Форум

***

Щёки горят, разлохмачена чёлка,

а на коленке лиловый синяк.

Носится вихрем смешная девчонка,

и не угнаться за нею никак.

Весь её облик – порыв и движенье.

Устремлена она только вперёд.

Кажется жизнь ей большим приключеньем,

будто в бескрайнее завтра полёт.

В этой девчонке себя узнаю я –

хочется мир весь объять на бегу.

Жить тороплюсь. Жизнь не мыслю иную.

Только вот…

                   детство догнать не могу.

ПОЭТИЧЕСКИЕ СТРАДАНИЯ

Ходят строчки слева и направо

в голове, потом – наоборот.

Что им – строчкам – нужно, Боже правый?

Кто их – строчки эти – разберёт?

Не могу порой ни есть, ни спать я,

забываю часто про дела.

Еле доплетаюсь до кровати

в предвкушеньи сонного тепла.

Но не тут-то было, снова мысли

на полночный строятся парад.

И извилины уже «зависли»,

а они идут за рядом ряд.

Шаг печатают, да так, что жалом

боль в висок вонзается, звеня.

Господи, забот мне разве мало?

Господи, ну пожалей меня!

Может, мне – как всем: с работы – в телик,

сплетен кайф хватая на лету?

А потом, азартно стиснув веник,

навести до блеска чистоту?

Буду кулинарить – я умею,

грядки в огороде прополю,

от безстрочья тихо разомлею,

наконец-то ночью я посплю?

_____________

Встала утром радостно-пустая

без единой строчки в голове.

И тогда взяла тоска такая –

впору выть, катаясь по траве.

Вспомнила, как все катрены дружно

выходили строем на парад.

Господи, мне так всё это нужно!

Господи, верни мне их назад!

К ВОПРОСУ О ГЕНИАЛЬНОСТИ

 – Художника обидеть может каждый! –

воскликнул молодой поэт однажды,

когда ему сказали – сбит размер,

хромает рифма, не на месте слово.

– Ну, что вы – закричал он – это – но́во,

я написал столетия шедевр!

Видны в нём мысли, поиски, метанья,

И образность видна, и глубина!

Вам не дано понять меня сполна,

вы – жалкие, ничтожные созданья!

Бранился долго этак и растак…

Не выдержало эхо –

                             са-а-а-м ду-р-р-р-а-а-к…

МОЁ СЧАСТЬЕ      

Я ковала подкову на счастье,

Полновесным, тугим молотком,

Чтобы горести и ненастье

Стороной обходили мой дом.

Я ковала её на удачу,

Чтоб хоть изредка, да везло,

И того, кто в судьбе много значит,

Ветром времени не унесло.

Я ковала себе на радость,

Что в глазах огоньком горит,

Что смывает с души усталость.

Сказкой делает серый быт.

Фартук кожаный, рукавицы,

Раскалённый, пылающий прут.

Искры пёрышками жар-птицы

Разлетались и там, и тут.

Пусть случилась она кривоватой.

Ну, какой из меня кузнец!

Край подковы чуть-чуть щербатый,

И длиннее один конец.

Только я на себя не в обиде.

Я с надеждой смотрю на неё.

Идеальное счастье кто видел?

А вот это,

                  кривое,

                                   моё!

В.Н.

По-моему, ты перепутал век.

Тебе бы кивер, ментик да рейтузы.

Клянусь,

        гусарам не был бы обузой

рисковый, но расчётливый стратег.

Ты был бы бесшабашен там и пьян.

И дрался бы за честь прекрасной дамы.

В двадцатом – тропы горные Афгана

и терских «гребней» гибельный туман.

На грудь не доломан  – бронежилет.

Взамен рубахи – рваная тельняшка.

«Калаш» надёжней сабли или шашки.

А в рюкзаке – тройной боекомплект.

Ты, что же, перепутал век опять?

Спустился с гор и сгинул век двадцатый.

Хотя… и в двадцать первом автоматы

молчать не могут.

                        Значит, воевать?

А может,

         ты не путал ничего?

И форма на плечах к лицу любая.

И каждый век тебя своим считает,

а ты – его.

***

Я устала от слов,

                объяснений, пустых обещаний.                      

Я устала смотреть

                в замутнённые ложью глаза.                         

Заблудилась любовь

                в тёмной чаще обид, умолчаний.                      

Нам друг другу давно

                уже нечего больше сказать.                      

Мы когда-то с тобой

               не могли надышаться друг другом.          

Шли по жизни вдвоём,

               и рука замирала в руке.                           

А теперь вот бежим

               заколдованным призрачным кругом                        

и не можем его

               разорвать на прощальном витке.                      

Мы не в силах расстаться,            

               и маяться нет больше мочи.               

Ты не хочешь уйти,

              ну, а я отпустить не могу.                              

Нас связали надёжно

              те давние дивные ночи,                                

те слова, что писали

              на девственно чистом снегу.                          

Я устала от слов.

              Нет, не тех, что писали когда-то –                     

а сегодняшних лишних,

               пустых, прикрывающих ложь.                

И, конечно, сама,

              как всегда, я во всём виновата…                         

Ну, а ты, мой герой?

                             Не поймёшь…

                                          Не простишь…

                                                         Не уйдёшь…                       

***

Когда-нибудь в потоке серых буден

ты вдруг невольно вспомнишь обо мне.

Не знаю, будет день, иль вечер будет,

иль ночь рассыплет звёзды при луне…

В ту ночь луна светила слишком ярко,

нам и сердца, и головы вскружив.

Свою любовь ты преподнёс подарком,

обёрткою блестящей ослепив.

Я приняла.

              Поверила, конечно.

Как было не поверить, не принять.

Но чувства схлынули водою вешней,

оставив лёгкой горечи печать

на сердце.

              Не сложилось… 

                                   Жаль…

                                                И всё же

расстались мы, как добрые друзья.

С тех пор по жизни ты идёшь прохожим,

таким же одиноким, как и я.

И, всё-таки, я верю – встреча будет!

При свете солнца, или при луне.

Когда-нибудь в потоке серых буден

ты непременно вспомнишь обо мне.

ЗИМНЯЯ СИРЕНЬ

Снова свару затеяли птицы

на обмёрзлых, озябших ветвях.

Вот и ветру сегодня не спится –

донимает пичуг вертопрах.

Воробьёв хлопотливых ватага

обсуждает насущный вопрос:

разведут ли метели бодягу,

или пуще озлится мороз?

Что им делать с котом-шаромыгой,

что в сугробе недвижно затих –

видно ждёт он удобного мига

подзаправиться кем-то из них?

Как добыть на снегу пропитанье,

как дожить без потерь до весны

под сердитое вьюг завыванье

и жестокие зимние сны?

И, хмелея в объятьях мороза,

к птичьим горестям жали полна,

как обильные тёмные слёзы,

рассыпает сирень семена.

И, сгибаясь от стылого ветра,

прячет птиц за сплетеньем ветвей.

 – Что ж, весна, заплутала ты где-то?

 – Поскорей приходи,

                               поскорей! 

***

Я стала забывать твои черты –

рисунок носа, губ, бровей изгибы.

Всё дальше от меня уходишь ты,

а мы прекрасной парой стать могли бы.

Но, видно, не судьба – нам быть вдвоём.

Мы не сумели сделать шаг навстречу.

Без нас тоскует одиноко вечер.

Прощально гаснет дальний окоём…

ПАМЯТИ ХОРОШЕГО ЧЕЛОВЕКА

Иссякли силы. На исходе бой.

Противник твой силён, жесток, коварен.

Ты слишком долго спорила с судьбой.

Спор изначально был, увы, неравен.

И всё же ты боролась до конца,

отстаивая право жить святое.

Сошла улыбка с тонкого лица,

и взгляд исполнен мудрого покоя.

И светятся глаза, но неземным,

потусторонним, незнакомым светом.

Ты где-то там уже, куда иным,

не приобщившимся, дороги нету.    

Уже случилось то, что суждено.

Уже не вместе мы, хотя и рядом.

В нездешнее распахнуто окно,

Ты мне шепнула – не грусти, не надо...                   

ПРИМЕТЫ ВРЕМЕНИ ИЛИ БАЛЛАДА О ЛЫСОМ ЧЕРЕПЕ

Тогда в двадцатые,

огнём объятые,

когда по всей стране бродяжил тиф,

то даже дамочки

златые прядочки

сбривали наголо, слезой омыв.

А те, кто выжили,

судьбину выжалив,

уже не резали своих волос.

Косынки красные.

И в даль прекрасную

лети на всех парах, Наш паровоз.

Приметы времени –

ногою в стремени,

на голом темени – суконный шлем.

На вшу тифозную –

узду морозную.

Побрился наголо – и нет проблем.

Потом тридцатые,

в ГУЛаг зажатые,

аллюром бешенным – в сороковой.

Приметы новые –

бойцы суровые,

ещё безусые, но с сединой.

Пятидесятые

тисками сжатые.

Шестидесятые – растаял снег.

Стиляги в дудочках,

и платья – «в рюмочку».

Стихи на площади. Свободный смех.

Семидесятые.

«Цветы» патлатые.

Гитары хриплые. Тайга. Туман.

Костры на просеках.

Любовь под сосенкой.

И в жарком мареве – не наш Афган.

Восьмидесятые –

чуть вороватые,

чуть тороватые. Застой. Покой.

Проблемы множились.

Мы не тревожились.

И вдруг Чернобыль – гром над головой.

Он – йодо-цезистый

швырнул увесисто

лучи смертельные, цель поразив.

Приметой времени

на гладком темени

грустила лысина. У тех, кто жив.

Те годы грозные

лихими прозваны.

Приметы времени – бордо пиджак,

качки обритые,

братки убитые,

разруха, мать её…  кругом, растак…

И вот – Миллениум.

Где ж поколение,

кому у Матушки жилось без слёз?

То ставят опыты,

то снова – проводы.

Опять воруют все. Теперь всерьёз.

Приметы времени –

на гладком темени

ни волосиночки, ни волоска,

лицо бескровное,

глаза огромные,

в них после «химии» – рекой тоска.

А храмы – полные.

амвоны – звонные.

Желает батюшка всем долгих лет…

Блестит – вне времени –

примета-премиум.

Неужто, больше нет других примет?

ВКУС ДЕТСТВА

Из детства – вкус заветный шоколада…

К витрине липла – купит, или нет?

Мать, посчитав копейки, – сколько ж надо! –

батончик «Белочка» протягивала мне.

И, выскользнув из красочной обёртки,

в рот торопилось лакомство само.

Для пятилетней маленькой девчонки

вкуснее было только «Эскимо»

на палочке.

                Одиннадцать копеек.

О нём мечтала зиму напролёт.

И летним днём под жарким солнцем млея,

мечту свою запихивала в рот.

Теперь у внуков сладости иные:

«нестле» да «киндеры»…

                                 Не перечесть всего…

А мне б вернуться в детство, в ту Россию,

где «Белочка» и с солнцем «Эскимо».

ПЕРВЫЙ ГРОМ

Вы слышали? Сегодня первый гром

бродил по крышам.

                         Дождь принёс в корзине.

Спугнул кошачью банду за углом

и напугал старушку в магазине.

И молнией кому-то погрозил,

но как-то неуверенно, по-детски.

В конце концов, он выбился из сил

и завернул, ворча, за дом соседский.

И солнце тут же бросилось сушить

слепым дождём наплаканные лужи.

Однако дождик не умерил прыть –

сильней заныл, заплакал, занедужил –

и спрятал солнце в куче облаков,

а сам, ещё поплакав, был таков.

День погрустнел, всем сразу стало скучно.

Всё, впрочем, кончилось благополучно.

Повеяло вдруг свежим ветерком.

Освободил он пленное светило.

И вскоре все забыли дождь и гром.

И только лужа у ворот грустила.

ПРОГУЛКА И МУРКА      

Мы ходили на прогулку:

мы прошлись по переулку,

заглянули в магазин,

а потом ещё в один.

Там купили судака,

подзаправились слегка –

съели дружно шоколадку.

Вдруг увидели палатку.

Продавали в ней картошку.

За стеклом сидела… кошка,

умывала лапкой нос.

Тут у нас возник вопрос –

что в палатке делать кошке

между луком и картошкой?

Может быть, ей негде жить?

Может, маму попросить,

чтоб она купила кошку

вместе с луком и картошкой?

Мы б её домой забрали.

Только кошку не продали.

Оказалось, что она

продавцам самим нужна.

Стерегла в палатке кошка

от мышей и крыс картошку.

Возвращались мы домой

по дорожке по прямой,

без захода в магазин,

хоть нам встретился один,

потому, что для товара

маме не хватило тары.

Так устали мы гулять,

Что скорей легли в кровать.

Нам приснилось, будто кошка

в кухне жарила картошку,

наша мама крыс гоняла,

в ванной судака купала,

а судак хвостом забил,

маму всю водой облил.

Вот, поспали мы немножко,

встали –

           нету в доме кошки.

Ну, а мама на обед

нам нажарила котлет.

Что ж, котлеты мы поели,

с мамой рядышком присели

и решили все втроём:

– кошку мы себе найдём

с жёлтыми глазами,

длинными усами,

полосатой шкуркой.

Будет зваться – Муркой.

СИРЕНЕВЫЙ ВАЛЬС

                             Гимн Открытого районного

                               фестиваля «Сиреневый рай»

Бело-розовой пеной сирень

затопила родное село.

Пробуждая сверкающий день,

солнце в утреннем небе взошло.

За околицей звонкий простор.

Надышаться никак не могу.

Солнце, выскочив на косогор,

пьёт хмельную росу на лугу.

Я иду по селу, не спеша…

Здесь и воздух до боли родной.

Наполняется счастьем душа, –

я иду по дороге домой.

А сирени тугая волна

в палисадниках льёт через край.

Хороша ты, моя сторона,

деревенский сиреневый рай!

Исходи я хоть сотни дорог,

не порвётся с Отечеством нить.

Только здесь, где родимый порог,

мне дано и дышать, и творить!

ПОД ЗВУКИ МАРТОВСКОЙ КАПЕЛИ…  

Под звуки мартовской капели

коты мне мартовские пели

ночь напролёт, и под окном

они вопили вчетвером.

Певцы старались от души.

Но не скажу, что б хороши

для слуха были песни эти.

Не спал всю ночь я. На рассвете

не выдержал, плеснул водой.

В ответ раздался жуткий вой.

Пришлось вставать, вооружаться –

орали четверо, как двадцать.

Какая страсть! Какой накал!

Едва метлой их разогнал.

Ну, наконец-то тишина?

Но оказалось, не до дна

испит терпенья был бокал –

о чём-то личном грач кричал,

картаво каркала ворона

на фоне птичьего трезвона.

Ручей, пробравшись от соседей,

к душевной приглашал беседе.

И от сердечной полноты

вновь загорланили коты.

Капель стучала по мозгам –

весенний шум, весенний гам.

Теперь и вовсе – не до сна.

Что тут поделаешь – весна!

***     

А знаешь,

            на лесной поляне

                     опять токуют глухари,

как в ту весну.

                       Ты помнишь это?

На самом краешке рассвета

под лаской утренней зари

большие птицы в перьях ярких,

тугие крылья распустив,

под древний родовой мотив

танцуют яростно и жарко.

Ах, если бы любви моей

помочь мог танец бесшабашный,

я б ринулся в него бесстрашно

и танцевал бы много дней,

чтоб время повернулось вспять,

являя той весны приметы,

и чтобы на краю рассвета

я снова смог тебя обнять.

Но нет, ни силой, ни мольбой

не воротить былое время.

И глухарей влюблённых племя

***   

Струился по плечам блестящий шёлк

и ноги обнимал морской волною.

Вальс откружил.

                    Аккорд, вздохнув, умолк.

Но рук не разомкнули двое.

Он сед. Да и она – не молода.

И где-то там за вальсом – дети, внуки.

И годы… Годы, впрочем, ерунда. –

Её глаза. Его глаза. И руки…

Вальс откружил. Подумаешь, беда!

Другому танцу сделан шаг навстречу.

Переливалась блёстками звезда.

И только им светила в этот вечер.

***    

Вот ветер северный взмахнул крылом.

Жасмина цвет осыпался в проулок.

Блеснул за тучей молнии залом.

И хлынул дождь – упруг, свиреп и гулок.

Хлестали струи, брызгами вразмёт,

стучали в окна и рвались в калитку.

Под крышу не успевший драный кот

едва мяукнул и… промок до нитки.

А ветер чувствовал себя вольно –

трепал деревья, громыхал железом.

Захлопнул отворённое окно –

как будто жахнул выстрел из обреза.

Вода из тучи бурною волной

пошла.

           Лилась, как в первый день потопа.

А под дождём мальчишка озорной

кричал, смеялся и по лужам топал.

И в этот миг мальчишке всё равно –

что солнце светит, что гудит ненастье.

Он вечером с девчонкой шёл в кино.

И не было огромней в мире счастья!

***    

Сегодня заходила в гости осень.

Очередную высветлила прядь

у липы за окном,

                     сказала – бросит

хандрить и плакать

                     и придёт опять

в наряде солнечном

          парчи золототканой

                     с рубиновою прошвой рукавов,

чтоб стать для всех любимой и желанной.

Свежо предание…

                     Закон таков,

что будут и дожди, и ветер стылый,

и слякоть, удручающая глаз.

И будет осень кукситься уныло…

не в первый раз

                     и не в последний раз.