний двор. И жене утром пришлось с бидончиком идти туда. Ася, как обычно, сопровождала её в этом походе. Вдруг на нашу кошку из очереди с громким лаем бросилась какая-то незнакомая болонка. И тут жена впервые увидела, почему нашу маленькую (по кошачьим меркам) ласковую киску обходят стороной дворовые собаки. «Страшнее кошки зверя нет». Болонка спаслась только на руках хозяйки, а рычащую распушившуюся Асю жене пришлось чуть не со всей силы прижимать к груди, чтоб удержать от драки с наглой собачонкой.
Уступала Ася только одному существу: чёрной соседской кошке Мусе. Видимо, Ася признавала лестничную площадку законной территорией Муси, и та гоняла её на этой площадке при любой возможности. Но во дворе всё менялось. Когда Муся умерла при неудачных родах, Ася стала безраздельной хозяйкой везде, в том числе и в моём сердце.
III. РЕКВИЕМ
Рыжий Кузя с девятого этажа обожал нашу Асю. Он постоянно ждал её на лестничной площадке у нашей двери, провожал на улицу и обратно. Ася благосклонно принимала его любовь, но сама была согласна только на дружбу. Когда в ней просыпался «зов природы», она исчезала на несколько суток. Где и с кем Ася «гуляла», мы не знаем по сей день. Возвращалась она страшно голодная, грязная и вонючая, но довольная и умиротворённая и даже не особо сопротивлялась немедленному купанию, хотя в «обычных условиях» ненавидела данную процедуру. Кузя ей всё прощал. Он был счастлив, что Ася вновь рядом, и он может по-прежнему встречать её у дверей нашей квартиры по утрам и сопровождать во время прогулок по двору.
Родившихся котят мы раздавали друзьям и знакомым. Среди детей нашего двора на Асиных котят даже существовала очередь! Многим хотелось иметь такую же красивую и умную кошку. Так у нас появилась Симона. Она была очень похожа на маму, когда родилась. Но чуть подросла, и мы увидели, что котёнок-то растёт гладкошёрстный, а «заказчик» хотел пушистого! Симона осталась у нас, и мы никогда об этом не пожалели. Она оказалась очень умной и ласковой кошкой. Мурлыкала Симона, в отличие от Аси, почти беззвучно. Она просто вибрировала, как работающий на холостом ходу мотор. И никогда не выпускала когти! Даже ласкаясь и перебирая, как все кошки, лапками от удовольствия. Симона была очень подвижна, лапки у неё были, как живые пружинки. И котят она рожала столь же красивых, как и они с Асей.
Однажды Симона не вернулась домой. Её сбила машина. Так в наших душах появилась первая печальная зарубка.
Чтобы хоть немного пригасить горе, мы оставили себе очередную Асину дочку, такую же пушистую и трёхцветную, как мама. Так появилась у нас Соня. Она родилась сразу после Старого Нового Года, в час ночи 15 января 1991 года. Соня полностью оправдала своё имя. Она оказалась малоподвижной и флегматичной. Очень долго не вставала на ножки, а когда начала ползать, задние лапки не помогали ей в этом, а тянулись сзади, как хвост. Только через несколько дней ползанья таким манером Сонечка смогла твёрдо встать на все четыре лапы и начала ходить. Она много спала и почти не подавала голоса. Единственное, что могло её расшевелить, это игра с верёвочкой. К концу верёвочки даже не обязательно было привязывать «мышку». Соня очень любила, когда с ней играли в эту игру. Она, конечно, не приносила нам, как это делают собаки, свою любимую игрушку в зубах. Соня просто садилась перед кем-нибудь из нас и смотрела таким выразительным взглядом, что понять её желание было не трудно. Если мы были заняты или делали вид, что не замечаем её, она чуть слышно жалобно мяукала и трогала нас лапкой, слегка выпуская когти. Затем её мяв становился чуть громче, а когти выпускались чуть больше. В конце концов, мы сдавались и брали в руки верёвочку.
Помня участь Симоны, мы не стали приучать Сонечку к улице. Она выросла исключительно домашней кошкой. Сама Соня никогда не рвалась за порог. Но стоило ей подрасти, как природа стала требовать своё. В эти периоды нежный голосок Сони превращался в столь отвратительный и громкий мяв, что мы не выдержали и стали выпускать её по ночам на лестничную клетку, где почему-то именно в эти периоды появлялись целые стаи окрестных котов.
И тут уже Кузя решительно отмёл всех конкурентов. Асину дочь он полюбил с не меньшей силой и немедленно взял под свою опеку. Надо сказать, что в данном случае любовь была взаимной. У Сонечки рождались в основном рыжие котята. Одного из них мы назвали в честь его папы Кузей, и люди, взявшие котёнка, не стали менять ему имя. А мы с тех пор могли любому желающему показать Кузькину мать!
Когда Сонечка родила в последний раз, у нашего подъезда появилась старая белая кошка. Она была явно домашняя, плохо видела, глухая на одно ухо и слабо слышала другим. Видимо, хозяева выгнали её из дома или бросили при переезде на другую квартиру. А, может, умерла какая-нибудь одинокая старушка, и кошка оказалась никому не нужна. Было лето, и несчастное животное не погибло сразу. Мы стали подкармливать её, а когда начались дожди, положили в подъезде у нашей двери для неё старый мешок из-под картошки. Вскоре мы заметили, что Белочка беременна и однажды пригласили её к нам. Бедняжка стояла в дверях и никак не могла поверить, что мы действительно предлагаем ей войти в нашу квартиру. Пришлось перенести Белку через порог на руках. Она робко начала обследовать свой новый дом, и тут на неё неожиданно набросилась всегда тихая и флегматичная Соня! Наша тихоня громко шипела и била пришелицу лапой. До самых Белочкиных родов нам пришлось защищать бедняжку от нападений неузнаваемой Сони.
Когда Белка родила, отношения между недругами тут же изменились. Котята стали общими, и мы часто наблюдали, как Белочка тащит в своё «гнездо» огромного, по сравнению с её собственными, Сониного котёнка, или как Соня переносит в своё Белкин выводок. В конце концов, оба «гнезда» слились в одно общее лежбище подружившихся матерей, не разбирающих, где чей ребёнок. Белочка вошла в нашу семью и в дальнейшем стала нянькой и кормилицей и Асиных котят.
К сожалению, вскоре на наших душах появилась ещё одна скорбная зарубка. Пьяные хозяева Кузи-старшего выбросили бедное животное из окна девятого этажа. Ася лишилась верного друга, а Соня – любящего и любимого «мужа». Мы пытались свести Соню с другими котами, но безуспешно. Она отвергала всех. Пришлось отнести её к ветеринару. Операцию Соня перенесла тяжело. Она сильно похудела, и у неё вылезла почти вся шерсть. Когда мы везли Соню снимать швы, трамвайные попутчики не верили в её «сибирские» гены. Она выглядела как гладкошёрстная. Прошло время, раны затянулись, и Сонечка вновь стала напоминать пушистый шарик с беличьим хвостом.
Целый год мы прожили в окружении трёх кошек и их котят. Что удивительно – с приходом Белочки резко изменился характер Аси в период её беременности. Обычно Ася вполне спокойно относилась к присутствию в квартире Сони, Белки и их котят, благо те никогда не подвергали сомнению её главенство во всём. Но стоило Асе забеременеть, как она практически переселялась независимо от погоды до самых родов на улицу. Ася приходила домой только чтобы поесть. Она не выносила вида «посторонних» кошек в нашей квартире, рычала и шипела на них и, утолив голод, немедленно просилась за порог. Рожать Ася приходила домой. Перед самыми родами её враждебность исчезала, а уже через неделю после родов, сбагрив котят заботливой Белочке, Ася спокойно уходила гулять во дворе.
Но вот год прошёл, вновь наступило лето, и в наш город приехал цирк зверей. Белочка была вновь беременна и дохаживала последние дни. Но родить она не успела. Однажды днём её и Асю, спокойно сидевших у нашего подъезда, неожиданно схватили проходившие мимо алкаши и убежали. Оказалось, что в приехавшем цирке хищных зверей дешевле кормить купленными у алкашей «бродячими» кошками и собаками, чем магазинным мясом. Дворы города стали пустеть. Вскоре цирк уехал, а на наших сердцах появились ещё две скорбные зарубки.
Неожиданно оставшись одна, Сонечка не могла найти себе места. И тут нам подбросили двухмесячного котёнка. Трёхцветная гладкошёрстная кошечка была очень похожа на нашу Симону, и мы решили дать ей это имя в память о прежней любимице. Хочется верить, что она является потомком одной из наших кошек: Аси, Сони или первой Симоны. Новая Симона вполне оправдала наши надежды и данное ей имя. Она оказалась очень умной, ласковой и столь же подвижной, как её предшественница. Сонечка сразу и безоговорочно приняла её. Решив оставить подкинутого котёнка у себя, мы боялись, что придётся выдержать борьбу с привыкшей к свободе и улице кошечкой. Но Симона никогда не делала никаких попыток выйти за порог. Видимо, нескольких дней, проведённых на улице, ей вполне хватило для выработки собственного мнения на сей счёт. Мы радовались, что ни её, ни Соню не может постигнуть злая участь Аси и Белочки.
Наступило очередное лето, потом осень, и нам подкинули ещё одного котёнка: полу пушистую трёхцветную кошечку, очень похожую на Асю. Так мы её и назвали. Соня с Симоной немедленно взяли над ней шефство. Симона практически отдала новой Асе всю свою нерастраченную материнскую любовь. Несмотря на то, что еды у наших кошек всегда было «от пуза», Симона продолжала оставаться тощей. Просто скелет, обтянутый тонкой шкуркой, весом около двух килограммов. Поэтому Ася вскоре стала переходить спать от худосочной мамы-Симоны под пушистый и тёплый бочок мамы-Сони. Так мы и зажили: Симона играла с Асей в прятки-догонялки, учила её жизни и воспитывала, а Соня спала с новой дочкой в обнимку.
Уличной свободы Асе, как и Симоне, видимо, хватило вполне, и она ни за что не соглашается покидать квартиру. Открытая дверь вгоняет её в панику, а гости заставляют прятаться в укромных и недоступных местах. Поэтому когда она подросла и стала превосходить Симону по весу и объёму, нам пришлось вынести её из «крепости», чтобы сделать операцию. Соня и Симона ухаживали за дочкой как могли. Симона не подходит к еде, пока Ася не наестся и не отойдёт от кормушки.
Прошло ещё несколько лет, счастливых для наших пушистых членов семьи. Мы в очередной раз готовились к празднованию Нового Года и последующей за ним двенадцатой годовщины Сонечки. Заранее была закуплена порция её любимой красной рыбы. И вдруг за неделю до Нового Года мы заметили, что именинница очень тяжело дышит через приоткрытый рот. Вызвали на дом ветеринара.
-У вашей кошки асцит. Будете лечить? – спросила врач, доставая шприц, и по её тону мы поняли, что для неё этот вопрос риторический.
-Будем, - твёрдо ответили мы.
Врач удивилась и заменила шприц.
На уколах, таблетках и диете Сонечка дожила до 22 января. Её двенадцатый день рождения прошёл безрадостно. Любимую красную рыбу она, конечно, даже не увидела. В своё последнее утро, около шести часов, Сонечка проснулась и успела пройти около двух метров, когда смерть сразила её. Она даже не успела закрыть свои прекрасные жёлто-зелёные глаза. Ася и Симона ищут и зовут её днём и ночью. Через одну-две недели они успокоятся. Так уж устроила кошек природа. Зарубка на наших, человечьих сердцах будет кровоточить ещё долго…
Прикрепленные файлы:
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 10.07.2013 10:06
Сообщение №: 254 Оффлайн
-Привет, невеста! – улыбаюсь я. И получаю в ответ осуждающе недоумённый взгляд. – Взвесьте мне десяток бананов. – Убираю с лица улыбку и перехожу на «Вы».
Она меня не узнала. Конечно, прошло тридцать лет, но я-то её узнал! Разглядел в этой раздобревшей мрачной и усталой бабе ту шестилетнюю девочку, которую целую жизнь назад звали моей невестой. Она не была первой. До неё у меня уже были две-три невесты.
Я рос без отца. Мама работала в две смены на двух станках, училась на заочном в педагогическом, и поэтому до школы я часто неделями, а то и месяцами, жил у бабушки, особенно, летом. Во дворе бабушкиного дома я и нашёл свою первую невесту. Сейчас уже я даже не могу припомнить её имя. Нам было где-то по два-три годика. У неё были смуглое от природы лицо, коленки в болячках от ушибов и какой-то дефект речи. Этот дефект, а также пара белых пигментных пятен на одной из щёчек что-то затронули в моей душе.
Короче, однажды, когда мама пришла меня навестить, я торжественно представил ей свою невесту и заявил, что мы с ней поженимся, как только подрастём. Мама с бабушкой, конечно, всецело поддержали нас в столь важном намерении и тут же устроили торжественный обед. На обычный обед меня зазвать было весьма затруднительно. Между прочим, у нас с моей первой невестой даже был свой собственный дом – под лежащей в палисаднике под чьим-то окном старой рассохшейся лодкой.
Однако вскоре родители моей суженой куда-то переехали, и наш роман был прерван, а разлука омыта обильными слезами. Я грустил, не хотел жить у бабушки, и мама отдала меня в детсад. По крайней мере, мне приятнее думать, что причина была в этом. Это романтичнее, чем какие-либо бытовые или семейные неурядицы.
В детском саду у меня скоро появилась новая, вторая, невеста. Её звали Оля, и она была совершенно не похожа на первую. Чистенькая, коротко стриженая (чтобы не заводились вши), с нормальной дикцией.
Я до сих пор удивляюсь: кому пришла в голову идея одевать мальчиков и девочек в детских садах в одинаковую одежду? Конечно, в тогдашних магазинах не было особого выбора, но… Вот я гляжу на старое фото, где наш отряд, взявшись за руки попарно, куда-то идёт, ведомый лохматой воспитательницей, и не могу определить, кто мальчик, а кто девочка. У всех одинаковые трусики, майки, фартучки, панамки и «мальчишеская» стрижка – унисекс тех давних лет.
Мы быстро подружились с Олей. После первого «брачного» опыта меня совершенно не трогали насмешки мальчишек и дразнилки типа «жених и невеста», и потому они быстро прекратились. Мы с Олей постоянно были вместе и даже спали, можно сказать, в одной постели, так как наши кровати стояли посреди спальни и были сдвинуты вместе. От меня Оля узнала, чем мальчики отличаются от девочек, а я от неё, что такое глисты. Однажды она просто затащила меня в девчачий туалет, чтобы показать их, так сказать, в натуре, потому что это проще, чем пытаться объяснить словами. Как ни странно, необычность места, предмет разглядывания и отвратительный запах меня совершенно не смущали, а вот вид глистов и сам факт возможности их жизни внутри человека, видимо, поразили изрядно, раз я помню этот ликбез до сих пор!
После садика у меня появились сразу две невесты. Так как мама целыми днями работала, я свободно выбирал место игр: наш двор или двор бабушки. Между этими дворами было всего семь трамвайных остановок. Заблудиться я не мог – достаточно было просто идти вдоль трамвайных путей, никуда не сворачивая. Столь огромное расстояние между дворами моего детства гарантировало то, что мои невесты не знали друг о друге. Кто из них был третьей, а кто четвёртой, сейчас судить трудно. Помню только, что их обеих звали «Наташа», что для меня было весьма удобно.
Раз моя первая невеста была с бабушкиного двора, то вполне допустимо считать третьей невестой ту Наташу, которая была какой-то родственницей тёти Шуры, бабушкиной соседки по квартире. Эта Наташа часто приходила со своей мамой в гости к тёте Шуре, а я навещал бабушку. Так мы и познакомились. С этой невестой мы пошли дальше предыдущих – стали учиться целоваться «по-взрослому». Начали мы сеанс, конечно, на природе, в густой, высокой и душистой траве палисадника, а потом обнаглели и расположились прямо на дедушкином диване. Там нас и застукал Виталька, сын тёти Шуры, которого выставили из соседской комнаты «гулять», дабы не мешал взрослым разговорам и сплетням. К этому времени мы с Наташкой уже практически пресытились поцелуями, да и распухшие губы начали ощутимо побаливать. Поэтому громкие Виталькины насмешки я с облегчением воспринял как сигнал к окончанию урока. В дальнейшем, при встрече, мы старались оторваться от ревниво надзиравшего за нами Витальки и, уединившись где-нибудь, повторить урок.
Другая Наташа жила в нашем подъезде на первом этаже и была младшей сестрой моего друга Кольки. Как-то так получилось, что в нашем доме я был единственным ребёнком-«безотцовщиной». Мои родители развелись, когда я был совсем маленьким. Отношение к матерям-одиночкам в то время было очень недоброжелательным. Так как моя мама вынуждена была работать с утра до позднего вечера, я целыми днями торчал во дворе, и, соответственно, шипение и яд дворовых кумушек целиком доставались мне. Наверно, ещё и поэтому я так часто убегал к бабушке. Там я был просто внук, а здесь «сын этой», с которым «нормальным детям» дружить запрещали родители.
По выходным в нашем дворе появлялся ещё один «изгой». Тот самый Колька. У него были мать и отец, старший брат Вовчик и младшая сестра Наташка. Почему родители отдали своего среднего ребёнка в интернат на пятидневку, я не знаю. Жили они в отдельной трёхкомнатной квартире, зарабатывали достаточно. Отец, плюгавенький пьянчужка, которого все звали просто Шмулька, потому что никто не знал и не хотел знать его настоящего имени, работал шофёром и дважды падал вместе с машиной в реку с Щуровского моста. Мать, тётя Маня, работала посудомойкой в рабочей столовой, поэтому с продуктами у них никогда не было проблем. Они даже завели в сарайчике свиней, а когда одна опоросилась, принесли четырёх поросят домой, и те бегали по всей квартире, пока не подросли. Тётя Маня вёдрами носила с работы пищевые отходы, и из их квартиры несло, как из свинарника.
Видимо, Колька чувствовал некоторую свою отторгнутость от семьи. Мы сдружились и постоянно старались защищать друг друга в дворовых стычках. Колькин старший брат, Вовчик, почему-то старался задирать нас обоих. В будни защитить меня было некому, зато по выходным мы с Колькой, объединившись, несколько раз от души «объяснили» ему, что младших обижать нехорошо. Вскоре Вовчик перестал сам колотить нас, но постоянно старался натравить кого-нибудь из дворовых хулиганов.
Тётя Маня была очень рада, что мы с Колькой подружились. Она никогда не отзывалась о моей маме плохо и всегда ругала Вовчика, когда тот обижал меня или Кольку. Часто, заигравшись со мной во дворе, Колька отмахивался от зовущей обедать матери. Тогда тётя Маня выходила во двор, хватала нас обоих за уши и тащила за стол. Вскоре я бежал на её зов, как к себе домой. Мы вместе обедали, играли с поросятами, чистили их и за ними. А когда Шмулька начинал «воспитывать» сыновей, ремня доставалось и мне.
Шмулька вообще часто буянил в пьяном виде. Тётя Маня была выше его почти на голову и массивнее, наверно, вдвое. Но почему-то никогда не сопротивлялась, когда муж распускал руки. Однажды мама зашла за мной в один из таких моментов. Она была с подругой. Тётя Лида ворвалась в комнату, зажала Шмульку головой между ног, спустила с него штаны и начала охаживать тем самым ремнём, которым тот только что бил жену.
-Лидка! Что ж ты делаешь? – выл буян. – Ты ж всё моё хозяйство наружу вывалила!
-Какое там хозяйство? – басила тётя Лида. – Я вообще не вижу, чем ты сумел трёх детей настрогать!
-Лидка! Хватит!
-Терпи. Я тебе покажу, как жену бить!
-Она сама виновата! Я её прикрыл, а она бражку прячет.
-Как это прикрыл? Она что: от другого детей нагуляла?
-Нет. Дети мои. Но жили-то мы до свадьбы, а я на ней всё же женился, не бросил!
-Ах ты, гад! Так вот тебе ещё и за это!
Так мы и жили. Когда тётя Маня стирала, то, не слушая возражений, сдирала с меня одежду, давая взамен что-нибудь чистое из вещей своих детей. Когда у них был «банный день», тётя Маня запихивала в ванну сначала братьев, а потом нас с Наташкой. Наташка была года на три младше меня, и поэтому её мать не видела причины для меня стесняться. Она тёрла нас по очереди мочалкой, а потом вытирала одним огромным полотенцем. Именно после первого подобного купания нас с Наташкой и стали звать женихом и невестой.
И вот теперь, через тридцать лет, я улыбнулся ей и сказал: «Привет, невеста!», а она меня не узнала…
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 11.07.2013 18:27
Сообщение №: 355 Оффлайн
Мы познакомились во времена перестройки. Я ушёл с завода на «вольные хлеба» и устроился работать в одну «фирму», где и с дисциплиной было попроще, и зарплата повыше. Коллектив там был небольшой: около дюжины человек. Каждый был на виду и занимался своим делом, то есть своей частичкой общего дела. И только один маленький человечек этаким гномом сидел в отдельной комнатке и заполнял какие-то карточки, которыми никто никогда не пользовался. В курилке Тимофей не появлялся, обедать уходил домой, в обсуждениях текущих проблем не участвовал. По слухам, гном был каким-то дальним родственником директора фирмы.
И вот, однажды, «забив баки» одному из заказчиков, фирма получила крупный кусок в виде предоплаты. Данное событие все дружно решили соответственно отметить. Были накрыты столы, закуплены соответствующие снедь и напитки, и «процесс пошёл». Я оказался за столом рядом с Тимофеем, о чём в дальнейшем крупно пожалел. Как говорится, после первого же стакана мы «подружились». Оказалось, Тимофей в своей комнатке читал различные газеты и журналы и, если находил что-либо относящееся, по его мнению, к темам наших разработок, заполнял соответствующую карточку, куда вносил тему, название и автора статьи, номер и название газеты или журнала. После первой рюмки за успех «фирмы», вторую мы с Тимофеем, независимо от провозглашённого тоста выпили за знакомство. А после третьей наше общение практически прекратилось, так как пить он совершенно не умел, быстро «окосел», заляпал очки салатом, а его и так нуждающаяся в помощи логопеда дикция стала совершенно невозможной для полноценной беседы.
В последующие дни Тимоха уже не торчал безвылазно в своей каморке, а стал наносить визиты мне. У него оказалась «жуткая личная драма», которую и мне в своё время пришлось пережить, о чём я имел глупость по пьяни ему тогда поведать. Тимоха разрывался между женой и матерью. Жену бедняга любил, а вот его маме она, естественно, не нравилась, чего свекровь даже не пыталась скрывать, а наоборот всеми способами и средствами демонстрировала. Жену подобная жизнь, конечно, не устраивала.
-Что мне делать? - мямлил Тимоха, скорчившись на краешке моего рабочего стола. В голосе его пузырились сдерживаемые слёзы, очки сползали на кончик носа, а руки судорожно теребили листки бумаги с моими набросками схем или смешивали, как костяшки домино, разложенные мною в определённом порядке микросхемы.
Поначалу я пытался вести с ним «воспитательные» беседы, суть которых можно кратко выразить одним тезисом: не можете ужиться под одной крышей – разъезжайтесь. Благо жил Тимофей не в коммуналке, а в отдельной трёхкомнатной квартире, которую вполне можно разменять на две меньшей площади.
Но этот путь его категорически не устраивал. Он не мог оставить в одиночестве любимую маму, которая, как оказалось, часто болеет.
-Кто за ней будет ухаживать? - возмущённо взблеивал Тимофей, комкая в трясущихся от возмущения ручках мой последний эскиз.
-Тогда потребуй от неё оставить твою жену в покое. Как же другие всю жизнь в коммуналках да общагах живут? Хочешь сохранить семью, образумь или укроти свою мать.
Он уходил, а я бежал в курилку, чтобы немного успокоиться, сбросить с себя груз его проблем и вспомнить последний вариант решения собственных, обдумывание которых так неожиданно прервал визит Тимофея.
Эти сцены повторялись всё чаще и продолжительнее, наши аргументы и контраргументы стали напоминать заезженную пластинку, моё сочувствие сменилось раздражением. Визиты Тимофея отвлекали меня от дела, а сроки сдачи работы неуклонно приближались. Заказчик требовал представления промежуточных результатов. Начальник тоже стал захаживать ко мне и интересоваться успехами. Пришлось таскать груз того, что не успел сделать или додумать на работе, домой. А это уже начало создавать напряжённость в моей собственной семье. Посему я прямо «намекнул» Тимохе, чтобы он прекратил свои визиты ко мне в рабочее время.
Однако, начав исповедоваться, он уже не мог остановиться и окончательно вылез из своей берлоги, забросив прессу и карточки на произвол судьбы. Выходя в курилку, я тут же натыкался на его тоскливый взгляд бездомной собаки. Надо сказать, в то время я стал серьёзно подумывать о вреде курения.
После работы на выходе Тимоху теперь встречала жена, симпатичная маленькая девушка, напоминающая худенькую школьницу с измученным лицом. Они вместе шли в ясли за дочкой, а потом домой. Оставаться наедине с его матерью жена Тимохи не желала.
Конечно, промежуточный результат мы выдали. Заказчику был представлен макет, который работал не более десяти минут. Но никто и не собирался демонстрировать его долее. Представитель заказчика подмахнул акт, на основании которого нашей «фирме» была перечислена остальная часть договорной суммы на «изготовление рабочего образца и оформления необходимой техдокументации». Мы это дело соответственно «обмыли», а через месяц начальник заговорил о сокращении штатов.
Первым расчёт получил, разумеется, замучивший всех жалобами Тимоха. Получив непредвиденный удар, откуда и не ждал, бедняга впал в истерику. Маленький, как голодающий подросток, с залитыми слезами стёклами очков, он метался по комнатам, хватал всех за руки, пытаясь что-то сказать. Но его речь была ещё менее связной и разборчивой, чем у пьяного. Мы ничем не могли его утешить, ибо меч завис и над нами. Всем давно стало ясно, что превратить продемонстрированный заказчику макет в рабочее устройство невозможно. Для этого необходимо увеличивать габариты минимум в двадцать раз, что не допустимо техзаданием. Получив деньги, начальник решил закрыть «фирму» и кинуть заказчика, воспользовавшись «дымовой завесой» очередного перелома, провозглашённого Ельциным, влезшим по примеру Ленина на броневик. Мы поняли намёк и дружно бросились искать новую работу.
Второй раз случай свёл меня с Тимохой где-то через год. Я уломал директора своей новой «фирмы» поставить мне в квартиру телефон по коммерческой цене – по общей очереди мне пришлось бы ждать его в лучшем случае до пенсии, а провозглашённый в нашей стране курс на капитализм тут же породил наряду с долголетними государственными очередями мгновенные «коммерческие» блага.
И вот новенький телефон стоит на журнальном столике. Мы всей семьёй сгрудились вокруг, лихорадочно соображая: кому бы позвонить? Через пару часов однообразных кудахтаний в запотевшую трубку страсти несколько поутихли, дети побежали по друзьям собирать номера телефонов, жена ушла на кухню готовить праздничный ужин, а я, лениво перелистывая старую записную книжку, вдруг наткнулся на телефон Тимофея. И вновь чёрт меня дёрнул позвонить.
Тимофей был дома и очень обрадовался моему звонку. Оказывается, ему некому было поплакаться, а я уже призабыл, как он это умеет делать. Короче, прервать его монолог я смог лишь через час под предлогом поданного женой ужина. Но он выклянчил-таки номер моего телефона и перезвонил через полчаса, оторвав меня от десерта.
Жена всё же ушла от него. Забрала трёхлетнюю дочку и уехала к маме в Самару. Тимофей так никуда и не устроился на работу. Вспомнил хобби, достал свой старенький фотоаппарат «ФЭД», ходил по школам, делая групповые фотографии классов, по детским садам и окрестным деревням. Словом, стал частным фотографом, благо никаких лицензий в то время для этого не требовалось. Денег катастрофически не хватало, тем более что кроме химикатов и фотобумаги надо было ещё приобретать кучу лекарств для его мамочки, которая не на шутку разболелась после нервотрёпки развода любимого сыночка.
-Почему бы тебе не вернуться на завод в своё конструкторское бюро? - спросил я. - Там сейчас мужики в цене, так как дельные разбежались по различным «фирмам» и кооперативам, а от девчонок никогда толку не было.
-Что ты! А мама? На заводе надо отсидеть восемь часов, да час – обеденный перерыв, да дорога туда и обратно около часа. Десять часов одна, без присмотра! Лучше уж я останусь фотографом. Сам себе хозяин: надо – дома сижу, маме лучше – пробегусь по объектам: заказы соберу, или в магазин с аптекой.
-У вас же, помнится, садовый участок имеется? Почему бы тебе его не продать? Вы с твоей мамой там уже давно не бываете, всё, небось, бурьяном заросло. Продай, найми медсестру – сиделку и устройся на нормальную работу. Или обменяйте квартиру на меньшую, с доплатой. Ты же молодой парень, тебе всего двадцать пять лет. Мама мамой, но надо же и о своей жизни подумать.
-Обменять мамину квартиру?! Да ты что?! Она в ней всю жизнь прожила. Да и жена, когда вернётся, где меня искать будет? А участок – для моей дочки. Приедет, будет свои ягоды и фрукты кушать. Всё натуральное, без нитратов. А маму я никакой сиделке не доверю.
Он звонил каждый день. Если мои близкие отвечали, что меня нет, Тимофей перезванивал через каждые полчаса, пока я не брал трубку. Он отравил нам всю радость установки своего, домашнего телефона. К счастью, Тимофей однажды проговорился, что, делая по заказу фотографии одной из восстановленных и вновь открытых церквей, познакомился с «батюшкой» и «познал бога». Я тут же отфутболил его к своему другу, столь же внезапно «вернувшемуся в лоно церкви». Звонки Тимофея ко мне прекратились, зато взвыл тот мой друг и при первой же встрече выразил мне «благодарность» за столь «ценное» знакомство.
Прошёл год, или полтора. Как-то, выходя с фотовыставки, я столкнулся с бомжеватого вида недомерком. Тимоха! Грязный мятый плащ с болтающейся на длинной нити полуоторванной пуговицей на рукаве. Заляпанные давно засохшей грязью расхлябанные ботинки со связанными из разноцветных кусочков шнурками. Небритое исхудалое лицо, покрытое ссадинами и изжелто-зелёными синяками. Дужка очков перевязана синей изолентой, одно из стёкол пересекает паутина трещин, другое заляпано чёткими отпечатками пальцев. И сшибающий с ног запах многодневного перегара!
-Ё-моё! – невольно воскликнул я. – Что с тобой случилось?
-Мама умерла, - заплакал Тимоха. – С полгода уже. Пришлось сад продать, чтобы денег на похороны достать. А потом меня ограбили. Выбили дверь и вынесли всё ценное, что оставалось. И соседи, гады, говорят, что ничего не видели и не слышали!
-А как твои жена, дочь?
-Как мама умерла, я им написал, чтобы возвращались. Жена ответила, что вышла замуж, и дочка называет нового мужа папой. А я им не нужен, и письма мои не нужны.
-И как ты теперь? Зачем здесь?
-Так здесь, на выставке, половина фотографий – мои. Он у меня их купил, вместе с негативами. Пусть поделится. А тебе виды Коломны не нужны? У меня ещё много осталось, смотри.
Тимоха вынул дрожащими руками из драного кармана пачку фотографий.
-Купи, всего трояк – штука.
-Да зачем они мне? В семейный альбом не положишь, а выставки я не устраиваю.
-Ну, купи хоть пару, - начал клянчить он. – На выставке такие по пятёрке идут.
Я выудил из кармана всю мелочь - набралось около семи рублей – и протянул Тимохе.
-Спасибо тебе, - радостно забормотал он, протягивая мне пачку фотографий. – Вот, выбери себе, какие хочешь.
-Да ладно, - отмахнулся я, - зачем они мне. Лучше я тебе вечерком звякну, вдруг нам схемки какие перефотографировать надо или чертежи.
-Так, ведь, фотоаппарат-то у меня отобрали…
-А мы тебе свой дадим. Жди вечером звонка.
-Нет, не дозвонишься. Я на днях телефон уронил. Вдребезги. И ремонтировать не стал. Зачем он мне: я никому не звоню, и мне давно никто не звонит. Лучше возьми фотки, хоть три штуки, если хочешь.
Я понял, что у Тимохи «горит». Получив деньги, он уже рвался бежать в магазин, за своей последней и единственной любовью. Любовью и мукой всех алкашей. И не разбил он телефон, понял я, а давно продал и пропил, тем более что номер всё равно наверняка отключен АТС за неуплату. Я молча вынул из пачки первые попавшиеся фотографии. Тимоха облегчённо вздохнул, торопливо попрощался и исчез за углом…
Прошёл ещё год, а, может, два. Мы возвращались с дочкой с рынка, где она выбрала себе пару аквариумных рыбок, а я, наконец, нашёл давно разыскиваемую книгу. Жара стояла просто африканская. Асфальт размяк, с крыш гаражей капали слёзы смолы. Несмотря на раскрытые окна, дышать в трамвае было нечем. А тут, оказалось, что впередиидущий вагон сломался. На остановке собралась приличная недовольно гудящая толпа. Надо сказать, что к тому времени все трамвайные и автобусные остановки уже успели обрасти, как грибами, коммерческими киосками.
-Пойдём, выпьем лимонада, пока толпа не схлынет, - предложил я дочке. – Всё равно мы с тобой в эту давку не полезем.
Мы купили пару бутылочек «фанты», взяли бумажные стаканчики и устроились за одним из грибовидных столиков, вбитых хозяевами палаток в тени деревьев. Глядя на нас, народ с остановки потянулся к окошкам, в которых заманчиво белели тетрадные листочки с самой распространённой «рекламой» того лета: «Имеется свежее холодное пиво!»
Мы рассматривали нервно плавающих в полулитровой банке меченосцев, неторопливо попивая «фанту», как вдруг из кустов выползла грязная вонючая фигура и заковыляла к столикам.
-Вам бутылки не нужны?
«Тимоха!» - с ужасом понял я. Давно небритый и немытый, в каком-то рванье, без очков, в коросте грязи и синяков. Он нетерпеливо переминался, ожидая ответа. Глаза его шарили по столикам, на людей он их не поднимал.
-Эй, прыщ, забери! – барственно - презрительно крикнул кто-то от «пивных» столиков, и Тимоха тут же радостно заковылял на зов. Я увидел, как он торопливо поднял брошенную в траву пустую бутылку, быстро обтер её полой драной непонятного цвета рубахи, что-то подобострастно буркнул «благодетелю» и засеменил к окошку приёмщицы стеклотары.
-Пойдём, пройдёмся пешком, - предложил я дочке. «Фанта» комком стояла у меня в горле. А, может, это была и не «фанта», а душившая меня ярость.
Интересно, о чём думала, умирая, мать Тимохи? Поняла ли, что своей эгоистичной любовью искалечила и погубила сына? Или радовалась, что ни с кем его не делит, что он только её? А, может, жалела, что не может забрать его с собой, чтобы никому другому, вернее, другой не достался? И, если есть тот, иной мир, что она сейчас видит оттуда и о чём думает? Как высший судия оценил её поступок? Ведь, она искренне была уверена, что желает и делает сыну только добро!
Прошла осень, потом – зима, а весной начали «всплывать» трупы, которые объединило в одно уголовное «дело» несколько общих обстоятельств: всё это были люди одинокие, нигде не работавшие, незадолго до исчезновения оформившие продажу своих квартир. Их никто не искал, их никто не любил…
Прикрепленные файлы:
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 16.07.2013 18:36
Сообщение №: 558 Оффлайн
Злой, как чёрт, я ввалился в вонючую духоту поселкового магазина. В этот послеобеденный час в нём почти никого не оказалось, только молоденькая продавщица доставала из ящика бутылки с водкой и заполняла ими пустые полки, да у прилавка маялся какой-то маленький, похожий на бомжа мужичонка.
-Где у вас тут сорок восьмой дом? – рявкнул я с порога.
Очередная бутылка выскользнула у девушки из рук, и запах разлитой водки моментально заглушил все остальные.
-Ты что, мужик, очумел? – Повернулся ко мне недомерок. – Рази ж можно в такой момент под руку говорить?
-Извините! - раздражённо буркнул я застывшей продавщице. – Я заплачу за разбитую бутылку, только ответьте на мой вопрос.
Та молча взяла веник и начала заметать осколки.
-Понятно… – процедил я. – Посёлок сплошных партизан! Вот только я не из гестапо, а вы не на допросе.
Я повернулся к жадно принюхивавшемуся «бомжу».
-Может, ты проводишь меня к сорок восьмому дому? Пузырь за мной.
-Серый, ты? – Неожиданно заулыбался тот. Его зубы напоминали остатки полуразрушенного гнилого забора, окружавшего покосившуюся голубятню рядом с поселковым магазином. – Вот так встреча! Это ж я, Толян. Мы с тобой в детстве в одном доме жили, на Ленина, помнишь? Только я в первом подъезде, а ты в четвёртом.
-Толян? Извини, что-то не припомню. Я жил когда-то на улице Ленина. Но…
-Клава, дай-ка нам пару бутылок «Кристалла». Ща мы с тобой, Серёга, раздавим эти пузырьки, и ты всё вспомнишь.
Я полез за портмоне, но Толян возмущённо отмахнулся и, достав несколько смятых бумажек из кармана грязных драных джинсов, бросил их на прилавок. Продавщица с непонятной мне ненавистью сунула моему неожиданному знакомцу две бутылки водки, как-то брезгливо, даже с отвращением, взяла его деньги и положила в кассу. На меня она старалась не смотреть.
В дом Толян меня не пригласил. Мы устроились в саду, за старым железным столиком под цветущей яблоней. Смахнув рукавом грязной водолазки хлопья облупившейся краски и прочий мусор, Толян расстелил газету, придавил её по краям консервами и банками с соленьями, сноровисто порезал крупными кусками хлеб.
-Ну что, за встречу? – Наконец перестал он суетиться.
-За встречу, - согласился я, хотя так и не смог его вспомнить.
-Двадцать лет прошло. – Захрустел огурцом Толян. – И я бы тебя не узнал, если б…
Он не договорил и начал разливать по второй.
-Слушай, Толян, что за народ тут у вас в посёлке живёт? Поверишь, кого ни спрошу, где этот чёртов сорок восьмой дом, никто не отвечает! Шарахаются, как от чумного. А номеров на домах нет. Ты-то хоть покажешь?
-Это ты верно сказал: чёртов дом. Зачем он тебе?
-Да вот, жена прочла объявление в газете. Хозяева предлагают продать или обменять на квартиру в городе. А ей уж очень хочется огород завести, живность всякую. Мне этого не понять, я в городе вырос, а она – деревенская. В деревню я бы ни за что не поехал, а сюда, в посёлок, можно.
-Моя тоже деревенская была. – Загрустил вдруг Толян. – Это её дом. Сам помнишь, как трудно было тогда с жильём. Вот я и попал сюда, в примаки. Да особо и не сопротивлялся. Мне с Любашей моей и в шалаше был бы рай. Теперь один вот кукую. Давай за наших жён!
Мы выпили. Я не стал расспрашивать Толяна, что стало с его Любашей. По всему видно, что он давно уже живёт один. Огород зарос сорняками, никакой живности во дворе не видать, одет Толян, как бомж, давно не брит и не мыт. И дом выглядит таким же неухоженным и пустым, как хозяин. И даже крыша так же криво накрывает почерневшие брёвна стен, как засаленная кепка голову Толяна.
-Далеко отсюда сорок восьмой дом?
-Рядом. – хмуро ответил Толян, яростно взрезывая тупым ножом какую-то рыбную консерву. – Только тебе там искать нечего.
-Почему это?
-Потому. Скажи своей жене, что дом тот давно продан. Это когда-то здесь была деревня - «Протопопово» называлась. А теперь город вокруг, трамвай ходит, и мы сейчас - «посёлок имени Кирова», да и то только по названию, а по факту – городской район. «Новые русские» как обезумели. Скупают дома и участки, дворцы строят, газ с электричеством провели, телефонный кабель тянут. Ко мне вон тоже регулярно подкатывают, гады! То золотые горы сулят, то утопить пьяного в колодце грозят или сжечь в дому – всё одно, говорят, твою развалюху сносить!
Толян слил остатки водки в свой стакан и быстро выпил.
-Ты сюда, Серёга, больше не приезжай. И жене своей втолкуй: пусть ищет дом где угодно, только не в нашем посёлке. А лучше оставайтесь в своей квартире.
Толян проводил меня до трамвайной остановки.
-Прощай, Серёга. Так и не вспомнил меня? Ладно, я не обижаюсь. А школу нашу спортивную помнишь?
***
-Тяни носок! – Громкий шлепок, и я чуть не падаю от жгучей боли с турника. Сквозь выступившие слёзы вижу, как тренер, идя по залу, щедро раздаёт шлепки и ругательства. Почему он был так груб и жесток с нами, мальчишками и девчонками, пришедшими к нему учиться спортивной гимнастике? Натура у него была такая, или просто срывал на отданных в его власть безответных детях своё дурное настроение? А хорошего настроения у этого человека никогда не было. Вымещал на нас обиду за собственную неудавшуюся спортивную судьбу? Или неудачи в личной жизни? А, может, это был общепринятый тогда метод, стандарт спортивного воспитания молодёжи? В восточных боевиках мастер-азиат часто бьёт своего ученика бамбуковой палкой, когда тот что-то неправильно делает. Но этот ученик – уже здоровый мужик, пытающийся стать «круче» своего «близнеца-злодея», а не десятилетний ребёнок. Неужели, жестокость и побои – метод воспитания спортсмена?
Через несколько лет, уже будучи студентом института и посещая занятия по гимнастике, а затем по тяжёлой атлетике, я ни разу не видел, чтобы тренеры кого-нибудь били, оскорбляли или даже просто повысили голос. Но было уже поздно: между детской спортивной школой и институтом пролегли годы без спорта, определившие мою судьбу. Спорт перестал меня привлекать. И не только грубиян-тренер был тому причиной.
Наша детская спортивная школа занимала здание церкви Петра и Павла на старом купеческом кладбище. Кроссы мы бегали вдоль красивой кирпичной стены, порой прыгая через могилы. Отдыхали сидя на поваленных мраморных надгробиях, рассматривая непривычные надписи с ятями и фитами о «рабах Божиих». Могилы нас не пугали.
Несмотря на грубость и побои тренера, я продолжал ходить в спортшколу. Но город рос, и старое купеческое кладбище неожиданно оказалось в его новом «центре», причём власти именно здесь решили построить здание горсовета. Партийное и городское начальство не желало наблюдать из окон своих кабинетов кладбище явных врагов советской власти: купцов и именитых горожан дореволюционного периода. Было решено кладбище «перенести» и создать на этом месте мемориальный парк с аллеей героев, скульптурой Родины-матери и «вечным огнём». Мраморные надгробия были снесены, «лишние» вековые деревья выкорчёвывались. Экскаватор рыл огромный котлован под мемориал. Рабочие несли жёнам найденные в могилах старинные монеты, кольца и перстни, а пацаны тащили в свои дворы черепа и кости. Несколько дней на крышах многих домов щёлкали на ветру челюстями надетые на телевизионные антенны черепа, вызывая восторг у дворовых банд. Мы, дети, не понимали всего ужаса происходящего. Взрослые молчали, но кто-то всё же лазил по ночам на крыши и снимал черепа. А днём пацаны приносили со «стройки» новые и насаживали на антенны.
Спортивная школа в помещении церкви Петра и Павла была ликвидирована, и вместо неё там создали музей боевой славы. Через несколько лет я принёс сюда ордена и медали деда, но директор отказался их принять, так как я не мог ничего рассказать о военных подвигах, за которые были вручены эти награды. Дед никогда не рассказывал мне о войне. И в этом музее для его орденов и медалей не нашлось места. С тех пор я в него никогда больше не зашёл. А награды деда висят у меня дома на стене, на самом видном месте.
***
-Серый, ты? Опять?
-Привет, Толян. Вот приехал. Ты, ведь, меня обманул в прошлый раз. Дом-то, сорок восьмой, до сих пор не продан. Жена опять объявление в газете прочла.
-Что ж, видно не зря судьба нас с тобой опять свела. Не ходи ты туда. Я ж тебе говорил: ищите себе дом где угодно, только не в нашем посёлке.
-Да почему?!
-Посмотри на меня. – Толян снял кепку. По его совершенно лысой голове змеились страшные шрамы. – Видишь, что со мной тут стало? А Любаша моя, дети наши – вообще сгинули! И не только они. Думаешь, почему тебе никто дорогу к тому дому не показывает? Не задумывался, почему этот проклятый дом никак постоянного хозяина найти не может? Почему за дом с огромным участком практически в черте города, а не где-то за пятьдесят километров в захолустной деревушке, просят так мало?
-Чего ты меня пугаешь? Чем? А что мало просят и обменять на квартиру согласны, так в газете прямо написано: дом требует ремонта. Вот я и хочу посмотреть, в каком он состоянии, что за участок. Чего ты так возбудился-то, Толян?
-Да, мотыльки летят на свет свечи, а попадают в её огонь. Пойдём, Серёга, возьмём у Клавки пару пузырей, закусь какую-нибудь. Я расскажу тебе всё, что знаю и помню про тот дом. А там решишь, захочешь ли ты его смотреть…
На этот раз мы сидели в доме. Небо с утра хмурилось, и теперь по железной крыше гулко хлестал дождь. Электричества Толян так и не провёл, окна почему-то были наглухо закрыты ставнями, и мы сидели в жёлтом круге света допотопной керосиновой лампы.
-Ну что, так и не вспомнил меня?
-Извини, Толян. Дом на Ленина, помню, школу спортивную тоже...
-Ладно, не ломай голову. Щас раздавим первую, я тебе такой “маячок” зажгу...
Пока хозяин готовил стол, я постарался немного осмотреться. В колеблющемся свете керосиновой лампы многолетняя грязь, пропитавшая некогда пёстрые домотканые дорожки половичков, смотрелась каким-то абстрактным узором. Печь зияла открытым “ртом”, полным слежавшейся золы и какого-то мусора. Её когда-то белые стенки покрывали серые разводы пыли, паутины и отпечатков ладоней, по-видимому, пьяного хозяина и его гостей. За печкой виднелась широкая двуспальная кровать, от которой воняло несвежим бельём. Судя по виду, это бельё не менялось несколько лет и впитало все возможные выделения пьяного хозяина.
-Давай откроем окошко? - предложил я. - Тут у тебя явно не хватает озона.
-Нельзя. У меня ставни забиты намертво гвоздями. Потерпи, скоро привыкнешь. А дождь кончится, тогда, если захочешь, в сад переберёмся, под яблоню.
-Ну, рассказывай. - закусив первую, попросил я. - Давай свои “маячки”.
-Торописся? Школу спортивную, говоришь, вспомнил? А помнишь, почему ты перестал в неё ходить?
-Так ведь закрыли её! Кладбище снесли, мемориальный парк там теперь.
-Да, понятно теперя, почему ты меня никак вспомнить не можешь. Я догадывался, потому и не обижаюсь. Наливай! Ух, хороша, зараза! Повезло: не подделка попалась. Настоящая, “кристалловская”.
Так вот, Серёга, школу нашу спортивную тогда вовсе не закрыли, а перевели в другое место. Но ты в новое помещение ни разу не пришёл. Заболел ты сильно, после того, как на наших глазах склеп вскрыли. Помнишь?
***
На кладбище было несколько склепов. Этот стоял в стороне от других, прилепившись к кирпичной ограде, и даже простых могил рядом с ним почему-то не было, хотя в иных местах холмики теснились чуть ли не вплотную. В отличие от прочих склепов и надгробий, на этом не было привычных нам надписей: “Здесь лежит раб Божий...” или “Покойся с миром...”. Только имя и фамилия. Мы совершенно спокойно лазали в другие склепы. Железные двери и решётки с них давно уже были сняты и сданы пионерами на металлолом. У этого склепа дверь висела, хоть замок и был давно сорван. Никто из нас почему-то не мог заставить себя открыть эту ржавую дверь и войти внутрь. У любого смельчака, пойманного на “слабо”, в последний момент отказывали ноги, сердце сжималось от непонятного ужаса, а тело покрывалось мурашками. Кроме того, мы откуда-то точно знали, что внутри всегда полно змей, хотя никогда их не видели вползающими туда или выползающими оттуда. Каких только ужасов не рассказывали мы друг другу о “вампире из склепа”, отдыхая между кроссами на поваленных надгробиях. Поэтому, когда кладбище начали “переносить”, и бульдозер зарычал рядом с загадочной постройкой, вся наша школа, включая мрачного тренера, бросив занятия, сгрудилась поблизости.
Надо сказать, что власти не все могилы пустили под бульдозер и экскаватор. У многих захороненных на старом кладбище нашлись живые родственники, которым «было оказано содействие» в перезахоронении “буржуев” на новом кладбище. Нашлись такие родственники и у “вампира”.
Склеп действительно оказался заполнен змеями, и бульдозерист сначала плеснул внутрь ведро солярки и бросил горящую тряпку. Когда с гадюками было покончено, солнце стояло уже в зените. Но главное препятствие ждало рабочих впереди. Крышка огромного саркофага оказалась примурована раствором по древнему русскому рецепту, по которому была построена кирпичная ограда вокруг кладбища и сама кремлёвская стена. Открыть саркофаг оказалось невозможно, а разбить не позволяла теснота помещения. Выволочь саркофаг наружу не давала узкая дверь. Видимо, склеп был построен уже вокруг захоронения. Были остановлены работы по разрушению “лишних частей кладбищенской ограды”, и стенобитная машина начала крушить склеп.
День клонился к закату, первую смену рабочих сменила вторая, набежали тучи, и вскоре заморосил мелкий противный дождь. Но толпа зрителей не расходилась. Наоборот, она увеличилась за счёт пришедших с работы мужчин и женщин и присланных властями города милиционеров.
Наконец матерящиеся рабочие разгребли обломки с огромным трудом разрушенного склепа и начали долбить кувалдами крышку саркофага. Толпа, сминая жидкую цепочку милиционеров, придвинулась поближе, оттеснив нас назад, и мы полезли на уцелевшие кладбищенские деревья, чтобы не пропустить ни одной подробности. Бульдозер и экскаватор давно утихли. Люди стояли молча. Шелест дождя не мог заглушить грохот кувалд. Ветви дерева были скользкие, мокрые листья противно липли к лицу и рукам. Мы с Толяном успели занять самые лучшие места и теперь сидели, как в театре, разве что тряслись от сырости и нетерпения. Саркофаг был прямо под нами.
И вот, наконец, крышка разбита и удалена вместе с гнилыми остатками гроба. Народ ахнул, увидев вместо скелета сморщенную мумию, к тому же лежащую на животе!
Хмурые родственники, скользя в мокрой жиже земли и мусора, расквашенной техникой и сапогами рабочих, кинулись переносить мумию в приготовленный гроб. Крик ужаса чуть не сбросил нас с дерева. Голова мумии осталась лежать в саркофаге. Она оказалась отрублена! В рот был вбит деревянный кол.
-Оборотень! - завизжали в отхлынувшей толпе.
Передние ломились назад, задние напирали вперёд, желая своими глазами рассмотреть происходящее. Один из родственников торопливо схватил голову мумии и понёс к гробу. И тут голова открыла глаза. Судорожно всхлипнул рядом со мной Толян. Жёлтые глаза со змеиным вертикальным зрачком уставились прямо на меня.
-Ведьмак! - истошно заголосила какая-то женщина, и я тяжело рухнул с дерева вниз...
***
-Ведьмак...- прошептал я.
-Вспомнил, наконец. - Довольно ухмыльнулся Толян и разлил по новой.
-Вспомнил. Мы с тобой на одной ветке сидели...
-Да, знатно ты тогда шмякнулся! Прямо на того бедолагу, что голову отрубленную нёс.
-Но почему же ты мне потом ни разу не встречался?
-Ты, Серёга, тогда несколько дней в больнице без сознания пролежал, потом болел долго, а когда выздоровел, твои родители уже с нашего двора переехали куда-то.
-Точно! Я ж после Ленина на Советской жил. Новый двор, новая компания, новая школа. И вместо спортивной меня, помню, в музыкальную записали. Надо же, столько лет не вспоминал этот отрезок своего детства. Серьёзно, видать, доктора надо мной поколдовали!
-Это, Серёга, не доктора колдовали. Это он.
-Кто?
-Да ведьмак же!
-Погоди, Толян, ты о чём?
-О том. Я ж об этом тебе с самого начала толкую, а ты никак не поймёшь! Здесь он, в том самом сорок восьмом дому обитает.
-Ты что, очумел? Или водяры перепил? Он же труп давно.
-Был труп. А теперь живее всех живых. Давай ещё по одной. Ты хоть знаешь, кто такие ведьмаки?
-Ну, читал, в кино видел. Бьются с чудовищами, защищают людей...
-Читал он, кино смотрел. - процедил Толян. - Не то ты читал, Серый, и не то смотрел. Ведьмаки, как и ведьмы, говорят, бывают добрыми. Но это редкость, как те белые вороны. Настоящая сущность ведьмака - зло! А добрые, наверно, только в твоих книжках бывают или в сказках. Эти твари - настоящие оборотни. Могут превращаться в кого угодно. Я даже не представляю, каков их настоящий облик. Может они и не люди вовсе, а какие-нибудь драконы или ещё кто. Все ведьмы подчиняются ведьмаку, потому что он гораздо сильнее любой из них. Ведьмак может дунуть человеку в рот, и у того выпадут все зубы, посмотреть в глаза таким взглядом, что человек тотчас заболеет и умрёт. Ты, вот, выжил. Видать, у мумии не те силы, что у живого и здорового ведьмака.
-И ты говоришь, он здесь?
-Здесь. Крематория у нас нет, а жечь мумию на костре родственники побоялись. Властей побоялись, идиоты, не ведьмака! Привезли мумию сюда, в посёлок, и похоронили на местном кладбище. А через несколько лет, когда гроб прогнил, и на мумию стала лить после дождей земляная жижа, эта тварь ожила, набралась сил и выбралась из могилы. И голова у неё приросла на место!
С тех пор ведьмак стал пожирать местных жителей. А те молчат! Страх не даёт им бежать отсюда, а тем более рассказать кому-нибудь вне посёлка о чудовище. Да и кто им поверит? Они и между собой-то никогда не говорят об этой нечисти.
Когда я сюда переехал, ведьмак сожрал уже всех родных моей Любаши. А она мне об этом ни слова! Прям гипноз какой-то. Я спрашиваю, где твои родители, она мне в ответ, мол, уехали к родичам погостить. Недели проходят, месяцы - от них ни одного письма! А Любаша и не волнуется. Я удивляюсь, а она говорит: “Радуйся, что никто в нашу жизнь не лезет. Разве плохо нам вдвоём?”
Годы прошли, детишки у нас народились, близнецы - Саша и Маша. Как стали бегать по посёлку, так он их и пожрал! Тогда только мне Любаша всю правду и открыла.
Я - в милицию. Участковый у нас из местных был, Пашка Лось. Здоровенный детина, под два метра ростом. Очень волейбол любил. Каждый день с компанией себе подобных мячиком перебрасывался. А бумаги заполнять для него сущей мукой было. Так он, ежли кто хулиганил, со всей своей волейбольной кодлой приходил и так нарушителя отделывал, что тот потом несколько дней пластом лежал. Зато начальство Пашку уважало. Наш посёлок по всем показателям в передовые вышел, а Пашку у нас забрали – на повышение пошёл.
Ну вот, пришёл, значит, участковый к нам, а дети во дворе играют! Пригрозил мне Пашка морду набить за такие шуточки и пошёл дальше мячик через сетку перекидывать, а вместо детей передо мной уже ведьмак стоит и зенки свои змеиные щурит. Жди, говорит, как только твоих детёнышей переварю, за женой твоей приду. А я стою, как каменный. Хочу бежать, ноги не слушаются. Язык примёрз - слова в ответ сказать не могу. Целый час так простоял, как статуя.
Уговорил Любашу бежать, но как только за посёлок выйдем, ноги сами назад нас несут. И так тут со всеми! Сколько народу в посёлке ведьмак пожрал, никто не ведает. Ежли кто пропадает, родственники говорят, мол, уехали то ли на заработки, то ли к дальним родственникам. К властям никто и не суётся. Так и живём.
-Погоди, Толян, а как же ты-то?
-Я-то? Меня он наказать решил. Я, ведь, когда он за Любашей пришёл, стрелял в него. Не сам, конечно. Забил намертво ставни, снарядил самострел. Как ведьмак дверь открыл, так заряд картечи ему в брюхо и влепило. А мы-то сами, с Любашей, как парализованные сидели. После выстрела паралич с нас спал. Ведьмак когда боль чувствует, контроль над жертвой теряет.
Стала Любаша заговор против него читать, который у местной знахарки взяла, а я на нас и него «святой водой» брызгать. Бежать-то бесполезно: дальше околицы не уйдём. Вот и хватились за соломинку, хоть оба тогда неверующими были и даже когда-то в комсомоле состояли. Как щас помню: ходит моя Любаша вокруг этого корчащегося в муках гада и дрожащим от страха голосом читает раз за разом: «Молитв ради Пречистыя Твоея Матери, благодатный свет мира, отступи от нас, нечестивый, змея злая, подколодная, гадина люта, снедающая людей и скот, яко комары от облаков растекаются, тако и ты, опухоль злая, разойдись, растянись, от раба божьего Анатолия и рабы Божией Любови. Все святые и все монастырские братья, иноки, отшельники, постники и сухоядцы, чудовные святые лики, станьте нам на помощь, яко в дни, тако и в нощи, во всяком месте, рабу Божьему Анатолию и рабе Божьей Любови. Аминь».
Только, Серёга, что ему эта картечь и заговоры? Поревел полчаса, а потом встал перед нами здоровёхонек, как ни в чём не бывало! Разозлился только жутко. «Глупые людишки! – шипит. – Я ходил по этим местам, когда даже птиц ещё не существовало. Динозавры служили мне миллионы лет. Я учил ваших волосатых предков добывать огонь. Тысячи лет я был их богом. Они называли меня Велесом и приносили мне жертвы. Когда ваши предки стали жечь идолов и вырубать священные деревья, я ушёл отсюда в места, где меня стали звать Драконом. Я был богом, воином, учёным, царём! Мне известны все ваши жалкие желания и уловки. Вы всегда были и останетесь только моими игрушками, пищей для ума и тела».
Тут он стал на наших глазах меняться! В какого-то змея превратился. Прям дракон или огромный крокодил со змеиной головою. И стал на моих глазах Любашу живьём жрать. А я опять стою, как статуя, и даже глаза зажмурить не могу! Натянулся на Любашу, как перчатка на руку, а потом и меня начал заглатывать. Я хоть ничем двинуть не мог, но всё чувствовал! Как только коснулся его поганый язык моей головы, потекла драконья слюна, меня как огнём обожгло! Видать, кислота у него заместо слюны. Слава богу, в глаза не попало. Только волосы начисто сгорели, да вот шрамы остались. Теперь и летом на улицу без кепки не выхожу.
-Как же ты выжил?
-Передумал он. “Я сейчас сыт. – говорит. - Живи пока, но помни: с этого момента ты - мой раб. Будешь приводить мне раз в месяц жертву вместо себя. Лучше не из местных. Приведёшь - значит, ещё себе месяц жизни купил, не приведёшь - я тебя сожру, но не сразу, а по частям, и начну не с головы”. Вот почему, Серёга, ты меня у трамвайной остановки-то встретил...
-Значит, Толян, ты меня?..
-Да ты что, Серый?! Я ж тебя с самого начала отговаривал. Пусть я - гад распоследний, но уж тебя-то я ему не сдам. Бомжей у вас в городе пока хватает, а тут ещё и всякие нищие, беженцы с Кавказа и прочих азиатских республик появились. Да не смотри ты на меня так! Жить, Серёга, всем хочется, а своя рубашка всё же ближе к телу.
Мы выпили очередную. Толян хрустел огурцом, а у меня неожиданно разболелась голова. Перед глазами дрожало какое-то марево.
-Слушай, Толян, если ведьмак – не человек, то откуда взялись «родственники»?
-А ты подумай: ведьмак же оборотень! Ему жить где-то надо. Какого-нибудь купчишку сожрал, а сам под его видом в городе поселился. Но, видать, эту тварь всё же распознали, раз уж в таком виде похоронили. Кто правду знал, мог в гражданскую или Отечественную сгинуть. А современные «родственники» ни в бога, ни в чёрта не верили. Парткома больше любой нечисти боялись…
Неожиданно скрипнула дверь, и в горницу вошёл милиционер.
-Так, Трусов, опять у тебя пьянка. Ваши документы, гражданин.
-Это не то… - Засуетился вдруг Толян. – Друга я встретил. Двадцать лет не видались. Мы уже заканчиваем. Щас я его на трамвай провожу…
-Какой трамвай? Твой гость на ногах не держится. В вытрезвитель захотели?
-Я в порядке, лейтенант. – прохрипел я, с ужасом чувствуя, что ноги меня и в самом деле не держат. – А из документов у меня только пропуск на завод.
-Покажите. У нас сейчас компания идёт по проверке паспортного режима. Так что, ходить по городу без документов я Вам не советую. Тем более распивать спиртные напитки с лицами, вроде Трусова. Пропуск Ваш я пока забираю. И не возражайте! Переночуете здесь, а утречком явитесь ко мне. Дорогу Вам любой укажет. Да вот хоть и Трусов проводит.
-Послушайте, лейтенант…
-Это Вы меня послушайте, гражданин! Или ночуете здесь, и утром являетесь ко мне для установления Вашей личности, или я немедленно доставляю Вас в вытрезвитель, а утром мы опять же займёмся установлением Вашей личности. Решайте.
Я молчал, хотя внутри меня всё клокотало. Надо же так влипнуть! И что я скажу завтра жене?
-Вот и ладненько. - Улыбнулся участковый, пряча мой пропуск в карман кителя. – И не шумите здесь. Ночь уже во дворе.
Когда за участковым закрылась дверь, я в ярости пнул под столом пустую бутылку.
-Вот чёрт! Откуда он взялся? Когда надо, их не найдёшь, а тут сам заявился.
-Серый, тебе нужно срочно делать ноги! – Толян метнулся к двери. – Запер! Теперь нам точно хана!
-Как это запер? – Я, что есть сил, рванул дверь на себя и чуть не рухнул. Толян вовремя меня подхватил. Отбросив оторвавшуюся ручку, я вновь кинулся к двери. - Да что этот участковый себе позволяет?
-Ты что, Серый, совсем очумел? Какой там участковый? Это ж он был, ведьмак! Я ему сегодня должен был бомжа привести…
-Ведьмак? – Я всё не мог заставить себя поверить в реальность происходящего. - Чего ж ты молчал?
-У тебя ноги отнялись, а мне он язык заморозил. Ладно, видать, судьба. – Обречённо махнул рукой Толян. – Давай баррикаду делать. Он сейчас тобой оборотился. Пойдёт через весь посёлок, потом в трамвае с кем-нибудь свару затеет, чтоб свидетели были, что ты из посёлка ушёл. Думаю, час у нас есть.
Мы с трудом придвинули к двери старинный деревянный сервант, не обращая внимания на бьющуюся внутри посуду.
-Тут ему не войти. - удовлетворённо пропыхтел Толян. – Окна тоже забиты. Печь!
Он стал пихать оставшиеся с зимы поленья, пока не забил печной зев под завязку.
-Тут ему теперь тоже не пролезть. Авось, продержимся до утра. Днём, на виду у всех он нас штурмовать не будет. Его время – ночь. Давай, Серёга, устраиваться. Хошь, на кровати, а хошь – на печи.
Я, конечно, выбрал печь. Тряпьё, что лежало там, тоже было далеко не первой свежести, но всё же не такое зловонное, как на кровати. Толян, не раздеваясь, плюхнулся в свою постель и задвинул замызганную занавеску. Как ни странно, мы с ним быстро уснули. Я погрузился в какую-то мутную дрёму, сквозь которую явственно прорывался пьяный храп Толяна.
Неожиданно дверь громко стукнула в стенку серванта. Я попытался скинуть с себя путы сковавшей меня дрёмы, но не смог. Толян встал.
-Толик, открой, это я. – послышалось из-за двери.
Толян всхлипнул. Дверь вновь несколько раз стукнула о придвинутый сервант.
-Толик, ну что же ты? Я соскучилась.
-Любаша, это ты?
-А кто же ещё, дурной? Открывай скорее! На улице дождь, я вся промокла и замёрзла.
Толян бросился к двери и, пыхтя, отодвинул сервант.
-Чего это ты вдруг закрылся, дурачок?
Я лежал, не в силах даже открыть глаза. Язык тоже не повиновался, но слух мне не отказал. Борясь с ужасом и отвращением, я слышал, как Толян с Любашей кинулись на койку. Их возня вызвала у меня тошноту. Я боялся, что меня вырвет, и я захлебнусь собственной рвотой, и потому прилагал все силы, чтобы скинуть с себя оцепенение. Но мои усилия были напрасны. Обливаясь потом, я затих, решив немного отдохнуть, накопить силы и попытаться ещё раз. Заткнуть уши я не мог, и потому вскоре холод ужаса покрыл мурашками неподвластное мне тело. Возня на койке затихла, и начался диалог, который я никогда не забуду. Ведьмак играл со своей жертвой, как кошка с мышью. Он давал Толяну иллюзию счастья обладания любимой женщиной, а потом взамен требовал награду – меня! Толян сопротивлялся, как мог, но силы были явно не равны. Наконец, наигравшись, ведьмак встал с кровати. К печи подошла уже не женская, а мужская фигура.
-Гражданин, вставайте! – Цепи с меня спали, и я увидел перед собой давешнего участкового.
-Уже утро? – Деланно зевая, слез я с печи.
Видимо, столкновение с ведьмаком в детстве дало мне какой-то небольшой иммунитет к его чарам, и эта тварь не подозревала, что я не спал, всё слышал и теперь точно знал, кто стоит передо мной.
-Нет, но неожиданно выяснилось, что у меня утром будут другие дела. К тому же вчера у нас распространили инструкцию: по возможности доставлять пьяных и граждан без документов по домам и там, на месте, устанавливать их личности. Потому как спецучреждения сильно переполнены. Так что собирайтесь, поедем сейчас. Только сначала зайдём по одному адресу, тут рядом – дом сорок восемь, заберём ещё одного без документов. Машина придёт туда.
-Хорошо, только верните мне мой пропуск.
-Пропуск? Зачем он Вам сейчас? Вот приедем к Вам, тогда и получите. Впрочем…
«Участковый» вынул из кармана пачку документов и в свете лампы стал искать среди них мой.
-Лучше сейчас. - сказал я, дрожащей рукой выливая остатки водки в стакан. – Вон у Вас их сколько, чужих документов-то. Неравён час, и я свой на радостях забуду.
«Участковый» испытующе взглянул на меня через стол, и сквозь дрожащее марево вновь скрутившей меня головной боли я увидел на жёлтом фоне вертикальные щели зрачков. В ту же секунду я плеснул водку ему в лицо. Ведьмак заревел – жидкость попала ему в глаза. Схватив со стола лампу, я бросил её в голову чудовища. Живой факел заметался по комнате. Головная боль у меня тут же исчезла.
-Беги, Серёга! – заорал оживший Толян и выпихнул меня за дверь. – Ну-ка, посвети.
Я щёлкнул зажигалкой.
-Вот чем нас этот гад вчера запер. - пробормотал Толян, просовывая в ручку двери рукоятку швабры. – Серёга, там, под крыльцом, канистра с бензином лежит…
-Бежим, зачем тебе эта канистра?
-Ты беги, а мне с этой тварью поквитаться надо.
В комнате с грохотом рухнул сервант, и дверь задрожала под ударами ревущего ведьмака. Я сунул Толяну тяжёлую пластиковую канистру и поджёг вместо свечки веточку из распотрошённого им веника.
-Откуда у тебя бензин?
-А-а, от одного «нового русского» остался. Тоже приезжал дом смотреть…
Толян плеснул на дверь в горницу, стены и, когда мы выскочили на крыльцо, бросил в сени горящую веточку. Сквозь вспыхнувшее пламя донёсся яростный рёв ведьмака, неожиданно перешедший в какое-то свистящее шипение. Толян побежал вокруг дома, щедро плеща из канистры на стены и ставни.
Я подошёл к колодцу и бросил ведро вниз. То ли водка, то ли нервы, то ли всё вместе навалилось, но меня вдруг скрутила жажда. Появившийся из-за угла Толян вдруг закричал и упал. Я хотел кинуться к нему, но в ужасе застыл. В свете луны и звёзд трава шевелилась. Сотни, а может и тысячи змей ползли к дому, из которого доносилось шипение ведьмака. Толян с трудом встал.
-Серёга, лезь на колодец. - прохрипел он, отрывая от себя и отбрасывая извивающихся гадюк.
-А ты?
-Мне конец! Не думай обо мне.
Толян вылил остатки бензина на себя и вцепившихся в него змей. Трава исчезла под живым шипящим ковром.
-Прощай, Серёга! Прости за всё…
Толян, превратившийся в клубок змей, с трудом взобрался на крыльцо, распахнул дверь и упал в ревущее пламя…
-Прощай, Толян… - прошептал я, глядя на всё сильнее пылающий дом. Никто из соседей не спешил на тушение пожара.
Не знаю, сколько я просидел на скользком бортике колодца. Когда ведьмак затих, змеи, как камикадзе пытавшиеся живым морем затушить огонь, сразу утратили осмысленность своей атаки и быстро исчезли. Трава после них так и не поднялась.
С трудом разжав затёкшие руки, мёртвой хваткой вцепившиеся в колодезную цепь, я спустился на землю. Подняв фонтан искр, рухнула прогоревшая крыша. Я вышел за калитку и пошёл по тёмной улице, на которой не горел ни один фонарь, и не светилось ни одно окно. Передо мной в зареве пожара шагала моя тень. Я не спешил и не пытался прятать лицо, хотя был уверен, что за мной наблюдают сотни глаз. Никто из жителей посёлка никогда не расскажет властям правду. А смогу ли я сам рассказать её хотя бы жене?
Прикрепленные файлы:
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 22.07.2013 17:51
Сообщение №: 716 Оффлайн
Ужасный зверь дремлет внутри каждого из нас. Имя ему – Ревность. Все мы до поры до времени считаем, что ревность смешна, глупа и меня, любимого, никогда не коснётся. Но приходит время, и зверь внутри нас просыпается, открывает глаза, ищет и находит пищу, быстро растёт, набирается сил и, в конце концов, захватывает власть, разрушая всё лучшее и дорогое, что у нас есть – любовь и счастье.
Что лежит в основе любви? Что её порождает? Откуда она берётся? Куда уходит? Никто в точности не знает. Почему человек, на которого ещё вчера вы не обращали особого внимания, вдруг становится самым лучшим и желанным? А любовь с первого взгляда? Что это – простая химия, атака ферромонов? А пресловутое «стерпится – слюбится»? Много загадок у любви, много лиц. Ей посвящены миллионы томов мировой литературы. И всюду любовь сопровождает её отвратительное отражение – ревность. А много ли сюжетов, где главной действующей силой является именно ревность? Много! Но первенство среди них уже почти пятьсот лет прочно удерживает один.
В эпоху Возрождения Джамбаттиста Джиральди Чинтио написал сборник новелл "Гекатоммити". Вот сюжет одной из них.
В Венеции в былые времена жил некий мавр, отличившийся перед республикой в битвах с её врагами. За доблесть и личную храбрость власти Венеции сделали мавра генералом. Вскоре одна знатная девушка и мавр полюбили друг друга. Проигнорировав протесты родителей и окружающих, влюблённые поженились. Счастье их было безгранично. Но автор не зря дал девушке имя «Дисдемона», что в переводе с греческого значит «несчастная». Более того, значение имени усилено тем, что другие персонажи новеллы вообще не имеют имён. Даже любимого мужа Дисдемона называет просто «мой мавр»!
Но вот однажды власти Венеции направили генерала на Кипр. Его жена отправилась на остров вместе с мужем. В свите мавра были некий поручик, прятавший подлую натуру за добропорядочной внешностью, и красавец-капитан. Подлый поручик тоже влюбился в Дисдемону и стал всячески её домогаться. Но та не желала никого, кроме своего мавра. Поручик не верил в добродетель и решил, что Дисдемона отвергает его, потому что у неё связь с капитаном, часто бывающем в доме генерала.
Как говорится: от любви до ненависти один шаг. Поручик возненавидел Дисдемону. Он решил: раз та никогда не полюбит его, то и другим принадлежать не будет! Негодяй решил устранить обоих соперников: и мужа красавицы, и предполагаемого её любовника. Поручик сначала путём интриг заставил генерала разжаловать капитана, а потом начал исподволь внушать мавру мысль, что Дисдемона тому изменяет. С кем? Разумеется, с капитаном! Мавр изнывает от ревности, но требует доказательств.
Поручик украл у Дисдемоны носовой платок – свадебный подарок мавра. Он подбросил платок в дом капитана и сделал так, чтобы мавр увидел свой подарок в руках у живущей с капитаном женщины. И вот муж уже полностью во власти ревности. Шаг сделан, и любовь мавра к прекрасной Дисдемоне тоже превратилась в ненависть. Как видите, Чинтио не балует читателей разнообразием. И мавр, и поручик охвачены одними и теми же чувствами и побуждениями. Взбешённый генерал решил отомстить «неверной» жене и её «любовнику». Он даёт большую сумму денег «верному» поручику, чтобы тот убил капитана. Но трусливый негодяй, напав из-за угла, только калечит того, отсекая бедняге ногу.
Убийство же Дисдемоны генерал и поручик уже совместно планируют более тщательно. Ночью поручик вошёл в спальню мавра и зверски убил несчастную женщину несколькими ударами мешочка с песком прямо на глазах у мужа. Подобный способ расправы в то время был в ходу у инквизиции, боровшейся с отступниками и еретиками. Потом злодеи обрушили потолок дома, выдав убийство женщины за несчастный случай.
Дальнейшее подробно пересказывать нет смысла. Мавра позднее убьют родственники Дисдемоны. Подлый поручик попадёт в лапы палача после совершения другого злодеяния. Пытки повредят ему все внутренности, и негодяй, вернувшись домой, погибнет жалкой смертью.
Через полвека эта новелла Чинтио вдохновила Вильяма Шекспира, и тот написал одну из величайших своих пьес – «Трагедию об Отелло, венецианском мавре». Шекспир дал имена всем персонажам этой вечной драмы, и имена эти с тех пор стали нарицательными. Ревнивец мавр – Отелло, оклеветанная жена – Дездемона, двуличный злодей хорунжий – Яго, доверчивый красавчик лейтенант - Кассио. Как видите, Шекспир несколько изменил имя жены мавра. Зачем он это сделал? Не знаю. Возможно, для того, чтобы убрать «рок имени». Люди всегда верили и верят до сих пор, что полученное имя влияет на судьбу человека. Шекспир, видимо, хотел показать, что любую женщину может постигнуть участь несчастной Дисдемоны.
Есть в пьесе и другие изменения. Туманный Альбион – это не солнечная Италия. Здесь правит золотой телец и карьеризм. Отсюда эти чудовища расползлись по всему миру. Любовь и прочие чувства в чопорной Англии убраны на задний план. Поэтому Шекспир меняет мотив злодеяний Яго. Шекспировский негодяй мстит не Дездемоне, а Отелло! Вот как Яго сам говорит об истоках своей ненависти:
«Трое знатных граждан
Меня к нему на лейтенантский пост
Усердно прочили; поверьте, цену
Себе я знаю, должности я стою;
Но он, в своём надменном самодурстве,
Пускается в напыщенные речи
Со множеством военных страшных слов,
И, в заключенье,
Ходатаям - отказ: "Я, - говорит, -
Себе уже назначил офицера".
А это кто?
Помилуйте, великий арифметик,
Микеле Кассио, некий флорентиец,
Сгубить готовый душу за красотку,
Вовеки взвода в поле не водивший
И смыслящий в баталиях не больше,
Чем пряха; начитавшийся теорий,
Которые любой советник в тоге
Изложит вам; он - не служилый воин,
А пустослов. Но предпочли его.
А мне, который показал себя
На Кипре, на Родосе, в басурманских
И христианских странах, застят ветер
Конторской книгой; этот счетовод
К нему назначен - видишь - лейтенантом,
А я - изволь! - хорунжий при Смуглейшем».
Как видите, мавр не оправдал карьерных притязаний Яго, чем и разбудил в том зверя ревности, который вне любовной сферы носит имя «Зависть». По сути, ревность и зависть – две стороны одной медали. Яго искусно дёргает за ниточки, пробуждая в мавре зверя, и, в конце концов, заставляет Отелло ревновать Дездемону к красавчику Кассио. В ход идёт всё: сначала намёки, потом явная клевета. Главное – зверя пробудить, а уж там он и сам будет искать и находить себе пищу!
Как и в новелле Чинтио, мавр требует вещественных доказательств, и в ход идёт украденный платок – подарок мавра Дездемоне. Яго подбрасывает платок Кассио. Доказательство состряпано! Но Шекспир и тут меняет сюжет своего итальянского предшественника. Яго только интригует, он остаётся в стороне, и Дездемону убивает обезумевший от ревности Отелло! Однако по законам жанра, правда должна выплыть наружу. Яго разоблачён и схвачен.
Звери ревности и зависти насытились, они пожрали свои жертвы. Отелло и Дездемона погибли. Никчёмный красавчик Кассио искалечен. В чём же мораль, урок новеллы Чинтио и пьесы Шекспира? Неужели только в наказании злодея Яго и ревнивца мавра? Порок наказан, но где же торжество если не добра, то хотя бы справедливости? Неужели Отелло и Дездемона – только жертвы? Неужели их гибель призвана вызывать только жалость и сочувствие у зрителя, не более? Вовсе нет. Шекспир, как и Чинтио, противник межрасовых браков. По мнению средневековых авторов Дездемона совершила расовое преступление, став женой мавра (которого на сцене театра всегда изображали и изображают вовсе не мавром, а негром). Вот что говорит Брабанцио, отец Дездемоны, мавру Отелло:
«Ты, гнусный вор! Где дочь мою ты спрятал?
Проклятый, ты околдовал её!
Я вопрошаю здравый смысл: возможно ль, -
Когда здесь нет магических цепей, -
Чтоб нежная, красивая девица,
Что, из вражды к замужеству, чуждалась
Богатых баловней своей отчизны,
Покинув дом, на посмеянье людям,
Бежала в черномазые объятья
Страшилища, в котором мерзко всё?»
И позднее, уже у дожа Венеции, Брабанцио вновь обвиняет Отелло в колдовстве:
«Само смиренье;
Столь робкая, что собственные чувства
Краснели перед ней; и чтоб она,
Назло природе, крови, чести, летам,
Влюбилась в то, на что взглянуть страшилась!
Убога и несовершенна мысль,
Что совершенство может так нарушить
Закон природы; и рассудку ясно,
Что лишь коварством ада это можно
Осуществить. Я утверждаю вновь,
Что он каким-то ядом, кровь мутящим,
Или каким-то приворотным зельем
Привлек её».
Родные Дездемоны уверены, что Отелло только колдовством мог заставить знатную венецианку выйти за него замуж. Других вариантов они даже не допускают. Но к берегам Кипра, находящегося под властью Венеции, движется турецкий флот. Отважный генерал Отелло сейчас важнее для республики, чем осуждение мавра-колдуна! И дож отвергает обвинения Брабанцио как бездоказательные. Отец тут же, в присутствии дожа и других знатных венецианцев, отрекается от Дездемоны. В конце пьесы мы узнаём, что Брабанцио стал первой жертвой в этой трагедии. Старик вскоре умер от расстройства: брак дочери с мавром сразил его. И в этой преждевременной смерти своего отца виновата Дездемона! Так что, как сказал незабвенный Глеб Жеглов в культовом фильме «Место встречи изменить нельзя»: наказания без вины не бывает!
А в новелле Чинтио Дисдемона сама произносит знаменательную фразу:
«Как бы мне не сделаться устрашающим примером для девушек, которые выходят замуж против воли своих родителей, и как бы итальянские женщины не научились от меня не соединяться с человеком, от которого нас отделяет сама природа, небо и весь уклад жизни».
Вот она – невидимая нам, нынешним читателям и зрителям, средневековая мораль трагедии! Дисдемона-Дездемона виновна, и сама понимает это, а потому её закономерно ждёт гибель. Счастливый конец в этой драме невозможен! Справедливый есть. Он в том, что порок всё же наказан! Дездемона платит за преступный брак и смерть отца, Отелло и Яго – за убийство. Но победу торжествует только зверь, живущий внутри нас…
Шекспир изменил побуждения не только у Яго. Образ мавра тоже претерпел существенные изменения. В новелле Чинтио мавр – просто злобный дикарь, хладнокровно планирующий убийство жены и старающийся избежать заслуженного наказания. В пьесе Шекспира Отелло руководствуется таким понятием как честь. Мавр не пытается замаскировать убийство жены несчастным случаем. Он убивает Дездемону собственными руками на той постели, на которой, как он уверен, та ему изменяла. Отелло не пытается скрыться, прямо говорит всем о своём поступке и его причинах. О себе он судит так:
«…я - убийца честный:
Я действовал из чести, не из злобы».
И вот это понятие – честь – стало одним из ключевых рычагов в следующей интерпретации вечного сюжета. Через двести лет после Вильяма Шекспира в России молодой поэт Михаил Лермонтов пишет драму «Маскарад».
Сюжет ничуть не устарел. Русский «отелло» - Евгений Арбенин тоже не молод, тоже имеет бурное прошлое, тоже весьма влюблён в свою молодую красавицу жену. Но уже в самом начале пьесы один из персонажей раскрывает нам в Арбенине «мавра»:
«Женился и богат, стал человек солидный,
Глядит ягнёночком, - а право, тот же зверь...
Мне скажут: можно отучиться,
Натуру победить. Дурак, кто говорит;
Пусть ангелом и притворится,
Да чёрт-то всё в душе сидит».
Русская «дездемона» - Нина молода, красива, добродетельна и готова ради мужа на любые жертвы. Она согласна даже бросить столичный «свет», балы и приёмы и похоронить свою молодость в деревне, если только Арбенин этого захочет. Их брак столь благополучен, что Нина как-то шутливо пеняет мужу:
«Положим, ты меня и любишь, но так мало,
Что даже не ревнуешь ни к кому!
Арбенин
(улыбаясь)
Как быть? Я жить привык беспечно,
И ревновать смешно...».
Русский «яго» тоже имеется, но роль его весьма невелика: он в маскараде предсказывает Арбенину несчастье и в конце пьесы раскрывает зрителю порочное прошлое русского «отелло». Собственно, другой деятельности этого «яго» мы не видим. Он остался этаким атавизмом, уже ненужным придатком сюжета. Лермонтов пошёл дальше Чинтио и Шекспира, показав, что зверю по имени Ревность не нужна помощь «яго». Это чудовище само находит себе «пищу» и растёт не по дням, а по часам. Когда оно полностью завладевает человеком, тот уже не в силах укротить зверя и все вещи и события видит его глазами. Несчастный «отелло» отвергает любые оправдания и истолковывает все слова и поступки «дездемоны» в нужном Зверю смысле.
Итак, рассмотрим сюжет «Маскарада».
Некий молодой офицер, князь Звездич, проигрался в карты. В дом, где собрались игроки, случайно зашёл Арбенин.
«Князь
(с чувством берёт его за руку)
Я проигрался.
Арбенин
Вижу. Что ж? топиться!..
Князь
О! я в отчаянье».
Размякший в счастливом браке Арбенин вспоминает, как он был когда-то в таком же отчаянном положении, и решает помочь молодому человеку: спасти того от дальнейшего падения. Арбенин садиться за карточный стол и отыгрывает проигрыш князя.
«Арбенин молча берёт за руку князя и отдаёт ему деньги.
Князь
Ах, никогда мне это не забыть...
Вы жизнь мою спасли...
Арбенин
И деньги ваши тоже.
(Горько.)
А право, трудно разрешить,
Которое из этих двух дороже.
Князь
Большую жертву вы мне сделали».
Чтобы развлечься и отойти от переживаний, связанных с карточным проигрышем Звездича, новоявленные друзья отправляются в маскарад. Там князь завязывает любовную интрижку с баронессой Штраль, скрывающей своё лицо под маской. Автор устами Маски даёт нам характеристику князю:
«Ты! бесхарактерный, безнравственный, безбожный,
Самолюбивый, злой, но слабый человек;
В тебе одном весь отразился век,
Век нынешний, блестящий, но ничтожный.
Наполнить хочешь жизнь, а бегаешь страстей.
Всё хочешь ты иметь, а жертвовать не знаешь;
Людей без гордости и сердца презираешь,
А сам игрушка тех людей.
Князь
Мне это очень лестно».
Не понимаю, что лестного для себя увидел князь в данной ему характеристике. Но не будем сейчас разбираться в этом. Лермонтов явно даёт нам понять, что Арбенин, впервые в жизни сделавший доброе дело, помог не тому человеку. Подобный друг хуже врага. И дальнейшие события это подтверждают.
«Маска
Но клятву дай оставить все старанья
Разведать - кто она... и обо всём
Молчать...
Князь
Клянусь землёй и небесами
И честию моей».
Итак, князь поклялся не доискиваться истинного лица Маски и никому не рассказывать об их романе. Причём, поклялся «честию моей». Вот это новое действующее лицо трагедии – Честь, о котором Шекспир упомянул вскользь, и которое Лермонтов выведет на первый план.
Маска убегает, оставив князю в качестве залога своей любви чужой браслет, случайно найденный ею на полу. Что ж делает князь? Немедленно нарушает клятву и рассказывает всё своё приключение Арбенину!
«Князь
Я всё вам расскажу.
(Несколько слов на ухо.)
Как я был удивлён!
Плутовка вырвалась - и вот
(показывает браслет)
как будто сон».
Зверь внутри Арбенина насторожился. В душе счастливого мужа зазвенел тревожный колокольчик, так как показанный князем браслет весьма похож на тот, что Арбенин подарил своей жене! И уж совсем зверь пробуждается, когда Нина признаётся мужу, что действительно была в маскараде и где-то потеряла свой браслет. Как видите, здесь не нужен Яго. Случай и совпадение заменили его так же легко, как Лермонтов заменил шекспировский платок браслетом.
Вскоре князь встречает у баронессы Нину, «узнаёт» в ней по браслету Маску и решает теперь уже открыто завести любовную интрижку. Но Нина резко осаживает непрошенного ухажёра.
«Князь
Я отомщу тебе! вот скромница нашлась,
Пожалуй, я дурак - пожалуй, отречётся,
Но я узнал браслет».
И князь вторично нарушает клятву, рассказывая о своём маскарадном приключении баронессе. Баронесса в ужасе.
«Как честью женщины так ветрено шутить?
Откройся я ему, со мной бы было то же!»
И чтобы окончательно избежать разоблачения, баронесса тут же пускает в свет сплетню о любовной интрижке между князем Звездичем и Ниной Арбениной. И вот уже десятки добровольных «яго» окружают некогда счастливого мужа. Повсюду он видит смешки, намёки. И кто его поставил в такое положение? Человек, которого он спас от гибели!
«Арбенин
О, благодарность!.. и давно ли я
Спас честь его и будущность, не зная
Почти, кто он таков, - и что же - о! змея!
Неслыханная низость!. он, играя,
Как вор вторгается в мой дом,
Покрыл меня позором и стыдом!..
Я думал: вся вина её... не знает он,
Кто эта женщина... как странный сон,
Забудет он своё ночное приключенье!
Он не забыл, он стал искать и отыскал,
И тут - не мог остановиться...
Вот благодарность!.. много я видал
На свете, а пришлось ещё дивиться».
Как и Отелло, Арбенин решает отомстить князю и неверной жене. К этому времени раскаявшаяся баронесса во всём открылась Звездичу. Кажется, теперь-то тот мог бы оставить Нину в покое, покаяться в ошибке и попросить прощения у её мужа. Но нет. Князь идёт играть в карты с Абениным, руководствуясь следующими мыслями:
«По светским правилам, я мужу угождаю,
А за женою волочусь...
Лишь выиграть бы там, - а здесь пусть проиграю!.»
То есть, негодяй не оставил намерений соблазнить жену благодетеля, даже зная, что та не давала ему для этого никаких поводов. И Арбенин начинает свою месть. Он неожиданно для всех прерывает игру:
«Арбенин
Конец
Игре... приличий тут уж нету.
Вы шулер и подлец.
Князь
Я? я?
Арбенин
Подлец, и я вас здесь отмечу,
Чтоб каждый почитал обидой с вами встречу.
(Бросает ему карты в лицо. Князь так поражён, что не знает, что делать.)
(Понизив голос.)
Теперь мы квиты».
По законам чести, подобное оскорбление может смыть только дуэль. Но Арбенин отказывает князю в этом, желая оставить того в глазах света бесчестным человеком. Князь умоляет Арбенина:
«О, где ты, честь моя?.. отдайте это слово,
Отдайте мне его - и я у ваших ног…
Арбенин
Да, честь не возвратится.
Преграда рушена между добром и злом,
И от тебя весь свет с презреньем отвратится
Отныне ты пойдёшь отверженца путём,
Кровавых слёз познаешь сладость,
И счастье ближних будет в тягость
Твоей душе, и мыслить об одном
Ты будешь день и ночь, и постепенно чувства
Любви, прекрасного погаснут и умрут,
И счастья не отдаст тебе ничье искусство!
Все шумные друзья как листья отпадут
От сгнившей ветви; и, краснея,
Закрыв лицо, в толпе ты будешь проходить, -
И будет больше стыд тебя томить,
Чем преступление - злодея!»
Звездич никак не ожидал подобного конца. Ведь он, являясь типичным представителем высшего света Петербурга, всего лишь действовал «по светским правилам». Максимум, чего ожидал князь в ответ – это вызов на дуэль. Будучи офицером, Звездич ничуть не боялся дуэли со штатским Арбениным. «Солнце русской поэзии» - Александр Пушкин, названный Лермонтовым «невольником чести», погиб в подобной ситуации на дуэли с кавалергардом Жоржем Дантесом. Но Арбенин не простой штатский, он – «мавр», таящий зверя внутри себя. Дуэли не будет!
«Это против правил!» - восклицает князь.
На что мавр Арбенин отвечает:
«В каком указе есть
Закон иль правило на ненависть и месть?».
Арбенин отомстил князю Звездичу, и тот вполне заслужил свою незавидную участь. Вспомним, как тот клялся Маске «землёй и небесами и честию моей». И дважды нарушил эту клятву. Плюс к этому и чёрная неблагодарность к человеку, ранее уже спасшему его честь и жизнь. Так что князю досталось по делам его.
А что же Нина? Вначале Арбенин пытается бороться со зверем ревности. Но чем дальше, тем сильнее становится грызущее его изнутри чудовище. Кроме того, в игру вступает и зверь по имени Честь.
«Арбенин
Я сомневался? я? а это всем известно;
Намёки колкие со всех сторон
Преследуют меня... я жалок им, смешон!»
Если с ревностью Арбенин ещё пытается хоть как-то бороться, то с поруганной честью он сделать ничего не может. Вот как Арбенин рассказывает Нине о своих муках:
«Я ж плакал! я, мужчина!
От злобы, ревности, мученья и стыда
Я плакал - да!
А ты не знаешь, что такое значит,
Когда мужчина - плачет!
О, в этот миг к нему не подходи:
Смерть у него в руках - и ад в его груди».
Как смыть позор? На дуэль Нину вызвать невозможно. Жить же обесчещенным Арбенин не в силах. Он решает отравить себя и Нину. Когда на балу жена просит принести ей мороженое, Арбенин подмешивает к лакомству яд.
«Нина
(отдаёт пустое блюдечко)
Возьми, поставь на стол.
Арбенин
(берёт)
Всё, всё!
Ни капли не оставить мне! жестоко!»
Как видно из этой цитаты, Арбенин и сам хотел принять яд, но Нина не оставила ему ни капли. И Арбенин понимает, что его ждут годы безрадостной жизни. Единственное, что его может хоть как-то утешить, это сознание собственной правоты. И в последние минуты жизни и даже в секунды агонии жены, он исступлённо продолжает допытываться от Нины подтверждения её измены и, соответственно, правоты своих действий:
«…тебе уж не поможет
Ни ложь, ни хитрость... говори скорей:
Я был обманут.. так шутить не может
Сам ад любовью моей!
Молчишь? О! месть тебя достойна...».
Казалось бы, зачем Арбенину признание Нины в измене? Зачем этого признания требовали и мавр в новелле Чинтио, и шекспировский Отелло? Они же всё равно не верили своим дездемонам! Как бы те ни оправдывались, какие бы доводы ни приводили. Ведь, уже поздно: дездемоны на пороге смерти. Однако, не смотря на все «улики» и «доказательства», червячок сомнения и надежды всё же грызёт ревнивых «мавров». Всё же не хочется верить, что тебя обманула та, кого полюбил всей душой, ради кого отринул всё своё прошлое, изменил себя, свой привычный образ жизни и мысли. Но тут, как говорится, куда ни кинь – всюду клин! Если жена не изменяла, то «мавр» - обыкновенный убийца и дурак, собственными руками разрушивший своё счастье. А если изменила – то ревность, обида и поруганная честь съедят душу и отравят жизнь, но зато останется чувство правоты совершённой мести. Какое зло – меньшее? Вот почему все «отеллы» столь усердно добиваются от «дездемон» признания в измене, отвергая любые возражения и оправдания. Вот почему, узнав правду, Отелло вонзает в себя меч, а Арбенин сходит с ума.
Итак, Нина Арбенина, русская Дездемона, убита безвинно? Она не нарушала ни расовых законов, ни дочерний долг. Нина всего лишь потеряла в маскараде браслет. Неужели в её случае капитан Жеглов ошибся? Но это для нас, сегодняшних, маскарад – невинное развлечение. А во времена Лермонтова посещение маскарада можно сравнить с нынешними развлечениями в борделе или стриптиз-клубе. Именно поэтому когда Звездич со смехом заявляет баронессе Штраль, что узнал на маскараде «иных из наших дам», то получает в ответ:
«Баронесса
(горячо)
Я объявить вам, князь, должна,
Что эта клевета нимало не смешна.
Как женщине порядочной решиться
Отправиться туда, где всякий сброд,
Где всякий ветреник обидит, осмеёт;
Рискнуть быть узнанной, - вам надобно стыдиться,
Отречься от подобных слов».
А мы знаем, что «порядочная» Нина тайком от мужа посещает маскарад. Баронесса Штраль ездит в маскарад с единственной целью: завести любовную интрижку с князем Звездичем, в которого она тайно влюблена. В реальной, не маскарадной жизни князь не видит в баронессе предмета любви. А в образе Маски той удаётся вскружить Звездичу голову. А Нина зачем ездит в маскарад? Что она там ищет? Так что прав незабвенный Глеб Жеглов, и наказания без вины не бывает! Да, в данном случае наказание не соответствует вине, но ведь Арбенин убил жену вовсе не за посещение маскарада. Потому и его самого ждёт ужасное возмездие за содеянное.
Шекспир заимствовал сюжет новеллы Чинтио почти без изменений. Он хотел просто развлечь театральную публику, пощекотать её чувства и эмоции. Не зря существует такое понятие, как «шекспировские страсти». Лермонтов пошёл гораздо дальше. Этот гениальный мальчик решил обличить порядки тогдашнего петербургского высшего света. Раскрыть его пороки и нравы. И цензура это прекрасно поняла. Автор переделывает пьесу несколько раз, мечтая увидеть её на сцене театра, но неумолимая цензура запрещает все варианты. Зрители увидели «Маскарад» только через двадцать лет после смерти Лермонтова.
«Отелло» и «Маскарад» до сих пор не сходят со сцен театров. Это вечный сюжет, так как зверь внутри нас никуда не делся. Он дремлет, ожидая своего часа. И хватает жертву при первой же возможности. Вот и сейчас я открываю газету и читаю сухие строки криминальной хроники:
«Гражданин А. пригласил в гости своего знакомого В., чтобы отметить день рождения своей сожительницы С. Во время застолья А. приревновал С. к В., схватил со стола нож и убил обоих».
Давай с тобой поговорим О чём-нибудь хорошем... Взгляни, Как всполохи зари На фейерверк похожи!.. Как пахнет мятой В этот час И как прекрасен Вечер... А внук какой Растёт у нас, Да и другой намечен... Невзгоды в память Не бери - Без них Кто в мире прожил? Давай с тобой поговорим О чём-нибудь хорошем.
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 28.07.2013 15:26
Сообщение №: 1191 Оффлайн
…Арбузно пахло свежескошенной травой, а мы сидели в стогу и пили шампанское… Я лежу в тёмной грязной халупе, но аромат разрезанного арбуза на столе возвращает меня в прошлое.
Ах, Михайло Юрьич, я внимательно прочёл Ваши повести обо мне. Вы сделали из меня героя, этакий пример для подражания. И, возможно, сочтёте моё послание к Вам проявлением чёрной неблагодарности. Однако по воле Божьей я стою на пороге смерти. Дни мои сочтены, и поэтому я хочу исповедаться, но не равнодушному и чуждому мне священнику, коий тоже позже получит свою часть моих излияний, а Вам – человеку, изучившему мои дневники, знающему меня лучше кого-либо, попытавшемуся «отмыть чёрного кобеля добела» в глазах света. Я благодарен Вам за всё, что Вы сделали и продолжаете делать для восстановления моей репутации в свете. Я понимаю, что делаете это Вы вовсе не для меня, а исключительно из любви к моей сестре, Вареньке. И всё же, примите мою искреннюю благодарность.
Вы, конечно, не могли не заметить, что дневники мои, волей случая попавшие к Вам, весьма не полны? Возможно, Вас терзали мысли, что же было на вырванных страницах? Рассказы Вареньки, людей, знавших меня, а главное – Ваша необыкновенная фантазия заполнили пробелы, но я должен теперь открыть всю правду обо мне.
Как Вы знаете, мне было девятнадцать лет, когда я впервые влюбился в девушку, которую знал с самого детства – в Верочку Ростову. Сей факт довольно подробно описан в моём юношеском дневнике. Мы тогда жили в Москве. Hаше сближение и тайные встречи мною подробно описаны, я не буду повторяться. Расскажу Вам лишь то, чего не посмел доверить дневнику.
В те сладостно-безумные дни я жил только любовью к Верочке. Забросил Университет, забыл не только про занятия, но и даже про экзамен и, как следствие, остался без аттестата. Hо меня сей факт нисколько не озаботил, а на все вопросы матушки я отговаривался, что экзамен перенесён на несколько недель. Что мне было до Университета, когда мы с Верочкой уже начали постигать науку объятий и поцелуев! Однако обман вскоре вскрылся. Собравшийся консилиум дядюшек и тётушек завершился решением отправить меня в Петербург, в Юнкерскую школу. Там, говорили дядюшки, меня приучат к дисциплине.
Уехать в Петербург, расстаться с Верочкой – это было выше моих сил. Почти на коленях я вымолил у матушки позволение вступить в H… гусарский полк, стоявший под Москвой. Мы продолжали встречаться, обмениваться признаниями и поцелуями.
И вдруг открылась Польская кампания! Hаш полк должен был принять в ней самое активное участие. И вот, однажды, я приехал проститься. Верочка была очень бледна. Когда, посидев немного в гостиной, я встал, простился с присутствующими и вышел, Верочка, пробежав через другие двери и комнаты, встретила меня в зале и молча увлекла в свою спальню. Крепко сжимая мою руку, она произнесла неверным голосом: «О, Жорж, я хочу быть твоею! Клянусь, что бы ни случилось с нами в будущем, я никогда не буду принадлежать другому!» Бедная, она дрожала всем телом. Я, впрочем, тоже. Предстоящее было ново для нас обоих. Именно этот момент и перевернул всю мою жизнь.
У меня ничего не получилось. Совершенно. Hе буду вдаваться в подробности, да это и не требуется: Вы должны прекрасно догадаться сами, Михайло Юрьич, что именно я тогда испытал, и почему ничего не написал в дневнике. Большего унижения и позора я не испытывал в своей жизни никогда, ни ранее, ни позднее. Опрометью сбежав с лестницы, я вскочил на коня и поскакал домой. Вечером пришёл лакей от Ростовых к матушке просить склянку с какими-то каплями и спирту, потому что, дескать, барышня очень нездорова и раза три была без памяти.
Произошедшее было страшным ударом для меня. Я целую ночь не спал, чем свет сел на коня и отправился в свой полк.
Говорят, я храбро дрался. Hикто не знал, почему я так безрассудно рвусь в бой. Я уехал с твёрдым намерением забыть Верочку, но её образ и весь позор произошедшего терзали моё сердце, и только вражеская пуля или клинок могли меня излечить. Как и другие офицеры, я волочился за паннами, но каждый раз, когда приходила пора конкретных действий, образ Верочки всплывал в моей памяти, и я позорно отступал.
После взятия Варшавы меня перевели в Гвардию, а мои матушка с сестрой переехали в Петербург. Там я тоже вовсю волочился за барышнями. Hо только волочился. Особенно усердно и публично я имитировал увлечение уже несколько перезревшей Лизаветой Hиколавной Hегуровой. Ославить юную девушку я тогда ещё не мог, а играть с опытной женщиной боялся. Лиза была ни то и ни другое. Высокая самооценка, и как результат, отказ нескольким женихам, привели к тому, что свататься уже никто не пытался. Так что перейти кому-либо дорогу в своих ухаживаниях за Лизой я не мог. И опытной женщиной она не была. Прекрасная ширма. Проблема была в том, что долго так продолжаться не могло. По Петербургу поползли слухи о нашей скорой свадьбе. Скоро они дошли и до Москвы, до Верочки. Через полтора года после разлуки, я узнал, что она вышла замуж, а через два года в Петербург приехала уже не Верочка Ростова, а княгиня Лиговская. У её мужа, князя Степана Степаныча, разбиралась какая-то тяжба в одном из департаментов. Иначе, как говорил князь, он никогда бы не оставил Москвы и любезного его сердцу Английского клуба.
Приезд Верочки был весьма кстати. Я не мог жениться на Лизавете Hиколавне, в то же время наш разрыв должен был в глазах света иметь какую-либо достойную причину. Ставить на карту репутацию ещё одной барышни я не хотел. А вспыхнувшая с новой силой любовь к Верочке – прекрасное объяснение разрыва с Hегуровой. К тому же Верочка, теперь – княгиня Лиговская, замужняя дама. По законам света я вполне мог публично волочиться за ней, не переходя определённых границ. Да и сами эти границы меня вполне устраивали.
Вы спрашиваете себя, зачем мне репутация ловеласа? Hе проще ли мне было прослыть женоненавистником? Проще, конечно, тем более что даже не пришлось бы притворяться. Однако, мне нужна была ширма, как я Вам уже писал ранее. Hе знаю, как сейчас, но в то время, Михайло Юрьич, в свете не было ничего страшнее, чем попасть в «историю». Благородно или низко вы поступили, правы или нет, но раз ваше имя замешано в историю, вы теряете всё: расположение общества, карьеру, друзей, уважение! Говорить о вас будут два дня, но страдать за это вы будете двадцать лет. Так вот, мне нужна была «ширма», чтобы скрыть от глаз света мою «историю». А имя этой «истории» - Станислав Красинский.
Тут мне придётся вернуться назад, во времена Польской кампании. После одного жаркого боя наш эскадрон остановился на отдых в усадьбе Красинских. Сам пан был недавно убит в бою, и его вдова и сын Станислав носили траур. Однако это не помешало нашим офицерам устроить в их доме пирушку. В подвалах нашлось шампанское, в амбарах – закуска. Когда на коленях победителей стали повизгивать дворовые паненки, я вышел во двор. Стояла тихая южная ночь. Hе было слышно ни выстрелов, ни взрывов. Воздух был чист от пороховой гари и трупной вони. Я вышел за ворота усадьбы и пошёл в поле. Поступок, конечно, глупый, но жизнь, как Вы знаете, в то время мне была совсем не дорога. Я упал в стог свежескошенной травы и заплакал.
И тут появился он, Станислав Красинский. Я думал, он пришёл мстить за отца, порубленную шляхту, разорённые усадьбы, но это оказалось не так.
Мы проговорили почти до рассвета. Hедалеко курился дымком плохо затушенный косарями костерок, а мы сидели, обнявшись, в стогу, окружённые запахами свежего сена, в котором почему-то отчётливо присутствовал аромат свежего арбуза, и пили шампанское прямо из горлышек бутылок. Я рассказал Станиславу всё – мне давно необходимо было выплеснуть из себя этот сгусток боли. Странно, я совершенно не помню, что мне отвечал Станислав. Помню только, что его слова действовали на меня исцеляюще, но смысл их совершенно стёрся из моей памяти.
Под утро выпитое шампанское стало искать выход. Помогая друг другу, мы выбрались из стога и отошли к серому пепелищу угасшего костра. Восходящее солнце осветило два журчащих ручейка, вспенивших холодный пепел. Hаша моча смешалась, как и наши жизни. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. Тяжесть ушла из моей души. Встретившись прошлым утром врагами, этот рассвет мы приветствовали самыми близкими друзьями.
Мы вернулись в стог, ставший нашим брачным ложем. В эту ночь я стал мужчиной. Вы прекрасно знаете, Михайло Юрьич, наши учителя: древние греки и римляне, не считали такую любовь за преступление или нечто постыдное. Однако наше общество, узнав правду, тут же отвергло бы «уродцев». Вот почему сей факт никогда не был отражён в моих дневниках.
Hаш эскадрон простоял в усадьбе Красинских несколько дней, и каждую ночь «наш» стог становился единственным свидетелем родившейся любви.
Именно Станислав рассказал мне историю испанского ловеласа дона Хуана. «Выбирай самую известную и неприступную красавицу, - говорил Станислав. – Чем известней и неприступней она будет, тем лучше. Пусть окружающие убедятся в твоей «любви» к ней. Если и когда крепость всё же падёт, ты просто выберешь себе новый объект «страсти». Все будут уверены, что ты проучил зазнавшуюся красотку. Вы даже можете говорить окружающим правду, что ничего меж вами не было. Всё равно никто не поверит. Ты получишь репутацию дона Хуана, а это отличная ширма для нас».
По окончании Польской кампании, Станислав с матерью перебрались в Петербург. Я помог им устроиться, через знакомых матушки сделал протекцию Станиславу в один из департаментов. Hаши интимные встречи возобновились. Для их сокрытия мне и нужна была ширма, коей стала, сама не подозревая об этом, Лизавета Hиколавна Hегурова. И вот когда наши отношения с Лизой подошли к грани, за которой необходимо было решаться на брак либо разрыв, в Петербург приехали Лиговские. Hаши отношения со Станиславом были настолько прочны и безоблачны, что он посоветовал мне убить двух зайцев одновременно: сменить ширму и имитировать возрождение старой страсти к Верочке. Роман с замужней дамой избавлял от каких-либо разговоров о грядущем браке.
Однако тут Станислав промахнулся. Hе зря говорится, что первая любовь не ржавеет. Встреча с Верочкой вновь перевернула мне душу. И ранее меня самого это почувствовал Станислав. Его ревность была страшна. Она превращала этого красивого, как греческий бог Аполлон, юношу в сущего демона, уродливого Гефеста. Он почти забросил службу, преследуя меня по пятам. Красинский добился в департаменте передачи ему дела князя Лиговского и тем самым получил доступ в дом князя, где я бывал практически ежедневно. Он растратил почти все свои сбережения и деньги, вырученные от продажи усадьбы, лишь бы быть рядом со мною в Александринском или какой-либо ресторации. Его постоянное присутствие и безумные взгляды стали замечать окружающие. С таким трудом сотканная ширма грозила рухнуть. Hаши всё более редкие встречи стали отравлять жаркие споры и глупые упрёки. Всё это постепенно убило мои чувства к нему. Я стал избегать Станислава, и даже однажды специально публично высмеял его в ресторации у Феникса, когда он, как обычно, попытался устроиться за соседним столиком. Я умышленно провоцировал дуэль, хоть это и грозило «историей». Всё же вляпаться в дуэль – гораздо меньшая история, чем если б открылась вся правда наших отношений.
Станислав, наконец, понял и поверил, что между нами всё кончено. Я ждал от него публичных истерик, подмётных писем, согласия на дуэль, но… Его любовь ко мне оказалась сильнее. Однажды вечером, когда, окрылённый вновь расцветшим чувством к Верочке, я летел к Лиговским, торопя кучера тычками в спину и обещанием «на водку», какая-то фигура вдруг бросилась под копыта рысака...
Смерть Станислава Красинского была долгой и мучительной. И все ужасные часы агонии я провёл у смертного ложа, держа его за руку и слушая хрипы раздавленной груди. После похорон я подал рапорт о переводе на Кавказ.
Такова, Михайло Юрьич, моя тайна, которую Вам так хотелось узнать. Мои кавказские приключения, столь увлекательно описанные Вами, весьма меня позабавили. Однако исповедь моя должна быть продолжена. И тут я могу, уже не вдаваясь в излишние подробности, просто поведать суть поступков, кои в основе своей имели весьма мало общего с описанными Вами.
Мой путь на Кавказ лежал через Тамань. Да, были халупа на берегу, старуха с дочкой, Янко-контрабандист, слепой мальчишка, обокравший меня. Дочка хозяйки вовсе не была красавицей. Тощая, чёрная от загара и грязи белобрысая девица с выступающими передними зубами и неразборчивой речью. Я никогда бы не смог увлечься подобной особой и даже не удосужился узнать её имя. Причина нашего возможного сближения крылась в другом. В полку и позднее в Петербурге я много покуролесил с друзьями, но никогда не участвовал в оргиях с девицами определённого сорта. Во-первых, я просто не знал, как вести себя с женщинами, а во-вторых, в среде гуляк было принято обсуждать подробности подобных развлечений, и я боялся, что, в случае повторения моего позора, сей факт сразу же станет достоянием всеобщего обсуждения и насмешек. Если Верочка Ростова никогда никому ничего не рассказывала о том роковом вечере, то общедоступные девицы вряд ли будут молчать. Hо в Тамани всё было по-другому. Я был там проездом, меня никто не знал, и к тому же наутро я уезжал и никогда больше не собирался туда возвращаться. Поэтому я решил сделать ещё одну попытку сближения с женщиной.
Идя на свидание с подружкой Янко, я дрожал, как и в тот первый роковой день у Ростовых. Однако меня ободряло то, что дочка хозяйки, в отличие от Верочки, явно не была неопытной целомудренной девушкой, и я решил предоставить ей всю инициативу действий. Это решение чуть не привело к моей гибели. Моё счастье, что Янко опоздал на наше свидание, и коварная девица не стала его дожидаться, попытавшись в одиночку меня утопить. Эти обстоятельства и моё напряжённое состояние (девица, по-видимому, считала, что я расслаблен и усыплён её примитивными ласками и бессвязным лепетом) спасли мне жизнь, но совершенно не прибавили мне уверенности и опыта в отношениях с женщинами.
Потом была Бела. Вы, Михайло Юрьич, красиво всё описали в своей повести. Hо в основе похищения черкешенки была совсем не любовь, а всё то же моё желание «стать как все», это была третья попытка. Бела идеально подходила для моих целей. Похищение оторвало её от родных и знакомых. Азамат - единственный человек, могший увидеть Белу у меня, сам вынужден был скрываться. Бедняжка общалась только со мной и Максим Максимычем, которому, конечно, не стала бы ничего рассказывать. Я не буду описывать Вам подробности, но, в конце концов, третья попытка увенчалась успехом. У меня, ведь, было достаточно времени и желания для приобретения соответствующего опыта. Мои неуверенность и страх перед женщинами прошли. А так как у Белы не было никакого опыта в данной области отношений, а для меня она была лишь инструментом, то скоро рядом с нею я стал испытывать только скуку и чувство вины за содеянное. Hаша общая неопытность внушила мне мысль, что я знаю отныне всё, что бывает меж женщиной и мужчиной. Между тем, внушив Беле привязанность ко мне, я не смог разбудить и развить в ней женщину. Hо тогда я этого ещё не понимал. Трагический конец этой истории Вы прекрасно описали в своей повести.
И, наконец, мы подходим к ещё одному ключевому моменту, круто изменившему мою жизнь. Я говорю о нашей третьей встрече с Верой, столь интригующе описанной Вами. Это самая слабая часть Вашей повести обо мне. Hо здесь нет Вашей вины, просто Вы не знали глубинных причин моих поступков. Трагедия в том, что в желании обелить меня Ваш талант писателя превратил прекраснейшего человека, Сашу Грушницкого, в дурака и подлеца. Увы, это так, и именно сия несправедливость, а вовсе не Ваши настойчивые просьбы, подвигла меня на эту исповедь.
Я любил Сашу Грушницкого. В нём смешались русская кровь с польскою, и, видимо, поэтому он сразу же по нашему знакомству напомнил мне Станислава Красинского. Грушницкий был столь же юн и красив внешне, и даже фигуры у них были одинаковы. Только первый был блондином, а второй – брюнетом. Скоро я почувствовал, что влюблён в Грушницкого. Будучи его непосредственным командиром, я постарался стать в его глазах героем. Скоро Саша меня просто боготворил. Я был счастлив. Единственное, что вызывало у меня тревогу – это безрассудная храбрость молодого юнкера. Он так мечтал отличиться передо мною, что буквально лез под пули. Я стал его идеалом, другом и наставником во всех делах, как военных, так и личных. В одной из стычек с горцами, Грушницкий закрыл меня от черкесской пули своим телом и был тяжело ранен. И уже мне теперь пришлось, рискуя жизнью вытаскивать его из боя. К счастью, всё окончилось хорошо. После госпиталя Грушницкому вручили за храбрость солдатский георгиевский крест. Hе каждый офицер имеет сию награду. Мечта Грушницкого сбылась: он стал героем. Чтобы окончательно залечить ранение, его отправили на воды, в Пятигорск. Там лечились многие наши офицеры.
Я ужасно скучал по Грушницкому. Тут как раз пришёл приказ о присвоении ему офицерского звания, и я, отпросившись в отпуск, тоже отправился в Пятигорск, чтобы вновь соединиться с ним и сообщить радостную новость.
Hаша встреча прошла не так, как я ожидал. Вот когда я вновь вспомнил Станислава Красинского! Hа сей раз уже мне пришлось побывать на его месте: Грушницкий влюбился в Мери, княжну Лиговскую, и в первые же минуты нашей встречи смущённо признался мне в этом. «Ты поймёшь и простишь меня, как только её увидишь», - лепетал он. А я, ещё не будучи знаком с княжной, уже яростно ненавидел её. «Саша, опомнись, ни одна женщина не будет любить тебя так, как я». Hо он не желал слушать. Hаконец, в отчаянии, я прокричал: «Ладно, давай держать пари, что не пройдёт и двух недель, как твоя Мери влюбится в меня, человека не юного и внешне довольно неказистого, а с тобою даже разговаривать не захочет?» Грушницкий только рассмеялся и с жалостью посмотрел на меня.
Дальнейшие события описаны Вами, Михайло Юрьич, не слишком далеко уходя от внешней правды. А теперь я сообщу Вам внутреннюю.
Hеожиданный приезд Веры перевернул все мои замыслы. Как всегда в её присутствии я совершенно забыл свои прошлые привязанности и планы. Грушницкий, княжна Мери, оказавшаяся родственницей Веры по первому мужу, глупое пари – всё это стало вдруг совершенно не важно для меня, превратилось в ширму, скрывшую от чужих глаз нас с Верой. Мы уже не были, как ранее, юными и неопытными. Вера была вторично замужем и столь же несчастно, как и в первый раз. Я тоже познал к тому времени женщин, страх перед близостью с ними давно покинул меня. Hо ни с одной из них мне так и не удалось испытать счастия взаимной любви.
Я перестал волочиться за княжной и даже прямо сказал ей, что не люблю её. Однако было уже поздно. События тянули меня в бездну, я перестал их контролировать. И вот настала та ночь, когда Грушницкий с драгунским капитаном застигли меня, выходящим из дома Лиговских. Дуэль с Грушницким разрушила моё горькое счастье с Верой.
Я убил его, хладнокровно и намеренно убил храброго честного юношу, у которого вся жизнь была впереди. И все вокруг это знали. Знал я сам, в первую очередь.
Дорогой, Михайло Юрьич, как же Вы с Вашим умом и талантом рассказчика могли так бездарно описать нашу с Грушницким дуэль? Ведь любому здравомыслящему читателю сразу бросится в глаза, что Грушницкий вовсе не лгун и не подлец, как Вы изволите уверять от моего лица. И он, и драгунский капитан говорили чистую правду: они были искренне уверены, что я на их глазах выходил ночью от княжны Мери. И, несмотря на все гадости, что я сделал Мери и Грушницкому, последний яро спорил с капитаном и долго не соглашался на дуэль со мною. И вовсе, как Вы понимаете, не из трусости. Это я настоял на поединке. Даже перед самой дуэлью Грушницкий всё ещё готов был на примирение. Вы сами пишете, как на предложение доктора Вернера окончить поединок миром, Грушницкий отвечает: «Объясните ваши условия, и всё, что я могу для вас сделать, то будьте уверены…» Это я отверг мир и выставил неприемлемые условия прекращения дуэли: потребовал от Грушницкого публичного признания во лжи, в то время как и он, и его соратники были полностью уверены в своей правоте!
Hесмотря на всё то гадкое, что я сделал и продолжал делать Грушницкому, тот нашёл в себе силы не возненавидеть меня и выстрелить мимо. Вы сами офицер, Михайло Юрьич, и должны знать, что промахнуться в тех условиях было невозможно даже штатскому, впервые взявшему пистолет в руки. И уж тем более не мог дать промах боевой офицер, почти год проведший в стычках с черкесами, награждённый «георгием» за храбрость. Грушницкий пощадил меня, врага, разрушившего его счастье, предавшего былую дружбу, опозорившего его любимую. Грушницкий пощадил меня, а я его нет. Я просто убил его, сделав одновременно всех присутствующих соучастниками хладнокровного и подлого убийства, а не свидетелями благородной дуэли.
Зачем я это сделал? Я спасал Веру. Её имя никто не трепал, но, ведь, Мери тоже знала, что я в ту ночь выходил не от неё. Во всём доме никого, кроме Веры и княжны не было. Моё последнее объяснение с княжной и её матерью, отказ от брака, всё расставило по своим местам. Муж Веры был отнюдь не глуп и поспешил увезти её в неизвестность. В одночасье я лишился всего, стал изгоем. Даже доктор Вернер избегал меня, а когда мы всё же случайно где-либо встречались, я читал ужас в его глазах. Все двери для меня были закрыты. Я вновь попал в «историю», причём в такую, из которой не было выхода. Вскоре пришёл приказ о моём увольнении из армии, и я покинул Россию. Дальнейшая моя жизнь прошла в азиатских странах, где я не мог встретить никого из знакомых. Меня там никто не знал, и мои наклонности и пороки не могли никого погубить…
Прощайте, Михайло Юрьич, берегите Вареньку. Вряд ли моя исповедь поможет Вам в намерениях сделать из меня героя нашего времени.
Искренний Ваш почитатель, Георгий Александрович Печорин.
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 29.07.2013 20:15
Сообщение №: 1429 Оффлайн
Рыцарь с трудом сполз с седла. Дальше придётся идти пешком – склон горы становится слишком крут для коня-тяжеловеса и к тому же густо зарос каким-то колючим кустарником. Логово дракона где-то там, наверху. Вот и бурный ручей, который приведёт рыцаря прямо к пещере с сокровищами. Мальчишка-оруженосец, наслушавшись в последней таверне рассказов об огромном огнедышащем драконе, о десятках рыцарей, отправившихся на гору за сокровищем, которое сторожит чудовище, но так и не вернувшихся назад, в последнюю минуту струсил и наотрез отказался сопровождать Питера дальше. Виновато отводя глаза, он трясущимися руками помог рыцарю нацепить тяжеленные доспехи, крепко затянул кожаные завязки панциря, прикрепил к седлу копьё, шлем, щит, меч и небольшой бурдюк с вином. Из-за этого трусливого негодяя Питер последний час плавал в собственном вонючем «соку» внутри раскалившегося на летнем солнце железного панциря, потому что без помощи оруженосца, он вряд ли смог бы надеть его перед боем с драконом.
Подойдя к весело журчащему ручью, рыцарь, лязгая поножем о камни, опустился на одно колено и умылся ледяной водой. Дышать сразу стало легче.
«Интересно, - подумал Питер, - откуда местным крестьянам известно, что этот ручей протекает совсем рядом с пещерой дракона? Никто, ведь, живым с этой горы так и не вернулся!»
Рыцарь снял с коня своё нехитрое имущество и с помощью старого шерстяного плаща попытался увязать его в тюк. Похлопав напоследок по холке флегматично жующего прибрежную травку коня, Питер кряхтя взвалил тюк на спину и двинулся в гору по протоптанной его предшественниками тропе вдоль берега ручья. Очень мешало длинное двухметровое копьё. Оно цеплялось за ветви кустарника, именно вдоль его древка из тюка регулярно что-нибудь обязательно выпадало: перчатка, шлем или кинжал. Карабкаться в гору в раскалённом тяжеленном панцире было и так весьма не легко, поэтому рыцарь не раз проклял своего трусливого оруженосца, когда ему приходилось возвращаться назад за выпавшей вещью и заново увязывать дырявый тюк.
Рыцарю казалось, что время остановилось, и он уже неделю карабкается в нескончаемую гору под палящими лучами остановившегося в зените солнца. У Питера было чёткое ощущение, что это не горный ручей шумит на камнях, а хлюпают лужицы пота в его стареньких сапогах. Уронив на землю тюк, рыцарь неожиданно хрипло закашлялся. Его давно пересохшее горло вместо хрустально чистого горного воздуха втянуло порцию отвратительной трупной вони.
«Дошёл!» - Понял рыцарь.
Ручей здесь делал резкий изгиб и исчезал за нависающим над ним скальным выступом. Берега ручья были густо усыпаны костями, кусками гниющей плоти, ржавыми остатками доспехов и оружия.
Питера замутило. Он нагнулся к ручью, но увидел, что дно того тоже усеяно жуткими останками его предшественников – охотников до чужих сокровищ. Резкий изгиб русла, пороги и железо доспехов не дали воде унести вниз ужасные свидетельства былых сражений. Питер не стал пить отравленную воду. Жажда была невыносима, но рыцарь оставил бурдюк с вином, притороченным к седлу коня. Зачем было его тащить, если путь к пещере дракона пролегал в непосредственной близости от горного ручья? Сдерживая тошноту, рыцарь вернулся немного назад, туда, где можно было дышать чистым воздухом, сел на прибрежный валун и развязал свой тюк. Убедившись, что все вещи на месте, и ничего не потеряно по дороге, Питер, сдерживая отвращение, осторожно вошёл в ручей и лёг на спину. Ледяная вода почти мгновенно охладила раскалённые доспехи и смыла усталость. Дождавшись момента, когда зубы начали выбивать от холода дробь, рыцарь встал, встряхнулся, как собака – хорошо подогнанные доспехи не гремели. Питер справил нужду прямо в ручей, с усмешкой рассудив, что тот не станет от этого грязнее, и, стараясь не поскользнуться на мокрых камнях, вышел на берег.
Расстелив на горячих камнях плащ, рыцарь улёгся на него и расслабился. Он решил отдохнуть и набраться сил перед боем с чудовищем. Очень хотелось есть, пить и спать, но как только жгучее солнце высушило одежду и доспехи рыцаря, тот встал, ещё раз умылся из ручья, стараясь не слизывать капли с губ, надел тяжёлый шлем с узкими прорезями для глаз, толстые кожаные рукавицы, обшитые металлическими пластинками, нацепил на левую руку небольшой продолговатый щит, хотел прицепить к поясу меч, но подумал, что тот при ходьбе будет греметь о доспехи и цепляться за ветви кустов. Вздохнув, рыцарь взял в левую руку копьё, в правую – меч и осторожно пошёл вдоль ручья, безуспешно стараясь не наступать на гниющие останки.
Обогнув скальный выступ, Питер раздвинул густые ветви прибрежного кустарника и увидел в десятке метров за ним тёмный зев пещеры. Оказывается, ручей вытекал прямо из неё. Рыцарь не собирался лезть в логово дракона. Он хотел подстеречь, когда чудовище приползёт к ручью на водопой, и убить его. Теперь хитрый план Питера рухнул.
«Что ж мне так не везёт-то?! – Прошипел сквозь сжатые зубы рыцарь. – Оруженосец – трус, доспехи пришлось тащить самому, еды нет, питья нет, и план боя с драконом теперь новый нужен».
В раздражении рыцарь пнул трухлявое бревно, торчащее из кустов. Неожиданно «бревно» вздулось дугой и захлестнуло рыцаря тугой петлёй. В пяти метрах от Питера из кустарника поднялась огромная змеиная голова, увенчанная кожистым гребнем. Жёлтые глаза с щелевидными вертикальными зрачками злобно уставились на замершего от неожиданности и ужаса рыцаря. Поднявшаяся над землёй гигантская змея и спелёнутый её хвостом рыцарь образовали на площадке перед пещерой огромную греческую букву «омега». Дракон сильнее сжал кольцо, пытаясь раздавить добычу. Половинки панциря со скрипом стали прогибаться внутрь, выжимая из груди рыцаря остатки воздуха. Питер захрипел и, в отчаянии взмахнув мечом, рубанул по «бревну». Дракон зашипел и выдохнул в лицо рыцаря облако пара. Питера спасли шлем и то, что он не мог дышать и зажмурился от боли. Рыцарь остервенело рубил мечом то, что мог достать. Брызги драконьей крови пузырились на металле доспехов. Пружина гигантской змеи резко разжалась, и Питер, словно камень из пращи, полетел со скалы в ручей. Оглушённый падением, он лежал в ледяной воде среди гниющих останков и бессмысленно глядел в сияющее над утёсом небо. Шлем от удара сорвало, в голове гудело. Рыцарь разевал рот, как выброшенная на берег рыба, пытаясь заполнить грудь воздухом, но смятый чудовищной змеёй панцирь мешал этому. Питер с трудом сел и с удивлением посмотрел на словно молью изъеденный шлем и превратившийся в кинжал истаявший меч.
«Кислота! - Понял рыцарь. – В крови и слюне чудовища сильная кислота. Вот тот «огонь», которым «плюёт» в своих врагов дракон».
Питер разрезал остатками меча кожаные завязки панциря. Половинки разошлись, и дышать сразу стало легче. Стараясь не спускать глаз с нависшего над ручьём утёса, рыцарь задом, на ощупь, оскальзываясь на камнях и останках, попятился к противоположному берегу. Он почти добрался, когда на фоне безоблачного неба над утёсом поднялась голова гигантской змеи.
-Господи, помоги мне! – В предсмертном ужасе прошептал рыцарь, глядя, как чудовище всё выше вздымает своё огромное тело.
С изумлением Питер увидел, как раздувается бревноподобное тело змеи, как словно из ниоткуда вырастают короткие передние лапы с длинными кинжалоподобными когтями на них, и вот уже не змея, а огромный дракон стоит на краю утёса на задних лапах и хвосте, злобно глядя на непрошенного пришельца внизу. Неожиданно между задними и передними лапами чудовища распахнулись огромные паруса кожистых перепонок, и дракон взмыл в воздух. Глядя на падающую на него смерть, рыцарь в последнем усилии рванулся назад, но упёрся спиною в прибрежный валун. Смирившись с неизбежным, Питер закрыл глаза. Он ждал смерть, но её всё не было. Где-то рядом страшно шипел, бил крыльями и хвостом по воде дракон, а рыцарь оставался жив и невредим!
Питер открыл глаза. Нанизавшись горлом на его торчащее вверх копьё, над рыцарем бился в конвульсиях дракон. Тупой конец копья глубоко ушёл под прибрежный валун, прислонившись к которому сидел в воде рыцарь. Остриё копья вышло из левого глаза чудовища, туша которого стала проседать по древку всё ниже и ниже, грозя погрести под собой незадачливого рыцаря. Питер неуклюже выскользнул из-под него, стараясь не попасть под удар когтистой лапы или струи кислотной крови. Отбежав от агонизирующего чудовища подальше, рыцарь отбросил пузырящийся от драконьей крови щит и огрызок меча. Он остался совершенно безоружен!
Питер огляделся. Вокруг валялись ржавые остатки рыцарских мечей, булав и кинжалов. Наконец, в прибрежных кустах Питеру удалось найти неплохо сохранившуюся секиру. Видимо, её бывший владелец совсем недавно пытался «освободить сокровище».
«Может, подождать, пока гад сам издохнет? – Подумал рыцарь, глядя на судороги дракона. – А если нет? Кто знает, насколько эта тварь живуча? Ишь, как бьётся! Того и гляди, либо сама освободиться, либо копьё выдернет. Нет, ждать нельзя!»
Рыцарь осторожно подкрался к дракону со стороны выколотого глаза и, широко размахнувшись, что есть силы рубанул чуть ниже насаженной на копьё головы. Ударом перепонки рыцаря отбросило на несколько метров. С трудом выбравшись из кустарника, Питер ощупал себя. Его вновь спас панцирь. Рёбра, кажется, целы, хотя вся грудь наверняка представляет собой сплошной синяк. Подобрав по пути выпавшую из рук секиру, рыцарь вернулся к дракону. Конечно, он не смог одним ударом отрубить тому голову, но, судя по всему, сумел перебить позвоночник. Голова чудовища, спустившись по древку копья, лежала на валуне, а бревноподобное вновь тело беспомощно извивалось в конвульсиях в ручье. Перепонки и лапы со страшными когтями исчезли. Из пасти змеи шипя и пузырясь вытекала кровь, смешанная со слюной.
Рыцарь встал в позу дровосека и, громко хакая, принялся деловито рубить. Опыта у него в этом деле не было никакого, а потому брызги крови и ошмётки мяса летели во все стороны. Хорошо, что ручка секиры была достаточно длинной, иначе наш герой не уберёгся бы от «драконьего огня». Рыцарь почти полностью выбился из сил, пока ему удалось отделить голову гигантской змеи от тела. Отбросив остатки изъеденной драконьей кровью секиры, и сняв остатки своих доспехов, рыцарь, забыв о брезгливости, вошёл в ручей чуть выше ядовито кровоточащих останков и умылся, не обращая внимания на кости и куски тел на дне. Потом потёр гудящую с непривычки поясницу и пошёл к пещере…
-Ну, вот и всё. Вставайте, Пётр Иваныч. Как ощущения? – Мускулистый врач, живая реклама фирмы, помог Питеру сесть. –Ещё несколько сеансов, и Вы станете обладателем фигуры древнегреческого атлета.
-Вы меня обманули! – Хмуро сказал Питер, освобождаясь от шлема виртуальной реальности.
-Выбирайте выражения, молодой человек! – Улыбка исчезла с лица врача. – Наша фирма гарантирует, что за один сеанс, продолжительностью полтора часа, клиент избавится минимум от трёх килограммов лишнего веса. Вы же скинули почти пять! – Врач показал Питеру на электронное табло встроенных в топчан виртуального тренажёра весов.
-Я не об этом, - отмахнулся Питер. – Вы мне обещали, что я буду худеть в процессе захватывающего виртуального приключения. Так?
-Разумеется! Наша методика построена на этом. Когда вам снится, например, кошмар, Вы просыпаетесь в холодном поту, сердце учащённо стучит в груди, мышцы напряжены и тому подобное. Вы спасались от мнимой опасности во сне, а ваш организм реагировал так, как будто всё происходит в реальности. А эротические сны? Признайтесь, Пётр Иваныч, Вы не раз просыпались после таких снов в соответствующем состоянии, а то и более конкретные последствия обнаруживали на простынях своей постели.
-В пещере дракона никаких сокровищ не было! Это обман! – Выдавил побагровевший Питер.
-Ах, вот Вы о чём! Ваше сокровище, дорогой Пётр Иваныч, это – сброшенные килограммы и накачанные мышцы. – Засмеялся врач. – А победа над чудовищем – это просто дополнительный моральный бонус. Ну, Вы же – взрослый человек, студент пятого курса нашего университета, ну сами подумайте: зачем дракону золото, алмазы и прочие драгоценности? Да и где он их возьмёт? Это же животное! Как волк или медведь. Все их желания - хорошо пожрать и безопасно поспать.
-Ничего себе бонус! – Жирные щёки Питера тряслись от возмущения. – Эта поганая змея меня чуть не убила! У меня всё тело болит.
-Уверяю Вас, Пётр Иваныч, Вы были в полной безопасности. Наши клиенты всегда побеждают. Всегда! Никакого риска для жизни и здоровья. Фирма гарантирует. А боль естественна. Разве у Вас её не было после упражнений с гантелями или обычного велотренажёра? Ваши мышцы хорошо потрудились, пока Вы сражались с драконом.
Врач подал Питеру бокал какой-то зелёной жидкости.
-Вот, выпейте. Жажда-то небось мучит?
-Ещё бы! - Питер залпом проглотил прохладный напиток. - А что это?
-Стимулятор, совершенно безвредный, не беспокойтесь. Вкупе с обезболивающим. А теперь попробуйте встать. Голова не кружится? Вот и отлично! Душ за той дверью, Пётр Иваныч. Там же и Ваша одежда. Одноразовую пижаму, что сейчас на Вас, бросьте в мусорный контейнер. На нём есть соответствующая табличка, не ошибётесь.
Разъярённый Питер в одних трусах вывалился из душа.
-Что это такое? – Заорал он, выпячивая вперёд трясущуюся, как студень, грудь, на которой мокро блестело всеми цветами радуги пятно огромного синяка. – Это – ваша хвалёная безопасность? А если б дракон меня укусил или забрызгал своей кровью, в каком виде я бы встал с вашего тренажёра? И встал бы вообще?
-Успокойтесь, Пётр Иваныч, не надо так кричать, - озабоченно ответил врач, нажимая кнопку вызова медсестры. – Принесите успокоительное и мазь от ушибов. – Приказал он вбежавшей девушке.
-А если б дракон меня убил?! – Взвизгнул в ужасе Питер, плюхаясь в кресло, ноги его не держали.
-Это исключено! – Твёрдо ответил врач. – Наш клиент всегда побеждает. Ранить, а тем более изувечить его совершенно не возможно. О смерти же вообще речи не может быть. Сюжеты к нашему виртуальному тренажёру писали лучшие программисты страны. Приборы непрерывно контролируют состояние клиента и в случае малейшей опасности для его здоровья – Вашего здоровья, Пётр Иваныч! – немедленно прекращают сеанс.
Вошедшая медсестра ловко сделала Питеру укол и начала наносить на синяк толстый слой какой-то жёлтой вонючей мази.
-Я подам на вас в суд! – Оттолкнул медсестру Питер. – За моральный и материальный ущерб. Вы обещали мне похудение в комфортных условиях, а не синяки.
-Вы, молодой человек, видимо, невнимательно читали договор. – Холодно усмехнулся врач, взмахом руки отпуская медсестру. – Там есть пункт 23.4.13, в котором оговорено, что фирма не отвечает за последствия, если клиент окажется ярко выраженным стигматиком. Наши юристы не зря едят свой хлеб.
-Что ещё за стигматики? – Растерянно пробормотал Питер. – Нет в договоре никаких стигматиков.
-Разумеется, в договоре применены научные определения и юридические формулировки. Это я для Вас упростил суть. Вы, ведь, знаете, кто такие стигматики, Пётр Иваныч? – Ехидно поинтересовался врач.
-Конечно, знаю! – Обиделся Питер. – Какие-то религиозные фанатики, у которых иногда появляются кровоточащие раны на руках и ногах, как у Христа, прибитого к кресту.
-Так вот, дорогой Пётр Иваныч, как оказалось, Вы тоже обладаете подобными способностями. То бишь, Ваш организм реагирует на воображаемую рану так, как будто она настоящая, и эта рана, в данном случае синяк, реально появляется на Вашей груди. Это создаёт нам с Вами определённую проблему.
-Вы хотите сказать, мне придётся вернуться в обычный спортзал к велотренажёрам, гантелям и штангам? – Уныло протянул Питер.
-Вовсе не обязательно! – Всплеснул мускулистыми ручищами врач. – Просто придётся отказаться от экстремальных сюжетов, всяких там битв и сражений, гладиаторов и пиратов, рыцарей и мушкетёров, столь любимых людьми вашего возраста. Но у нас есть масса и менее опасных в плане травматизма приключений. Альпинизм, например. Не желаете, Пётр Иваныч, подняться на Джомолунгму?
-Нет, спасибо! – Резко отказался Питер. – Я уже достаточно сегодня полазил по горам. К тому же мне не хочется после сеанса лечить возможные обморожения.
-Да, простите, не подумал… - Врач вывел на экран компьютера какой-то список и начал его быстро просматривать. – А вот и то, что Вам нужно! – Наконец радостно воскликнул он. – «Гарем султана»! Никакого риска, масса удовольствий, и синяки только от поцелуев страстных красавиц. Фирма гарантирует потерю не менее четырёх килограмм лишнего веса за сеанс! Целый час сплошных удовольствий. Как Вам такой сюжет, Пётр Иваныч? Впрочем, если у Вас несколько иная ориентация, то у нас есть тут…
День сегодня тих и ясен, разлетались комары. Пышной кроной старый ясень укрывает от жары.
В гамаке лежу, вздыхая, и одну лелею мысль: вспомнит кто добром? Похает? Так ли прожил свою жизнь?
Всё ж, годочков мне немало, повидал весь белый свет. А грешил? Ну, что ж - бывало... У кого грехов-то нет?
Но когда меня не будет, когда кончится мой век, чаю, чтоб сказали люди: неплохой был человек...
МЕЧТА
Встрепенётся память сердца - и, внимая соловью, словно вдруг откроет дверцу в юность пылкую мою.
Были все мы так беспечны. Где вы, други? Горек след. Всё тогда казалось вечным... А ведь вечности-то нет!
И давно уж я не молод, и ошибкам несть числа. И крадётся тайный холод в глубь душевного тепла.
Мне твердят: «Ты жил достойно, хватит вглядываться вдаль. Знай носи себе спокойно ветеранскую медаль!»
Но опять восток алеет, надевает май наряд - и вдоль парковой аллеи льёт сирень свой аромат.
И, от запахов хмелея, я гоню с души печаль. О минувшем не жалея, вновь стремлюсь по жизни вдаль.
Я хочу, пока есть время, повидать весь белый свет... Старость для меня не бремя - просто стремя зрелых лет!
Я хочу денёчек каждый, словно заново, прожить и успеть о самом важном строчки новые сложить.
...Мне 70. Вся жизнь прошла, считай. Ещё бы двадцать, И хоть в ад, хоть - в рай. Я думаю, такая всюду мука: В аду - огонь, в раю безгрешном - скука.
А я грешил, ну что теперь скрывать - Запретный плод так сладостно срывать. И я срывал, приутолялась жажда Познания - что плод скрывает каждый?..
И вот уже вся жизнь прошла, считай. Ждёт Божий суд: Мне - в ад идти, иль - в рай? А!.. Всё равно, такая всюду мука: В аду - огонь, в раю безгрешном - скука.
В огне геенны медленно сгорю, А в жизни вечной нервы все порвутся: Ну, например, как мне не обернуться Во след красотке в праведном раю?!
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 02.08.2013 17:45
Сообщение №: 1988 Оффлайн
-Николай, десять лет назад в своём интервью, данном Виктору Мельникову, ты назвал себя «невостребованным писателем». Тебя не печатают официальные издательства, но зато несколько твоих крупных вещей поместил на своих страницах «Коломенский альманах», гордящийся высоким уровнем своих авторов. Как ты можешь объяснить такое противоречие?
-Давай сразу определимся, о чём мы с тобой будем говорить: о сёрьёзной литературе или о литературе вообще. Если говорить о литературе вообще, то проблемы такой «стать писателем» для меня никогда не существовало. Я мог стать писателем-детективщиком, у меня прекрасно получаются любовные женские романы, я мог вписаться в любую серию и писать очень быстро, по роману в десять листов за три месяца. Я и сейчас могу это делать, даже не смотря на мой возраст, потому что такие книги делаются по трафарету. Тут нет никаких проблем. В любой момент, правда, автору, пишущему нынешнюю фантастику может позвонить издатель и сказать: «Вот ты пишешь о гоблинах, а они уже не в моде, надо писать об эльфах». И первое, что делает такой автор – просто заменяет в написанном тексте гоблинов на эльфов! Он знает, что это пройдёт.
-Ну, это сейчас в порядке вещей, потому что сегодня вообще в моде выворачивать понятия на изнанку, делать белое чёрным, а чёрное – белым. Поэтому сделать гоблина эльфом для таких авторов никаких проблем не составляет.
-Вот такие авторы так и делают, и поделками таких писателей завалены все книжные прилавки.
-Значит, ты не захотел становиться автором развлекательной литературы. Давай тогда поговорим о тебе и твоём творчестве.Когда ты начал писать? Судя по автобиографии, твоя первая публикация была в 18 лет. Что это было: рассказ, очерк или что-то ещё?
-Я начал писать где-то в пятнадцать лет. Это был пиратский роман. Я досконально изучил эту тему, ходил в библиотеку, по букинистам. Написал роман в четырёх томах, там действовали и пираты, и иезуиты, словом, кого там только не было. А потом я прочитал книгу «Наследник из Калькутты» и понял, насколько я не дотягиваю до такого уровня. Я увлёкся сценариями, пытался поступать во ВГИК на сценарный факультет. В 18 лет я стал внештатным корреспондентом «Коломенской правды» и там писал всё подряд: очерки, фельетоны и так далее. Сюда же я принёс и свой первый рассказ. Он назывался «Судья и болельщик». Эту историю рассказал мне один мой друг, заядлый болельщик. В общем, во время футбольного матча зрители были недовольны судьёй, кричали знаменитое «судью на мыло!» и так далее. И вот один из них в перерыве сбегал, купил мороженое, растопил его, сел рядом с проходом, и когда судья после матча проходил мимо в раздевалку, вылил это растаявшее мороженое тому на лысину. Вот этот смешной случай я и оформил в рассказ, конечно присочинил в конце, что болельщик и судья позднее подружились.
-И этот рассказ был напечатан в «Коломенской правде», когда тебе было 18 лет?
-Да. Сразу, моментально. Это же было весело!
-Итак, с тех пор, как ты начал писать, прошло почти 50 лет. И за это срок сколько было написано тобою романов, повестей, рассказов?
-Было написано очень много всего. Когда я начал писать и ушёл из журналистики, я долго боролся, но так и не смог до конца изжить журнализм из своего стиля. Практически до сего дня. Невозможно это изжить! Хотя есть писатели, которые успешно используют журнализм в своей художественной прозе. Их художественные рассказы написанные в стиле журналистского репортажа вызывают у читателя ощущение реальности описываемых событий, хотя тема и направление их произведений давно устарели.
-Тут я не могу согласиться. Тема не может устареть, потому что люди-то не меняются. Меняется вокруг них обстановка, но люди остаются те же самые.
-Ты говоришь, тема не может устареть. Ну, попробуй почитать тогда, например, писателя-деревеньщика Овечкина!
-А зачем мне читать Овечкина? Я говорю не про писателя: писательский стиль может устареть, сам писатель может устареть, а вот те проблемы, которые он поднимает, устареть не могут. Потому что у людей всегда одни и те же проблемы и желания. Одни и те же! Где бы они ни жили. Меняется вокруг них обстановка, но все люди хотят жить лучше, хотят любить и быть любимы. Словом, хотят нормально жить! Во все времена. Никто не хочет воевать, кроме правителей, у которых всё то же неизменное желание расширения личной власти. Поэтому я и говорю, что люди и их проблемы практически не меняются с прошедшими веками. Меняются масштабы этих проблем, обстановка вокруг людей, меняется то, как они говорят, во что одеваются и что едят. Но вот проблемы остаются практически вечными. Недаром говорится, что в литературе сюжеты можно пересчитать по пальцам одной руки.
-Хорошо, а как ты узнаёшь об этих людях? О том, как они жили или живут, об этих проблемах их вечных?
-Разумеется, от писателей.
-А писатели как узнают?
-А писатели от других писателей, своих предшественников. Они ведь должны на что-то опираться в своём творчестве.
-Ну, это ты их идеализируешь! Я вот написал о Матвее Башкине, который к самому царю пробился, чтобы высказать тому своё мнение. А остальные сидели молча! О таких, как Башкин, никто правду не написал и не пишет. И ты о них никогда правду не узнаешь.
-Так любой писатель пишет субъективно: так, как он видит и понимает; сам решает, о чём он будет писать, а о чём не будет.И это вполне понятная позиция: а как он ещё может написать? Только субъективно. Объективной информации вообще не существует. Она всегда субъективна.
-Ну, ты опять идеализируешь. Одно дело, что писатель сам напишет, другое – что с его вещью сделают в издательстве.
-Правильно! Это ещё одна накладка. Вот я и говорю, что объективной информации не существует. Она всегда отредактирована. Всегда! Я не верю, что сейчас не существует цензуры. Цензура – она прежде всего внутри самого человека. Автор сам рецензирует и цензурирует свои вещи, а потом за это берутся окружающие его люди. Ну, это моя личная позиция, но интервью-то мы берём сейчас у тебя, а не у меня, так что давай вернёмся к моему вопросу о 50-летии твоего творчества. Сколько и чего за этот срок тобою написано?
-Да, написано было очень много. Но каждый год, до выхода соответствующего запрещающего указа, за этим окном, во дворе дома каждое первое сентября разжигался огромный костёр, куда летели мои рукописи.
-И с каких пор это аутодафе началось?
-Лет с тридцати. Теперь я, конечно, не жгу, а просто стираю файлы с компьютера.
-А зачем ты это делаешь?
-На этот вопрос ответил в своё время Гоголь. Его как-то спросили: «Сударь, как рождаются Ваши великие произведения?» И он ответил: «Из дыма, сударь, из дыма!» «Как это – из дыма?» «Пишу и сжигаю, пишу и сжигаю».
-Но из этого «пишу и сжигаю» должно же что-то родиться и остаться, как у того же Гоголя?
-Я всё сжёг. Может где-то что-то и осталось… Какой-нибудь рассказ, но… Дело в том, что я перескочил своё время, увлекшись этими пожарищами. Я перескочил через своего читателя и издателя. И мои вещи не вписываются в сегодня, потому что они далеко опережают настоящее. Я в своих произведениях рассматриваю проблемы, далёкие отсюда. Это не фантастика.
-Но чтобы твои произведения увидели читатели будущего, их надо прежде всего сохранить. Если ты и далее будешь их «сжигать», то кто же тогда их сможет прочесть?
-Нет, я уже достиг такого уровня, когда сжигать нет необходимости.
-Это обрадует твоих будущих читателей. А вот то, что ты сжёг свои прошлые произведения, создаёт весьма ощутимые трудности литературоведам: им трудно будет проследить, как менялось твоё писательское мастерство со временем.
-Я не жалею, что всё сжёг: все те вещи давно устарели. Осталось только то, что было где-либо напечатано. Тут я уже ничего изменить не могу.
-Недавно у тебя появился личный сайт в интернете. Какова была цель его создания?
-Я могу поговорить с тобой или с кем-то ещё. Но кто услышит наши разговоры? У меня нет денег, чтобы издать свои книги. Интернет – единственная возможность донести мои взгляды до будущих поколений.
-То есть, у тебя появилась возможность обратиться к читателям напрямую, минуя всяческих посредников?
-Да, может быть, скорее - к самому себе.
-Есть уже отклики на выложенные тобою произведения?
-Да. Но я жёстко чищу свой сайт, убираю все следы злопыхательства, грязных технологий и даже восторженные отзывы, если их авторы не уловили сути прочитанного. Поначалу я пытался добросовестно отвечать всем, но сейчас отказался от этого и пишу ответы в своём «дневнике писателя». Хотя с некоторыми читателями я сохраняю и личную переписку.
-И последнее: может, есть вопрос, который я не задал, но на который ты хотел бы ответить?
-Я хочу сказать самое главное: несмотря на то, что меня не печатают, я - счастливый человек!
Октябрь 2010 г. Беседовал Сергей Калабухин
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 05.08.2013 12:33
Сообщение №: 2410 Оффлайн
-Прекрасно, мальчик! Ты становишься настоящим мастером. Вот только...- Старик отошёл от картины ученика, сел в кресло у пульсирующего жаром камина. - Я же много раз говорил тебе: пиши только то, что ты сам видел, хорошо знаешь.
Гибкий безусый юноша осторожно поставил на стол подсвечник, порывисто опустился на одно колено перед стариком.
-Но, учитель, твои рассказы о далёкой стране, где нет богатых и бедных, где все люди свободны и счастливы, где нет войн, голода и болезней, живут во мне. Я вижу цветущие города, смеющиеся лица детей и женщин, плывущих в солнечном небе на летающих кораблях!
-Мальчик, без фантазии нет гения. Тебе всего пятнадцать лет, ты ещё очень юн, но я ясно вижу твоё будущее. Тебя ждёт великая слава. - Старик подбросил полено в пылающий камин. - Пиши пейзажи, натюрморты, стражников у ворот, нищих пилигримов, торговцев, портреты. Помни, мы живём в страшном мире. Я бы давно сгорел на костре, если б не жадность и тщеславие епископа. Каждый месяц я дарю ему одно из своих полотен. Но если люди узнают, о чём я тебе рассказываю, если увидят эту твою картину, даже епископ не спасёт нас от костра.
-Эй, колдун, отворяй! - Забарабанили в дверь.
Ученик мягко скользнул к окну.
-Сандрелли, придворный живописец!
-Открой. - Старик встал, сорвал с подрамника картину ученика и бросил в камин. Огонь мгновенно слизал с холста счастливые улыбки и смех летящих меж облаков людей.
Громыхая сырыми ботфортами, в мастерскую вошёл закутанный в короткий чёрный плащ высокий полный человек.
-Ты ещё жив, старый колдун? - прорычал вместо приветствия Сандрелли. Сняв широкополую шляпу с поникшими от дождя перьями, он бросил её ученику и, задевая длинной шпагой за подрамники, прошёл к камину и сел в кресло хозяина.
-Некогда мне пить твою кислятину! - Раздражённо подёргал кошачьими усами Сандрелли. - Ты сделал то, что мне надо?
-Да, сеньор, с божьей помощью ваш слуга сделал проект нового дворца для герцога.
Ученик развернул на столе эскизы дворца. Маленькие тёмные глазки гостя зажглись, пухлые щёки затряслись. Не сдержав возглас изумления и восторга, Сандрелли вскочил с кресла и склонился над столом. Старик придвинул поближе свечи, чтобы ни одна линия не осталась незамеченной и неоценённой заказчиком.
-Ты не колдун, старик, ты - сам дьявол! - Сандрелли бросил на стол туго набитый монетами мешочек, спрятал эскизы на груди и выбежал под дождь, забыв укрыть свои свисающие до плеч кудри шляпой.
Старик стряхнул с кресла натёкшую с плаща гостя воду и сел у огня. Ученик запер дверь и опустился на пол у ног старика.
-Учитель, я не понимаю, почему ты меняешь свои прекрасные картины на бездарную мазню? - спросил юноша, разбивая кочергой в мерцающую пыль остатки сгоревшего холста.
-Запомни, мальчик, важно не имя художника, стоящее на картине, а сама картина. Пусть епископ берёт мои полотна и подписывает своим именем. Меня это не волнует. Зато его уродливые творения не омрачат ничей взор, не подадут дурной пример. Пусть образцом будут мои картины и проекты, а не мазня епископа или Сандрелли. Слышишь? К нам опять стучит гость, открой.
Ученик ввёл невысокого измождённого мужчину со свёрнутым холстом в руках. С обвисших полей размокшей шляпы на потемневшую от влаги куртку струилась вода.
-Проходи сюда, к огню, обсушись, - предложил старик. - Кто ты? Хочешь обменять свою картину на одну из моих?
Ученик подтолкнул робкого гостя. Оставляя мокрые следы, тот подошёл к камину, положил рулон холста на стол и протянул к огню покрасневшие руки.
-Да, - хрипло каркнул гость. - Я не могу продать свою картину. Мне нечего есть, негде жить. Вчера я продал кисти и краски, чтобы заплатить за кусок хлеба и ночлег.
Старик то отступал назад, то подходил вплотную к быстро надетому учеником на подрамник мокрому, как и его хозяин, холсту. Наконец положил руку на плечо гостя.
-Как твоё имя?
-Джузеппе.
-Я не возьму твою картину, Джузеппе.
-Бог отступился от меня, дьяволу я тоже не нужен. Что же мне теперь делать?
Старик взял гостя под руку и ввёл в соседнюю комнату. Ученик зажёг свечи. Блики огня заплясали на развешенных по стенам картинах.
-Смотри, Джузеппе, - сказал старик.
Оставив гостя одного, они вернулись в мастерскую. Старик сел в своё кресло. Отблески огня в камине окрасили алым цветом его изрезанное морщинами лицо, озарили седину длинных густых волос и мохнатых бровей. Ученик молча встал перед дымящимся паром холстом.
-Мальчик, принеси мне глоток вина. Сегодняшний день надо отметить.
-Чем же он хорош, учитель? С утра льёт дождь. К тому же ты сам не раз говорил мне, что вино губит художника.
-Ты прав, ничего не надо. Готовься в дорогу, малыш. Как только прекратятся дожди, ты отправишься в Рим.
Полуночным лунатиком в мастерскую вошёл Джузеппе.
-Мальчик, дай нашему гостю кисти и краски. Теперь он знает, чего не хватает его картине.
Мгновенье поколебавшись, Джузеппе решительно подошёл к своему просохшему холсту и твёрдой рукой нанёс несколько мазков. Мальчик одобрительно кивнул и развернул картину так, чтобы учитель заново оценил работу гостя.
-Иди к герцогу, скажи ему, что старый колдун отказался купить твою картину. Мальчик, возьми мешок Сандрелли, отсыпь Джузеппе половину...
Искры взлетали в чёрное небо, соперничая со звёздами. Пламя ревело, пытаясь десятками языков лизнуть кровавую луну. Но ещё громче ревела беснующаяся толпа.
-Проклятый колдун! Давно пора было его изжарить!
Тонко взвизгивая, мальчик бросался на плотную массу потных орущих фанатиков, пытаясь пробиться к горящему дому учителя, но стена тел каждый раз отшвыривала его назад. Неожиданно чьи-то сильные руки перехватили падающего на брусчатку ученика.
-Не надо, мальчик, нельзя туда. Они и тебя кинут в огонь. Учителю уже никто не сможет помочь.
-Джузеппе, за что?!
-Ты разве ничего не знаешь?
-Учитель вчера отправил меня в Рим, посмотреть Вечный Город. Я не смог уйти далеко: мне не понравилось, как он прощался со мной.
-Значит, он знал...
-Жги колдуна! Поджаривай дьявола! - проревел рядом знакомый голос. Сандрелли, чёрный от сажи, в прожжённом плаще, выхватывал у людей плачущие смолой факелы и швырял их через головы в бушующие пламенем окна горящего дома.
-Проклятый колдун, - рычал он, топорща опалённые кошачьи усы. - Как же мы теперь... без тебя? - Вдруг слёзы прорезали светлые полоски на полных щеках. Закрыв лицо плащом, Сандрелли исчез в тёмном переулке.
-Уйдём отсюда, - Джузеппе увлёк юношу прочь от беснующейся толпы. - Когда я неделю назад пришёл к герцогу и передал ему слова Мастера, герцог не глядя купил мою картину и взял меня придворным живописцем. Он сказал, что Мастер отказывается только от настоящих шедевров.
-За что они его?
-Сегодня утром все картины Мастера исчезли!
-Куда?
-Не знаю. Висят в рамах чистые холсты, без единого мазка, если не считать подписей тех, кто их присвоил. Епископ в ярости! Жаль Мастера - такая ужасная смерть…
-Нет, я не верю! Он не умер! Он улетел в свою прекрасную страну.
-Бедный мальчик, ты болен от горя. Пойдём ко мне.
Сноп огня взметнулся в небо. Грохот рухнувшего дома слился с торжествующим рёвом толпы.
-Эти безумцы радуются. Они думают, что смогли убить Мастера, что уничтожить идею, мысль, красоту так же легко, как задуть свечу. Но мы то живы, мальчик! Мы живы, и у нас есть кисти и краски. И нас уже двое. Прости, я не знаю, как твоё имя?
-Зови меня Леонардо.
Прикрепленные файлы:
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 05.08.2013 16:21
Сообщение №: 2424 Оффлайн
Горели уши, Больно-больно, И щёки в ссадинах, И нос. Но улыбался он, Довольный, Что снова Ей Сирень принёс.
Цветы в охапку Дерзко смяты, Сверкает в них Роса огнём... Не хмурься, сторож Бородатый, - И ты был молод И влюблён!
Родные не знали
Родные не знали, Родные не ждали, Не думали даже, Про то не гадали, Что как-то под вечер, Обнявши за плечи, Девчонку чужую Он в дом приведёт, Ведь не было речи Об этой вот встрече, А он уж невестой Девчонку зовёт.
Родные смутились, Родные дивились И в тесной прихожей Угрюмо толпились, Глазами косили: "Мог выбрать красивей... " Ни слова девчонке На тёплый привет. - Ах, Вася, Василий... Что ж нас не спросили? - Но лучше Маринки, По-моему, нет!
СВАДЬБА
Звучали тосты - Пир горой! И пел баян, Не умолкая. А за калиткою Резной Кадриль гремела, Завлекая.
Кричали "Горько!" Молодым. Невесту сравнивали С зорькой... И верилось, Что и седым Не будет им, Влюблённым, Горько.
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 10.08.2013 10:36
Сообщение №: 2961 Оффлайн
Размышления над страницами исторического романа Ивана Лажечникова «Последний Новик».
В 2010 году моя родная Коломна и, уверен, не только она, отметила 220 лет со дня рождения замечательного писателя, «русского Вальтера Скотта», как называли его современники, Ивана Ивановича Лажечникова. Ранее, как это ни прискорбно, я читал только его исторический роман «Ледяной дом», которым некогда восхищался сам великий Александр Дюма. И не только восхищался, но и даже самолично перевёл этот интереснейший роман на французский язык!
Иван Лажечников мой земляк, родом из нашей древней подмосковной Коломны. Поэтому знаменитый «Ледяной дом» всегда был в любой городской библиотеке. А вот «Последний Новик» я смог найти только сейчас.
«Последний Новик» просто насыщен интересными для любого читателя персонажами и событиями. В нём несколько сюжетных линий, переплетающихся между собой. Масштабные батальные сцены сменяют любовные интриги, примеры пламенного патриотизма и верности соседствуют со сценами предательства. Любовь в романе Лажечникова присутствует во всех своих видах: платоническая, взаимная, безответная, преступная страсть, любовь братская, материнская, к Родине и т.д.
Лажечников описывает в своём романе времена более чем столетней (для него и тогдашнего читателя) давности. Поэтому он ненавязчиво разъясняет читателю подоплёку исторических событий в авторских отступлениях и ремарках, органично вплетённых в повествование. Роман исторический в полном смысле этого слова. Сам Иван Лажечников пишет:
«Началу работы над романом предшествовала полоса исторических изучений.... Чего не перечитал я для своего "Новика". Могу прибавить, я был столько счастлив, что мне попадались под руку весьма редкие источники. Самую местность, нравы и обычаи страны списывал я во время моего двухмесячного путешествия, которое сделал, проехав Лифляндию вдоль и поперёк, большею частью по просёлочным дорогам".
Эта насыщенность «Последнего Новика» историческим материалом и авторские ремарки возможно были вполне достаточны для современников Лажечникова. Но мне их не хватило. Уж больно поверхностно преподавали нам описываемые в романе времена и события в советской школе. Да и в нынешней вряд ли дело преподавания русской истории обстоит лучше. Я читал «Последний Новик» и не находил ответов на возникающие у меня вопросы.
Во-первых. Действие романа происходит 300 лет назад в Ливонии, Ингерманландии и Финляндии. То есть, на территории нынешних Латвии, Эстонии и Карелии. А где же в романе латыши, эстонцы, финны? Одни немцы и шведы! И эта ситуации, судя по ремаркам автора романа, сохраняется и через 130 лет после описываемых в «Последнем Новике» событий!
Во-вторых. Почему русский царь Пётр Первый считает Ингерманландию своей вотчиной? Как само собой разумеющееся в одной из авторских ремарок Лажечников пишет: «В Лифляндии места имеют иногда по три и четыре названия: немецкое, латышское, чухонское и русское». Как такое получилось?
И я тоже полез в исторические источники.
Европейские страны, а вернее их короли и императоры, постоянно воевали друг с другом. Войны длились годами, десятилетиями, была даже Столетняя война! Но все распри немедленно откладывались, стоило лишь России сделать малейший шажок в сторону Европы. Вчерашние враги тут же объединялись и общими усилиями старались «загнать русского медведя в его берлогу». Европа не желала, да и сейчас не желает признавать «северных варваров» равноправными членами «западной цивилизации».
Когда внутри европейские разборки стихали, папа Римский старался организовать какой-нибудь крестовый поход и сплавить большую часть освободившейся вооружённой массы подальше от себя. Во время одного из таких походов крестоносцы попутно разгромили и уничтожили самого главного врага папы и католической церкви вообще – православную Византийскую империю, место которой в духовном мире с тех пор заняла Русь.
Русь росла, мужала и всё активнее заявляла о себе. А это значит, что уменьшалось влияние папы Римского и формально подвластных ему европейских монархов на сопредельные Руси территории и населяющие их народы. В первую очередь это касается Украины и Прибалтики. Московская Русь усиливалась, а крестоносцы слабели и теряли «Святую землю».
Папа Римский решил «одним ударом убить несколько зайцев»: он организовал крестовый поход не в Палестину, а в Прибалтику, тогдашнюю Ливонию, населённую племенами латышей и эстонцев. Официальной целью крестоносцев было объявлено обращение ливонских язычников в католическую веру. Разумеется, это был лишь предлог для удаления из Европы большой массы вооружённых людей, захвата новых территорий и усиления религиозного натиска на православную Русь.
Для реализации поставленных задач был создан рыцарский Ливонский орден, костяк которого составляли германцы. Рыцари с воодушевлением кинулись огнём и мечом крестить несчастных латышей и эстонцев. Захватив Ливонию, орден не остановился, а двинулся на Русь. Ведь именно православная Русь была главной целью папы Римского, он хотел уничтожить наследие Византии и обратить русских в католическую веру. Собственно, эти надежды и по сию пору не покидают Римских пап.
Всем нам известно имя князя Александра Невского, разбившего войска Ливонского ордена на Чудском озере во время Ледового побоища. А ведь был момент, когда новгородцы всерьёз решали, не принять ли им власть князя-католика! К счастью, орден был остановлен, хоть и сумел занять некоторые русские земли. Князь Александр до конца своих дней яростно и смело воевал с Ливонским орденом, но в то же время подавил несколько русских восстаний против монголов. Почему такая двойственность? Да потому, что война с орденом была войной не только за землю, но и за веру, за сохранение православия! Монголы были веротерпимы, они лишь брали дань, не претендуя на духовные ценности и местную власть покорённых ими народов.
Другое дело – католический орден! Русские наглядно видели, какая судьба постигла эстонцев и латышей. Фактически Ливония так и не стала полноценным государством. Это была территория, полностью подвластная католическому военному рыцарскому ордену, который построил здесь около пятидесяти замков и постоянно подпитывался кадрами из Германии. Местному населению изначально было определено место бессловесного и бесправного рабочего скота. Так что «ливонцами» в Европе всегда называли лишь правящую верхушку, говорившую и писавшую на немецком языке.
Латыши и эстонцы часто бунтовали против своего тяжелейшего рабского положения. Русь всегда, как могла, помогала восставшим и принимала беженцев. По этому поводу между Русью и Ливонским орденом не раз возникали, как сейчас бы сказали, дипломатические конфликты. Орден требовал от Руси возвращения бежавших рабов, т.к. всё его благополучие было основано на эксплуатации коренного населения.
Быстро росшей Руси остро требовались квалифицированные специалисты во всех областях: архитекторы, строители, оружейники, металлурги, книгопечатники и т.д. Русские купцы хотели напрямую выйти на европейские рынки. Но Европу категорически не устраивало усиление Руси. Против неё была установлена настоящая культурная, технологическая и экономическая блокада. Специальным декретом германский император запретил пропускать через подвластные ему земли в Россию европейских квалифицированных работников и уж тем более отпускать своих, а в Ливонии за подобное деяние вообще грозила смертная казнь! Это был первый «железный занавес», которым Европа отгородилась от Руси.
Во времена правления царя Ивана Грозного значительно окрепшая и заметно расширившая свои границы Русь, наконец, накопила достаточно сил, чтобы бросить вызов Ливонскому ордену. За несколько лет тяжелейшей войны Русь фактически полностью разгромила орден, большая часть Ливонии была захвачена русскими войсками, которым оказывало всяческую помощь местное население – латыши, эстонцы, русские. И тогда Европа впервые открыто объединилась против Руси. Вчерашние враги – Польша, Литва, Дания, Саксония и Швеция объединили свои усилия. Не для того, чтобы спасти Ливонский орден, а для того, чтобы отбросить Русь от Балтики и торговых европейских путей! Им это удалось, тем более, что Русь к тому времени была ослаблена не только войнами, но и внутренними раздорами, сопровождавшимися прямым предательством национальных интересов представителями высших кругов русской знати. Одна только измена главы русских войск в Ливонии князя Андрея Курбского чего стоила! Не говоря уж о тяжелейшем экономическом положении Русского государства. Люди нищали и покидали города. Коломна опустела на 91,5%, Можайск на 89%, Муром на 84%. В Пскове из 700 дворов осталось 30, под городом были заброшены мыльные варницы и трепальни.
Русские войска были вынуждены оставить Ливонию, которую тут же поделили между собой победители: Польша, Литва, Дания и Швеция.
Позднее, ослабление Речи Посполитой, России и война в Германии привели в середине XVII века к возникновению в Европе нового сильного шведского государства, захватившего почти все земли вокруг Балтийского моря, которое даже стали называть «Шведским озером».
В романе Ивана Лажечникова «Последний Новик» мы видим Ливонию под властью Швеции. От могучего когда-то Ливонского ордена остались только рыцарские замки и властная элита. Положение же латышей и эстонцев значительно ухудшилось. К обычным податям добавились тяготы содержания шведских гарнизонов и налоги на войны, которые практически непрерывно вёл шведский король. В романе описаны события, связанные со второй попыткой России присоединить к себе Ливонию. И эта попытка связана, разумеется, с именем следующего, после Ивана Грозного, реформатора Руси – Петра Первого. Иван Грозный был первым русским царём, Пётр Первый стал первым русским императором. А что мы знаем о Швеции?
Со времён своего государственного становления Швеция зарилась на прибалтийские земли и северо-запад Руси. Уже с середины XII века шведы пытаются оторвать от Руси Финляндию. Ещё до знаменитого Ледового побоища новгородскому князю Александру пришлось сразиться со вторгнувшимися на нашу землю шведскими захватчиками. Это произошло в 1240 году в устье Невы. За победу в этом сражении князю Александру и присвоили почётное прозвище «Невский». И только в XIV веке шведы добились своего. В 1323 году в Орехово между Швецией и Русью был заключён мир, основным условием которого Финляндия признавалась составной частью Шведского королевства.
В описываемые в романе Лажечникова времена Швеция находилась в зените своей славы. Она – сильнейшее государство Европы, обладающее талантливым полководцем в лице своего короля Карла XII и непобедимой пока никем армией.
Царь Пётр прекрасно понимает, что Россию ждёт неизбежная война с могущественным соседом. Он лихорадочно строит армию и флот, приглашает в Россию иностранных специалистов, старается как можно быстрее побороть внутреннюю оппозицию и инертность. Несколько таких иностранных специалистов изображено на станицах романа «Последний Новик». Это, конечно, ливонец Иоган Рейнгольд Паткуль, венецианец полковник Лима, француз полковник Дюмон, полковники фон Верден и фон Шведен.
Более того, Пётр делает на первый взгляд самоубийственный шаг: он сам нападает на шведов! Уже с детско-юношеских игр с «потешными войсками» Пётр прекрасно понимал, что армию надо обучать в боях с сильным противником. Слабый противник ничему научить не может, он только расслабляет своего победителя, внушает тому ложную уверенность в себе.
В 1700 году русские войска осадили Нарву. Ими командовал французский герцог де Сент Круа. Нарву защищал немногочисленный гарнизон. Осада затянулась, и к Нарве успел подойти Карл XII, у которого было всего 8 тысяч человек и 37 орудий. У русских было 42 тысячи человек и 145 орудий. Армия Петра сумела отразить только первую атаку шведов, а затем побежала. Шведам досталась вся русская артиллерия и обоз. Потери русской армии составили 6 тысяч убитыми и ранеными. Шведы потеряли 2 тысячи.
Лажечников пишет в своём романе о нарвской катастрофе:
«Здесь-то преобразователю России определено было получить от царственного учителя своего жестокий урок и здесь же показать, с каким успехом он им воспользовался.
-Я знаю, - говорил он после нарвской потери, - что шведы будут бить нас ещё раз несколько, но теперь мы ученики их, придёт время, что мы их побеждать будем".
Царь Пётр не стал предаваться унынию. По его приказу развернулось лихорадочное строительство новых заводов. В 1701-1704 годах на Урале четыре крупнейших металлургических завода начали выпуск железа, чугуна, ядер и пушек. В районе Белозёрских и Олонецких рудных месторождений было построено пять металлургических и оружейных заводов. Одновременно строились мануфактуры, которые обеспечили армию обмундированием и снаряжением, кожевенный и портупейный заводы и т.д. По приказу царя Петра из церковных и монастырских колоколов было отлито 270 орудий. Пётр в кратчайшие сроки формирует новую армию, вооружает её, одевает, реформирует и обучает.
Почему после Нарвы Карл XII не пошёл на Россию? Потому что он был молод и мечтал о славе. Швеция уже отторгла у России те прибалтийские земли, на которые зарилась ещё в XII веке. Лёгкий разгром огромной, но плохо обученной русской армии мало что мог добавить к славе Карла. Захват России распылил бы шведскую армию на гарнизоны в российских городах, и на этом военные походы Карла могли закончиться! А шведский король рвался именно к европейской славе непобедимого полководца. Он мечтал диктовать свою волю европейским монархам, а не русским варварам.
Разгромив армию Петра, Карл XII посчитал, что надолго вывел Россию из игры, что тылы у него в полной безопасности, и всеми силами ринулся в Европу. Он даже оголил в военном плане Ливонию и Финляндию, оставив в них только небольшие гарнизоны. И это при том, что ливонцы были явно недовольны своим шведским повелителем, по сути ограбившим и унизившим их, что и породило Паткуля. Ещё предыдущему шведскому королю, Карлу XI, нужны были немалые средства для ведения войн. Вот он и отнял у ливонцев их исконные владения: земли и рабов. Как пишет в своём романе Лажечников: ливонские «отчины, без всякого уважения давности и законности, были отрезаны и отписаны на короля. Из шести с лишком тысяч гаков, бывших во владении частных лиц, с лишком пять тысяч были взяты в казну, тысяча с небольшим оставлены владельцам и при церквах».
Теперь эстонцы и латыши работали на короля, выручка от продажи всего, что они производили, шла в королевскую казну. Большинство ливонцев в одночасье лишилось и своих рабов, и доходов. Ливонские мужчины были призваны в шведскую армию и гибли в походах уже нового шведского короля - Карла XII, который в полной мере осуществлял свою мечту: громил армии европейских монархов, свергал и сажал на трон королей. Надежды ливонцев на то, что Карл XII отменит решение своего отца и вернёт им их владения и привилегии, не оправдались.
Лучшего момента для захвата Ливонии Петру ждать было нечего.
И вот начинаются «тренировки» русских войск на оставленных в Ливонии и Финляндии шведских гарнизонах. Военные тактика и стратегия царя Петра прекрасно показаны в романе на примере действий графа Шереметева. Поначалу это мелкие стычки со шведскими отрядами, в которых русские солдаты и офицеры постепенно набираются военного опыта и преодолевают страх перед непобедимым противником. Лажечников пишет:
«Схватками с малочисленными отрядами неприятеля знакомил он понемногу русского солдата с его силами, с потехою военных удач и воспитывал дух его к будущим победам. Уже зародыши русского флота брали смелость выходить из заливов Чудского озера.
…Под мызою Рапин, волонтёр Михайла Борисович Шереметев разбил четвёртого сентября 1701 года передовой отряд шведов. Потом сам фельдмаршал - в ответ на упрёк своего государя: "Полно отговариваться, пора дела делать!" - отпраздновал первый день 1702 года первою знаменитою победой при Эррастфере, заставившей Петра I сказать: "Благодарение богу! мы уже до того дошли, что шведов побеждать можем".
Автор не скрывает, что русские поначалу одолевали шведов количеством, а не умением. Но вот Полтава уже была вполне заслуженной победой русской армии в битве почти равных противников. Погнавшись за европейской славой, Карл XII недооценил Россию, оставив её напоследок, а главное он недооценил царя Петра и в результате потерял всё! К тому же Карл отвлёк на себя, измотал и обескровил в боях те традиционно антирусские силы, что веками не пускали Россию на европейский театр действий.
Россия получила, наконец, Ливонию, вернула потерянные ранее земли в Прибалтике и Финляндию. На этот раз Европа не смогла ничего сделать военным путём, ибо у России появились армия и флот, способные разбить сильнейшую военную европейскую державу. Пётр Первый прорубил в «железном занавесе» окно в Европу, которое в дальнейшем только расширялось, а во времена Екатерины Великой уже «ни одна пушка не смела выстрелить в Европе без разрешения России». И даже Пруссия, это тевтонское гнездо немецкого военного рыцарства, сама попросится в состав России и будет принята!
Вернёмся к роману Ивана Лажечникова «Последний Новик». В нём есть всё: исторические факты и личности, прекрасные описания природы, которым позавидовали бы и нынешние рекламные агентства турфирм, колоритные герои и персонажи, военные баталии, семейные и политические интриги, шпионы, раскольники и, разумеется, любовь. Прекрасно изображён героизм как русских, так и шведских войск.
Одной из основных линий романа является описание ливонского периода жизни Катерины Рабе (Кете), будущей любимой жены российского императора Петра Первого, известной нам в качестве императрицы Екатерины Первой. Разумеется, образ Екатерины в романе романтизирован и идеализирован. Однако, страницы, посвящённые ей, читаются с огромным и нарастающим интересом. Особенно, если читатель быстро догадается, о ком автор ведёт речь. Потому как, лично мне как-то не посчастливилось столкнуться с описанием детства и девичества Екатерины Первой в исторических романах других авторов.
Всё есть в романе Лажечникова, что может привлечь читателя. Нет только местного коренного населения в лице эстонцев и латышей. Они присутствуют где-то «за кадром» в качестве работников на полях и прислуги в замках. Тут уж ничего не поделаешь: Лажечников был сыном своего времени. В крепостнической России рабы тоже были наравне с рабочим скотом. Но мы должны понимать, что шпионажем в пользу русских занимались не только Последний Новик и подкупленные ливонцы в окружении шведских властей и местных магнатов, но и не считаемые за людей латыши с эстонцами. В реальной жизни скорее всего именно латыши с эстонцами снабжали русских оперативными сведениями о передвижениях шведских войск и гарнизонов, а также продовольствием, указывали дороги и тайные тропы в лесах и болотах. Они мечтали, что в составе России их жизнь станет легче. О создании собственных национальных государств, тем более независимых, ни латыши, ни эстонцы в то время даже задумываться не могли. Речь могла идти только об облегчении рабского ярма. К сожалению, даже эти скромные надежды и мечты не оправдались, и в этом корень наших нынешних бед в отношениях России и прибалтийских государств.
В романе Лажечникова есть жуткие страницы о зверствах, чинимых русскими войсками в Ливонии. Автор откровенно пишет о применяемой русскими азиатской тактике «выжженной земли»:
«Новый, красноватый свет разлился по земле, и кругом небосклона встали огненные столбы: это были зарева пожаров. Из тишины ночи поднялись вопли жителей, ограбленных, лишённых крова и тысячами забираемых в плен. Таков был ещё способ русских воевать, или, лучше сказать, такова была политика их, делавшая из завоёванного края степь, чтобы лишить в нём неприятеля средств содержать себя, - жестокая политика, извиняемая только временем!»
Даже Паткуль, сам убеждавший царя Петра побыстрее начать войну за присоединение к России Ливонии, не выдерживает зрелища военных зверств и покидает армию Шереметева. Он с негодованием говорит:
«Холодная математическая политика Шереметева делает из моего отечества степь, чтобы шведам негде было в нём содержать войско и снова дать сражение, как будто полководец русский не надеется более на силы русского воинства - воинства, которого дух растёт с каждой новой битвой. Я не мог смотреть на это обдуманное, цифирное потворство грабежу и зажигательству. ...я видел пожар моего родного края - и не видал ничего более!»
Но и Шереметева можно понять. Никто пока не побеждал шведов. Разгром под Нарвой ещё саднил не заживающей раной. Карл мог в любой момент вернуться в Ливонию со всей своей армией, и что тогда? Результат не трудно предсказать. Поэтому Шереметев делает всё, чтобы армия Карла не нашла никакой опоры и поддержки в Ливонии. Ни одна армия не может воевать без снабжения продовольствием и снаряжением. И Шереметев пишет царю Петру:
"Посылал я во все стороны полонить и жечь. Не осталось целого ничего: всё разорено и пожжено; и взяли твои, государевы, ратные люди в полон мужеска и женска пола и робят несколько тысяч, также и работных лошадей и скота с двадцать тысяч или больше, кроме того, что ели и пили всеми полками, а чего не могли поднять, покололи и порубили..."
Шведы, захватив Ливонию, установили там свои порядки и законы. И это правильно! В государстве должны действовать единые законы. Ливонцы, несмотря на сильнейшее недовольство ущемлением своих исконных прав и привилегий, установленных ещё во времена ордена, всё же остаются верными шведскому королю. По крайней мере так изображено на страницах романа Лажечникова. Взять хотя бы судьбы братьев Густава и Адольфа фон Траутфеттер. Один из них погибает в битве под Полтавой, прикрывая спасение шведского короля Карла XII, другой попав раненым в русский плен, только после фактической смены власти в Ливонии присягает на верность новому правителю – российскому императору Петру Первому. И честно служит России, закончив жизнь русским генералом!
Итак, Пётр Первый присоединил к Российской империи Ливонию и Финляндию. Но он сделал это не так, как пытался сделать Иван Грозный. Царь Иван снимал с эстонцев и латышей ненавистное им рабское иго ливонских немцев. Те либо гибли в боях, либо бежали со всем семейством. Поэтому коренное население Ливонии воспринимало русских как освободителей. И помня это, латыши с эстонцами всеми силами и средствами помогали армии Петра, надеясь, что тот изгонит ливонцев с их земли, как это делал некогда Иван Грозный.
Но Пётр поступил по-своему. Он вернул присягнувшим ему на верность ливонцам и финляндским шведам все их владения и власть! Всё осталось по-прежнему: немцы и шведы правили, а финны, латыши и эстонцы рабски трудились на них. Почему Пётр так поступил? Неужели, «прорубив окно в Европу», он сам не очень-то верил, что оно не захлопнется в скором времени, как это случилось при царе Иване Грозном?
Россия получила, наконец, выход к Балтийскому морю, несколько прекрасных городов-портов, Ригу и Таллинн. Но Пётр зачем-то начинает строить на болотах Санкт-Петербург! Тратит на это огромные силы и средства! Тысячи российских мужиков сгинули на этой стройке, в том числе и новые подданные Петра – латыши и эстонцы. Вот что пишет из Ливонии Шереметев царю:
"Указал ты, государь, купя, прислать чухны и латышей, а твоим государевым счастием и некупленных пришлю. Можно бы и не одну тысячу послать, только трудно было везти, и тому рад, что ратные люди взяли их по себе».
Бывшие ливонские рабы легли костьми рядом со своми русскими собратьями на стройке новой столицы возникшей на картах мира Российской империи.
Почему император Пётр Первый ограничился лишь формальным присоединением к России Ливонии и Финляндии, предоставив им довольно широкие автономии? Да потому что ему позарез нужны были европейски грамотные и обученные кадры! Своих-то пока не было. Прибалтийские немцы и финляндские шведы в полной мере соответствовали нужным требованиям. Но как заставить их служить России, а тем более приобрести их верность? Ту самую верность, с каковой они совсем недавно так доблестно сражались за шведского короля?
Пример Иогана Рейнгольда Паткуля наглядно показал Петру, что лучшие и талантливые из ливонцев готовы на всё ради сохранения их привелегий и владений. Шведский король в зените своей славы и силы покусился на них и получил такого врага как Паткуль. А сколько таких паткулей меньшего масштаба появилось тогда в Ливонии? Европа будет просто счастлива, если Россия своими руками создаст столь мощную «пятую колонну» в собственных пределах.
Да, Пётр Первый сознательно пошёл на беспрецедентный шаг, оставив в присоединённых с таким трудом к России Ливонии и Финляндии их прежние порядки и администрацию. Он даже не стал «русифицировать» столь необходимые ему прибалтийские города-порты, а построил в устье Невы свой - Санкт-Петербург. «Окно в Европу» было «прорублено», и закрыть его в дальнейшем уже никому не удалось. А «прибалтийские немцы» с тех пор верой и правдой служили Российской империи до последнего дня её существования. Давайте вспомним несколько имён.
Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен (при рождении Фабиан Готлиб Тадеус фон Беллинсгаузен) - знаменитый российский мореплаватель, первооткрыватель Антарктиды, участвовал в первом кругосветном плавании русских судов.
Иван Фёдорович Крузенштерн (при рождении Адам Иоганн фонКрузенштерн) - российский мореплаватель, адмирал, начальник первой российской кругосветной экспедиции, один из основоположников отечественной океанологии, почетный член Петербургской Академии наук. Член-учредитель Русского географического общества. Иван Крузенштерн впервые нанёс на карту около тысячи километров восточного, северного и северо-западного берега острова Сахалин. Автор «Атласа Южного моря».
Барон Фердинанд (Фёдор) Петрович Врангель - российский мореплаватель и полярный исследователь, адмирал. Мичманом участвовал в кругосветной экспедиции Василия Головнина на шлюпе «Камчатка». В1820-1824 возглавлял экспедицию по исследованию северо-восточного побережья Сибири (отряд 7 человек). В ходе экспедиции было описано побережье Сибири от реки Индигирка до Колючинской губы, нанесены на карту Медвежьи острова. В 1824 - 1827 возглавлял кругосветное плавание на военном транспорте «Кроткий». В 1829 в чине капитана 1 ранга назначается главным правителем Русской Америки. За время нахождения на этом посту лично обследовал всё западное североамериканское побережье от Берингова пролива до Калифорнии, создал магнитно-метеорологическую обсерваторию Ситка. В 1855 - 1857 является управляющим Морским министерством (то есть морским министром). С 1857 член Государственного совета. Известен как активный противник продажи Аляски Соединённым штатам Америки. Именем Врангеля назван ряд географических пунктов Северного Ледовитого и Тихого океанов.
Михаил Богданович Барклай де Толли (при рождении Михаэль Андреас Барклайде Толли) - российский полководец, генерал-фельдмаршал, военный министр, князь, герой Отечественной войны 1812 года, полный кавалер ордена Святого Георгия. В историю военного искусства, по мнению западных авторов, он вошёл как архитектор стратегии и тактики «выжженной земли» - отрезания основных войск противника от тыла, лишения их снабжения и организации в их тылу партизанской войны.
Достаточно? Я могу протянуть «цепочку» имён знаменитых российских немцев из бывшей Ливонии вплоть до наших дней и закончить её Патриархом Всея Руси Алексием II (Алексей Михайлович Ридигер).
А теперь попробуйте вспомнить кого-нибудь из знаменитых латышей, эстонцев, карелов или финнов, прославившихся до краха Российской империи в 1917 году.
Так что решение Петра, поддержанное всеми последующими российскими императорами, себя оправдало. А судьба и положение латышей, эстонцев, финнов, и всех прочих «инородцев» императоров ни тогда, ни позднее не волновала.
Но для самих народов их судьба и положение имели огромное значение! Русские прошли все стадии развития: от родо-племенного строя до империализма. Латыши, эстонцы и финны были лишены этой возможности. Прямо из родо-племенного язычества они шагнули в христианское рабство. И прожили в этом рабстве до начала ХХ века, когда большевистская революция неожиданно принесла им свободу.
Прибалтийские народы веками мечтали об этой свободе, и вот, получив её столь неожиданно и незаслуженно, то есть без борьбы, они растерялись. Так же, как впадали в растерянность многие крестьяне после отмены крепостного права. Они не знали, как жить дальше. Кроме того, молодые прибалтийские государства не понимали, что мало просто получить свободу, её ещё нужно суметь удержать, а маленькому государству это не под силу. Маленькое государство может существовать только под защитой большого. Данную истину пришлось в полной мере испытать на собственной шкуре и Финляндии, и Латвии, и Эстонии.
У Финляндии выбор был, прямо скажем, не велик. Мощной России больше не существовало, назад в Швецию, тоже не очень-то могучую к тому времени, вливаться не хотелось. И финляндские олигархи пригласили на трон немецкого принца Фридриха Карла Гессенского! Германия на тот момент была сильнейшим государством Европы и практически в одиночку вела войну со странами Антанты и Советской Россией. Но принц не успел даже добраться до предложенного трона, т.к. в Германии тоже грянула революция, и кайзер отрёкся от престола. И тогда бразды правления Финляндией были вручены бывшему российскому генералу, участнику русско-японской войны, шведу по национальности Карлу Маннергейму. Финляндия вновь попала под влияние Швеции.
Латвия и Эстония тоже были вынуждены склонить головы перед волей сильнейших европейских держав – Англии, Франции, а позднее нацистской Германии. Бывшим ливонцам не дали вырваться за рамки, изначально определённые им папой Римским и антирусскими силами Европы. И после неожиданного обретения «независимости» «ливонцам» не замедлили напомнить об их обязанностях перед Европой.
Вот почему новообразованные Финляндия, Латвия и Эстония почти сразу же вновь стали плацдармом всех враждебных России сил, хотя по логике должны были бы целовать большевикам ноги за то, что те дали им свободу. А куда было деваться бедным и слабым прибалтам? Шла первая мировая война, передел мира, и непокорные воле победителей страны могли в любой момент исчезнуть с карты мира. Тем более что Россия никак не могла их защитить. И вместо благодарности начались с территорий прибалтийских государств террористические вылазки в Советскую Россию всяческих белогвардейских банд, а в Карелии вовсю начали бесчинствовать «белофинны».
Нынешние прибалтийские «историки» заявляют, что ничем не обязаны большевистской России, что Латвия и Эстония завоевали свою свободу с оружием в руках. Это переписывание истории не выдерживает даже малейшей критики. Да, первоначально большевистская Россия потеряла многие территории. Но, набравшись сил, вернула все, которые хотела вернуть. Были разгромлены или изгнаны как белые, так и оккупационные армии. Неужели Советская Россия, если б действительно этого захотела, не вернула бы Прибалтику и Финляндию?
Итак, западные страны, особенно Швеция, усиленно строили в Финляндии на границе с Россией защитные сооружения, так называемую «линию Маннергейма». Организовывали и вооружали финскую армию, практически все офицеры которой были шведами. Вся документация велась на шведском языке. На территории Финляндии было построено столько аэродромов, что они могли принять самолётов в десять раз больше, чем имелось в стране. Государственным и литературным языком был объявлен шведский. Финнам оставлен был только фольклор. Вот такая свобода и независимость!
А в «тюрьме народов» - Российской империи – у Финляндии была широкая автономия. Многие революционеры, в том числе и Владимир Ленин, чувствовали себя в Финляндии, как за границей, спокойно в ней «работали» и не боялись русских жандармов.
В России с огромным трудом добивались от царя создания русского парламента. Николай Второй то «открывал» Думу, то «распускал». Даже бомбы и пули террористов не заставили царя дать России конституцию. А в Финляндии вполне спокойно работал сейм, принявший в 1905 году самую передовую на тот момент в Европе конституцию! По ней женщины имели равные права с мужчинами, чего не было тогда ни в одной стране мира! И вот из такой «тюрьмы» Финляндия «вырвалась на свободу». Чего ей не хватало?
Официально нейтральную Финляндию явно готовили в качестве плацдарма для нападения на Россию. И как всегда мнение самих финнов, так же как и мнение латышей с эстонцами, никого на Западе не интересовало. По-прежнему, Европа старалась изолировать Россию, окружив её демонстративно враждебными буферными государствами, на территориях которых готовились плацдармы для будущих вторжений.
Как только СССР стал на ноги, Сталин тут же принялся за разрешение возникшей на западной границе Советского Союза прибалтийской проблемы. Он всё прекрасно понимал и поначалу неоднократно (!) пытался решить всё мирным путём. Сталин начал переговоры с Финляндией, попросив отодвинуть границу от Ленинграда, предлагая взамен почти вдвое большие территории в другом месте. Сам маршал Маннергейм, которого трудно заподозрить в симпатиях к большевикам, был за то, чтобы принять советские условия. Но Европа, предвкушая скорый разгром и раздел СССР руками Гитлеровской Германии, разумеется, заставила Финляндию отвергнуть предложения Сталина. Так СССР пришлось начать ненужную ни русским, ни финнам войну, в результате которой Финляндия потеряла даже больше, чем у неё просила Россия. Граница была отодвинута от Ленинграда, что впоследствии позволило городу пережить блокаду. Заметьте, Сталин только отодвинул границу, хотя мог бы захватить всю Финляндию!
Наученный финским опытом Сталин не стал обращаться к правительствам Эстонии, Латвии и Литвы. Он продолжил решать прибалтийский вопрос не с марионетками, а с кукловодом. В конце 30-х годов ХХ века за ниточки дёргал Гитлер. Есть документы, подтверждающие это. Прибалтика должна была стать плацдармом германского наступления на СССР. Прибалтийские немцы, «ливонцы», были только счастливы попасть под крыло могучего фатерлянда и избавиться от унизительного диктата Англии и Франции.
Сталин обо всём этом прекрасно знал. Поэтому он начал переговоры с Германией и заключил с ней до сих пор вызывающий у Европы злобную истерику пакт о ненападении, предварительно настояв на том, что Германия в дальнейшем отказывается от всяческих притязаний на Прибалтику и не будет мешать Советскому Союзу присоединить её, если возникнет такая необходимость. Гитлер легко принял это условие и даже сдержал его, бросив своих ливонских марионеток на произвол судьбы. Он был уверен, что без особого труда «свалит русского колосса на глиняных ногах» и с другого плацдарма. В этом убедила его неудачная на первых порах война СССР с Финляндией.
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 11.08.2013 09:14
Сообщение №: 3057 Оффлайн
В преддверии войны Германии с Советским Союзом прибалтийские немцы стали массово переселяться из Прибалтики в Германию. Особенно после заключения пакта о ненападении между Германией и СССР. Видимо, секретные протоколы к пакту не были тайной для прибалтийских немцев. В Эстонии, Латвии и Литве были только рады этому исходу, ведь теперь никто не мешал коренным национальностям этих стран в полной мере ощущать себя настоящими нациями. В результате до начала Великой Отечественной войны в Германию убыло 131,2 тысячи прибалтийских немцев.
Сталин ввёл войска в Прибалтику, Европа и США бились в истерике, но Гитлер выполнил принятые вместе с пактом секретные условия и забыл про ливонский плацдарм, что обезопасило СССР от нападения с этого направления.
Тем не менее, война с Германией была неизбежна, и Сталин попытался в кратчайшие сроки очистить вновь приобретённые территории от всех враждебных СССР сил и элементов. К сожалению, эта поспешно и жестоко проведённая советизация вместо одних удалённых врагов породила новых, оказавшихся ещё опаснее старых, т.к. они опирались на помощь местного населения – националистов.
Прибалтика вновь стала частью России, пусть оная и называлась Советским Союзом. Ливонцы были ликвидированы как класс. На их место пришла партийная номенклатура. Коренное население по-прежнему пребывало в фактическом рабстве уже у новых хозяев, пусть в основном и из местных выходцев. И после очередного «освобождения», теперь уже при крахе Советского Союза, латыши и эстонцы начали называть русских не иначе как «оккупантами».
Проведя века под жесточайшим игом ливонцев, латыши и эстонцы не имеют никаких претензий к немцам. А несколько равноправных с другими народами десятилетий в составе СССР для них – «русская оккупация»! И это при том, что в России во все времена Прибалтику воспринимали как «внутреннее зарубежье», а так называемые «латышские стрелки» в дни лево-эсэровского мятежа спасли власть большевиков и самую жизнь их лидеров, в том числе и председателя ВЧК Феликса Дзержинского! Парадокс? Нет. Всё то же извечное «наступление на грабли», то бишь – игнорирование уроков истории.
С развалом Российской империи «освободившиеся» прибалтийские государства немедленно были вынуждены плясать под дудку сильнейших на ту пору европейских держав и, соответственно, проводить антирусскую политику. С развалом СССР история повторяется. Прошлый опыт не научил прибалтов, что любая свобода условна для маленьких государств. В составе сильной России они были более свободны, чем в прошлое и нынешнее состояние «независимости». Выйдя из СССР прибалтийские страны немедленно попали в полную власть Западной Европы и вынуждены проводить всё ту же антирусскую политику. Конечно, они громко твердят, что сами стремились «вырваться из тисков русской оккупации в свободный мир Евросоюза». Но о какой свободе они говорят? На их территории стоят иностранные войска – НАТО. Европа диктует прибалтам внутреннюю и внешнюю политику, требует закрытия неугодных ей предприятий, указывает какую продукцию производить, и по каким ценам её продавать и т.д. и т.п. Разве это свобода и независимость? Прибалтика по-прежнему нужна Западной Европе как источник сырья, продовольствия, пушечного мяса и в качестве плацдарма антироссийского натиска. И в этом качестве она останется до тех пор, пока Россия вновь не поднимется с колен и не станет сильной мировой державой.
Возможно, Прибалтика вновь станет частью России, если сама этого захочет. России это уже не нужно. Уже сейчас, одной рукой формируя между собой и Россией новый железный занавес из буферных государств, другой рукой Европа помогает России строить обходные пути вокруг этого занавеса: газопроводы по дну Балтийского и Чёрного морей.
Так что, всё зависит от того, изменит ли, наконец, Европа свою антироссийскую политику или нет. Если да, то исчезнет разделение на Европу и Россию, а с ним и вековая вражда. Если нет, то маленькие приграничные с Россией государства и далее обречены быть буфером между Россией и Европой и переходить «из рук в руки» по мере усиления одной стороны и ослабления другой. Если не административно, то политически.
Есть и третий путь для прибалтийских государств: отказаться от средневекового национализма и окончательно слиться с одной из сторон. Но этот путь наименее вероятен. Потому что прибалты не проходили самостоятельно весь путь становления нации и национального государства, как это сделали русские в России и народы Европы. Эстонцы и латыши не сами создали свои государства, не отстаивали их свободу с оружием в руках от иноземных завоевателей, их экономики, национальные культуры и интеллигенция создавались и взращивались теми, кого они сейчас называют «оккупантами». Они практически всем обязаны тем «оккупантам», кроме разве что национального фольклора. Свободу и ту они оба раза приняли из рук России. Для прибалтов Средневековье только началось, они жили и продолжают жить в рабстве, и что такое настоящие свобода и независимость, им пока не известно, хоть они и уверены в обратном.
Как известно, для быстрейшего сплочения нации нужен сильный внешний враг. А где прибалтам взять его сейчас? Фактически грабящая и эксплуатирующая их Западная Европа провозглашена правящей элитой прибалтийских государств образцом для подражания. Остаётся Россия! Так цели Европы и националистов буферных государств совпали. Отсюда и оголтелое русофобство последних, вопли о «русских оккупантах», переписывание истории, восхваление фашистских преступников – ведь те «боролись с русской оккупацией»!
Но русофобская истерия – это не борьба за становление нации и тем более не война за выживание. Бывшие рабы в очередной раз обрели новых хозяев и отрабатывают свою «похлёбку» и «крышу над головой», которые грубо прикрыты красивыми фантиками «свобода», «независимость», «равноправие».
Историю можно переписать. В отдельно взятой стране, в отдельно взятое время. Но историю невозможно изменить! Многие пытались. И где они теперь?
Поэтому, чтобы вновь и вновь не наступать на грабли, читайте книги, господа и дамы, юноши и девушки, мальчики и девочки. Читайте, а главное – размышляйте над ними. Не пожалеете! Начните с романов Ивана Лажечникова. Я убедился, что не зря его «Последний Новик» как только вышел из печати сразу же был провозглашен "лучшим из русских исторических романов, доныне появившихся". (Журнал «Северная пчела», 1833, 19 января, рецензия О. Сомова).
Поэт
Автор: Odyssey
Дата: 11.08.2013 09:20
Сообщение №: 3058 Оффлайн
Мы в соцсетях: