Визит.
Здесь всегда стоит какая-то строгая и прозрачная тишина, только вороны поскандалят иногда, да ветер прошепчет высоко в листве что-то тайное, заповедное. Необъяснимое чувство вины перед этими памятниками и крестами, перед ушедшими так внезапно и несправедливо овладевает здесь каждого от самого входа, от первого холмика.
По едва заметной тропке между могил и кучами старых венков неспешно шёл старик. Покачивая головой то налево, то направо он как будто здоровался со старыми знакомыми, глядевшими на него со стёртых, смытых надгробных фотографий. У свежих могил он замирал на минуту, по стариковски шевеля губами, читал надписи, вздыхал и шёл дальше.
У аккуратной могилки с низким гранитным памятником он остановился, снял кепку и вытер ладонью вспотевшую залысину.
«Ну, здравствуй, Танюха! Как ночевалось?»-таким приветствием он всегда начинал разговор с женой.
«Я?...А чего я? Нормально. Витька, вот, почему-то не звонит. А, может, звонит, да я не слышу. Надо как-то громкость на телефоне увеличить. На двери увеличил. Надо и на телефоне. Это ты у меня всё слышала…Чего надо и не надо… Не так, скажешь? Ладно, не ворчи… На-ка, вот тебе гостинец»- старик полез в холщовую сумку. Вытащив булочку он осторожно положил её под фотографией.
«Это от подружки твоей, Веры Звонарёвой. Недавно встретил её, с магазину шла. Привет тебе передала. И шанежку. Вот, ведь, нормальные-то бабы! Сначала мужиков проводят, а потом, уж, сами. Ты же всё наперёд, везде первая…егоза… Чего? Не правда что ли?...Умотала, а тут…живи!»
Старик неловко смахнул слезу ладонью и полез  в карман. Достал пачку сигарет. Виновато глянул на фотографию.
« Всего одна. По одной в день курю. Клянусь!»
Закурив, он осторожно снял упавший на памятник листочек и мимоходом погладил портрет.
« Я, тут, фотографии перебирал…Эх, и красивая ж ты у меня, Танюха, была…да и сейчас. И жизнь у нас красивая была. Я только сейчас понял. Раньше как-то…то одно плохо, то другое. А сейчас смотрю, всё ладно.
Ну, чего ты опять заводишься…бабы, бабы. Какие бабы? Вот как на духу, один раз было…по пьянке…от азарта. Я и имени-то не помню…Ну, вот, раззуделась…Ты там нисколько не поумнела. Ладно, сменим тему…
Ты не волнуйся, что Витька не звонит. Видимо некогда. Он у нас мужик солидный…получился. Если что, позвонит. В прошлом месяце фотографию прислал? Прислал. Я же показывал тебе. Сашенька, внучок, хорошо получился. Не пойму только, на кого похож. От Вити мало, что…не в папу. Нос твой, да взгляд такой же …серьёзный.»
Налетели откуда-то с севера косматые тучи. Стихли вороны. Поговорив ещё «о том- о сём», старик встал, перекрестился.
« Ну, до свидания, Танюха. Не скучай тут. Увидимся…Уже скоро.»
И, одев кепку, не оглядываясь, пошёл прочь.
Ветерок, наигравшись с листвой поднялся выше и разогнал тучи. Никому, здесь, не нужные солнечные зайчики забегали по пыльным каменным плитам. Возле маленькой могилки дед остановился. Могилкой её было сложно назвать. Холмик зарос и размылся. И, только нержавеющая железная тумба с фотографией маленькой девочки указывала на печальный объект.
Незнакомая  девочка, умершая в три годика так давно, что в своё время годилась бы ему в дочки, чем-то притягивала старика. С фотографии на него глядело задорное личико с большими бантами.
«Я опять к тебе, дочка. Не прогонишь? Я, тут, рядышком –усевшись на лавочку возле соседней могилы старик достал из сумки и разложил на столике бутерброд с колбасой, пластмассовый  стаканчик и чекушку водки.
« Ты, уж, извини, дочка. Моя Танюха не любила это дело…Так, я лучше у тебя потихоньку. Лады?»
  Выпив половину и, закусив, он вытер рот ладонью и закурил.
«Тебе сколько годков было бы сейчас?...Как Витьке моему. Могла бы невесткой стать…Нет, Нина тоже хорошая…и детки бы были… Сейчас трудно им. Ох трудно! За всё плати, все злые какие-то, дёрганые. А жить надо…»
Лицо старика покраснело. Залысины покрылись испариной.
«А, давай, я спою? Танюхину любимую…»
Старик нагнулся, глядя себе под ноги и запел: «А ты опять сегодня не пришла. А я так ждал, надеялся и верил…»
Напевшись и наговорившись от души он допил водку,  степенно собрал остатки «пиршества», попрощался и пошёл к выходу. И,  в след ему так пронзительно и тоскливо из листвы старого раскоряченного дуба запела иволга.
В следующую пятницу он снова придёт сюда и пройдётся по знакомому маршруту, ибо на всей планете нет такого места, где бы его так понимали, любили и ждали...

 Восстание ангелов. 

"Одиночество-это наказание или спасение?". Вера наткнулась на эту фразу редактируя статью в местную газету. Кольнуло в сердце. Мысли улетели куда-то вдаль и вернулись воспоминаниями. Ещё три года назад она была самым счастливым человеком на земле. Любимая работа - она всегда мечтала учить детей, любимый муж и сладостное ожидание появления ребёнка. Первый выкидыш не насторожил. Просто досада. Потом второй. Во время третьей беременности муж буквально носил на руках. Тяжелее ложки ничего поднимать не позволял. Уже были куплены детские вещи, определено имя. А ребёнок умер там же. В ней. Муж ушёл. Мир потух. Как при глаукоме он сузился до детской пустой кроватки. Она сидела возле неё днями и ночами разговаривая со своим не родившимся ребёнком.... 
Из больницы она вышла через три месяца. Но это уже была не она. Это была другая Вера. Та Вера улетела далеко-далеко. Однажды, встретив соседа по лестничной площадке она заметила тёмное пятно за его головой. Да, и сам он выглядел странно. Синие губы, взгляд пустой, как-будто обращённый во внутрь, в себя. Она спросила у соседки: "Что, Михаил болеет?" ""Здоров, как бык. Он ещё нас с тобой, Верунь, переживёт." "Но у него синие губы, и глаза больные какие-то..." "Не замечала..." Через день Михаил разбился на машине. Насмерть. То же самое она заметила и у учительницы математики в своей школе. Поделилась с коллегами, но никто не видел у бойкой и весёлой Анны Васильевны никаких отклонений. Видела только Вера. Анна Васильевна "сгорела" от саркомы в течении двух недель. Это было что-то невероятное и страшное. А, когда, навещая мать в больнице, она увидела у неё те же приметы, пришло отчаяние. Она кинулась к врачам. Те её успокоили: "Нет причин для беспокойства." Мама прожила в больнице пять дней. Тромб оторвался...Оглянулась Вера вокруг. То там, то там на улицах мелькали за головами тёмные пятна. В упор смотрели тусклые глаза. Вере стало страшно, казалось, она не предрекает, а сама назначает смерть людям. Черный ангел. Будущие мертвецы приходили ночами к ней во сне, укоризненно качая головами. Это было выше её сил. Она ушла из школы, стала редактировать тексты на дому, писала рефераты. Общение с миром свела до минимума. Магазин, церковь, дом. 
Усилием воли Вера заставила себя вернуться к редактируемой статье. Закончив, прошла на кухню. Так и есть! Молоко и сахар закончился.; 
Между дверями ближайшего от дома магазина она заметила девочку лет шести. На улице шёл холодный дождь, а девочка была в одном платьице и стоптанных мокрых сандалиях. "Ты что здесь делаешь? Где твои родители?" "Они дома. Пьяные. Дерутся. А меня на улицу отправили." У девочки были синие губы, отстранённый взгляд и тёмное пятно за косичками. Тоненькой ручкой она размазывала влагу на лице и мелко дрожала. Мозг Веры взорвался и наполнил какой-то яростью всё её тело Злость на весь этот мир придал ей силы. Схватив девочку в охапку она понесла её домой. 
Отогревала, чем могла, скормила кучу таблеток, но к вечеру у девочки поднялась температура до сорока градусов. Приехавший врач констатировал: "Двухсторонняя пневмония. Нужна срочная госпитализация". 
 Всё, что происходило дальше Вера помнит смутно. Это была авантюра, афера, восстание. Это был вызов всему тому, что так несправедливо и жестоко лепит чужие жизни. Весь мир определился в этом маленьком ангеле, в её теплой ладошке, что, как тонкая ниточка соединяла сейчас её со всем добрым, правильным и честным, что ещё осталось на этой планете.  До боли в ушах вслушивалась она в прерывистое дыхание, в звуки пульсирующего в аппаратуре сердца. Она раздавала всем медикам деньги и умоляла. Она плакала и молилась. Она сутками не выпускала эту маленькую ладошку из рук. А, когда медсестра растерянно сказала, что пульс больной не прощупывается, тихо и молча сползла со стула на пол. 
Очнулась она от лёгкого похлопывания по щеке. "Ну, вы, мамаша, даёте. Тут девочку спасать надо было, а вы нас только пугали своим обмороком. Успокойтесь. Всё нормально. Кризис, я думаю, миновал. " 
Через месяц ясным солнечным днём они с Танюшей вышли из больницы и взявшись за руки, медленно пошли домой. 
И, пока они шли по улице, Вера не увидела ни одного человека с тёмным пятном за головой и синими губами.

 

Картинки, картинки...Как в альманахе.
***
Они сидят на лавочке в сквере и пьют пиво. Летняя сессия позади. Праздничная вечеринка тоже. Светит солнце. Чирикают воробьи.
- Во, глядите, старик сидит. На моего деда похож. Неужели и я таким буду?
- Не доживёшь. Если портвейн с пивом мешать будешь, точно не доживёшь.
- А я дедушкой не буду-закурив сигарету брякнула Светка.
- Ты будешь, как Любовь Орлова. Вечно молодой.
- Во! Глядите, "фифа" идёт. Ну, и уродина!
- Она с параллельного курса. Можно сказать местная достопримечательность.
- О! А ноги-то, ноги! Как бутылки Абрау Дюрсо. А тапки, наверно, из больнички спёрла.
- Она, между прочим, в панталонах ходит.
- Что, уже снимал?
- Нет. В институте на лестнице вверх взглянул.
- Бабушкины, наверно, донашивает-выпустив дым рассмеялась Светка.
- Свет, а может и ты в таких?
- Показать? Пожалуйста! Маде ин.-Светка вздёрнула юбку.
- Улёт! Я такие же хочу.
- Вить, тебе не пойдут. Ты же не Элтон Джон.
- Ух-ты! Оглянулась. Почувствовала, что о ней говорят. Боже, а, ведь, кто-то с ней спать будет...целовать...и всё остальное. Бррр. Я бы и за сто рублей не согласился.
- А за сто двадцать? Три "степухи" сразу.
- Ну...не знаю. Боюсь опозорится. Не встанет
- А я согласен,-Виктор встал и затушил окурок об урну-Вас пятеро. По четвертаку на рыло. Думаю за пару недель управлюсь. Идёт?
- А гарантии какие? Ты, чего, панталоны её нам принесёшь?
- У меня на даче. Время я скажу. Ну?
- Во всяком случае, это лучше цирка. Я за.
- И я.
- И я.
***
- Цветы? Мне? За что?
- Вижу девушка с грустными глазами. Солнце. Лето и такая аномалия. Решил исправить.
- Спасибо. И объяснение красивое.
- А, вот, и улыбка! Кстати, весьма очаровательная. Чтобы её сохранить готов к новым подвигам. Ты чем планируешь заняться вечером?
- Улыбаться.
- Давай улыбаться вместе. В кафе на набережной.
***
- Милый, можно я твою рубашку одену, а то как-то стыдно?
- А в постели не стыдно было?
- Не помню. Всё как в тумане. Я раньше думала, как это...Чтоб, вот, так меня полюбили...Ведь, ты любишь меня?...Я знаю, я не красивая. Ну...не яркая. А ты...Я тебя люблю до кончика пальца, до макушечки. Ты не думай, любовь делает девушку красивой. Вот увидишь. У меня  такие огромные крылья за спиной! Ой! Кто это?
- Ну, Витёк. Ну, молоток!-в комнату вошла Светка,-А ты, милая, не торопись одеваться,пусть ребята полюбуются. Они любят картинки в "Крокодиле" разглядывать.
- Вить, с призовых проставишься?-ввалились остальные,- а где панталоны?
***
Виктор Иванович вздрогнул и проснулся. "И приснится же такое...Боже, как давно это было...Лет сорок назад. Светку видел в прошлом году. Бабка. А остальных...А "фифа"... Говорили, после того случая она в психушку попала. А потом исчезла. Во всяком случае в институте её никто не видел. Муторно как-то. Наверно, давление."
В палату зашла медсестра.
- Идёт обход. Всё с тумбочек убрать. Всем лечь и замереть.
В палату зашёл врач. За его спиной в проёме двери мелькнуло заплаканное лицо жены. Виктор Иванович всё понял.
- Что, плохо?
- Ну, анализы, конечно, не блеск, но это лечится. Сейчас онкология не приговор, тем более у вас стадия не большая.-Врач похлопал его по руке.- Одно из действенных средств против этой болезни-это оптимизм и хорошее настроение. Так что...борись, душа моя, а мы поможем.
После обхода в палату робко, с натянутой улыбкой зашла жена. Тихо села на край кровати.
- И, что за "бяка" такая? Отец, дед, дядя, друзья все от неё загнулись. Теперь, вот, я...
- Вить, ты не накручивай. Сейчас медицина не та, что раньше. Ты верь. А ещё мне на работе сказали, рак бывает у тех, кто в жизни очень кого-нибудь обидел. И если покаяться, попросить у того прощения, то болезнь отступает. Боже, как же надо обидеть, чтобы такое наказание получить! Ты подумай. Глядишь, поможет. Вон, даже Элтон Джон от этой болячки вылечился.
И тут его ослепило.
- "Фифа"!...Нина...Надя...Как?
Он растерянно взглянул на жену.
- Вить, ты чего?
- Надя, кажется...фамилия...не помню...В интернете...не ты, сын, быстрей...пусть посмотрит.75-ый первый курс нашего...Там она...
Жена заторопилась к выходу, а вслед ей по больничному коридору нёсся крик:
- С параллельного...С косичками...страшненькая такая...

Другая Фамилия
Андрей увидел её на улице. Девушка шла впереди его лёгкой, воздушной походкой. Андрею было уже за тридцать, он был холост, но женские образы мало его волновали. А тут...Сознание резюмировало подсознание: "Это судьба". Вдруг к девушке подошли два туриста и на смеси русского и немецкого языка что-то спросили. Она ответила им на чисто русском. И Андрей решился. Догнав, он остановил её фразой: 
"Приятно в Эссене, в центре Германии услышать русскую речь. Вы русская?" Девушка внимательно посмотрела на него и улыбнулась: "Наполовину. Вернее, на четверть. А вы русский?" "Да. Я архитектор. Работаю здесь в бюро по контракту третий год. Мне так приятно услышать родную речь. Если у вас есть немного времени, не могли бы мы поговорить. Просто поговорить. Я буду вам очень признателен." Они гуляли по набережной Рура, посетили замок Бальденой, посидели в кафе и к вечеру расставались уже как близкие друзья.
  Через месяц Анна пригласила его в гости к родителям в качестве жениха. После обеда Шульцы старшие, одарив Андрея благосклонными взглядами удалились в сад делится впечатлениями. Андрей и Анна прошли в библиотеку.
-Ты обещала мне рассказать о русской бабушке.
-Да, да, сейчас.-Анна вытащила из альбома фотографию.-между прочим, я не только Шульц, но и Заславская. По бабушке. Она Анна Викторовна Заславская. Дворянка. Училась в Смольном институте.
-А будешь Потапкина. Не обидно?
-Но, ведь, это твоя фамилия, значит и моя. Разве не так? А бабушка у меня была действительно замечательная! Это она обучила меня русскому и французскому языкам. Это она настояла, чтобы я занималась балетом. Многому учила. Смотри. Вот, так русские дворянки делали реверанс.
Анна грациозно отставила одну ногу назад, присела и наклонила голову.
-А, как она танцевала! Представляешь, в 90 лет так вальсировала, что мои подружки-балерины только ахали!
-Так. Наследственность налицо. А, как с наследством? Поместья, замки, как это...приданое?
Анна вытащила из секретера шкатулку и достала изумительную по красоте серёжку с голубым сапфиром.
-Вот,единственное что осталось у бабушки от её родины и семьи.
-А где вторая?
-О! Это целая история. Налить кофе?
**************
Крым 1920г. Моросил мелкий дождь. Они стояли у кромки неглубокого рва, старики, женщины, дети, и с ужасом смотрели на строящуюся напротив них шеренгу солдат. Мать Анны крепко одной рукой прижала её к себе, а другой закрывала глаза маленькому Ване. Ещё утром отца Ани вместе с другими офицерами добровольческой армии красноармейцы погрузили на баржу и затопили в море. Наивные. Они не уплыли за море, надеясь ещё быть полезными своей родине, пусть даже и при этой непонятной власти. Вдоль строя обречённых прохаживался парнишка в не по росту большом френче с красным бантом в петлице. "А, ну, ровней, контра!" Возле Ани он остановился. "Ого! Вот это цацка!" Он с мясом вырвал из уха серьгу. "Вот, во что вы превращаете пролетарскую кровь!"- и, полюбовавшись, спрятал в карман. В последний момент перед залпом мать успела закрыть своим телом Аню и Ваню и уронить в ров. Теряя сознание, девушка услышала хрип брата под добивающим безжалостным штыком.
************
-Но...как...как?
-Вечером она выбралась из рва. Её подобрал старый грек, проезжавший мимо на арбе. Выходил. Дал документы умершей от тифа внучки. И, как дочь бедного рыбака, ущемлённого кровавым царским режимом, она поступила на рабфак. Представляешь? После Смольного! Потом встретила немецкого инженера Шульца. Тогда немцы помогали СССР строить сталинградский тракторный. После контракта инженер увёз её к себе на родину. Так она снова стала Анной Викторовной. Только Шульц. Ну, да не будем о грустном. Пойдём в кино.
Медовый месяц длился уже полгода. Сознание резюмировало: "Это не только судьба, но и удача.", а подсознание удивлялось: "Так, вот, ты какое? Счастье."
-Андрюш,а, как ты отнесёшься к тому, что Потапкиных будет больше на одного человека?
-Анечка! Неужели?
-Третий месяц. Думаю мальчик.
-Это чудо! Родная! Но...Потапкиных не будет больше.
-Почему?
-Получил письмо от матери. Умер мой дед. По отцу.
-Ой, мне очень жаль. А давай съездим к тебе на родину. Как этот город называется?
Алапаевск...как интересно!  Кстати и с мамой своей познакомишь.
-А это-Андрей показал ей на живот.
-Глупый. Не завтра же. Я ещё и потанцую.
-Кстати, русский балет самый лучший в мире, так, что в России можем задержаться.
  Здесь всё осталось по-прежнему. Казалось время остановилось. Двухэтажный дом на восемь квартир, окна в потрескавшихся рамах. Дуб во дворе. А на пустыре всё так же гоняют мяч пацаны. Мать сильно сдала, как-то пригнулась, семенила мелкими шажками. Но руки остались такими же подвижными и умелыми.
-Ой! Что ж не предупредили? А у меня одна картоха, да колбасы чуть. Я, сейчас, в магазин.
-Не надо, мам. Мы в самолёте поели. Давай чай. Мы торт привезли.
Анна, как кошка мягко ходила по комнате, трогала мебель, рассматривала фотографии. За столом Андрей спросил: "Как дед-то умер? Болел?"
-Как, как. Стоял столб, да упал. И железо ржавеет. Жену свою, покойницу всё ругал. Испортила, мол, породу. Не мужики, а плюшевые мишки пошли. Тебя вспоминал. Вот жену-немку бы не одобрил.
-Да не немка она. Почти русская. Я же писал.
-Ну да, ну, да.
-Я бы на могилку сходил.
-Что, прямо сейчас? А отдохнуть с дороги.
-Мы не устали. Пошли, мам.
Среди каменных плит с крестами дедова могила выделялась красной звездой на маленькой стеле.
-Очень настаивал, чтоб под звездой положили.
-Ну, здравствуй дед-Андрей снял упавшую веточку в памятника.-Вот. Приехал. Жену привёз. А скоро и правнук тебе будет. Тоже Потапкин. Так, что жива династия. Ты не волнуйся.
 И немного подумав, перекрестился.
-Повидался? Ну, пошли домой. Я от деда тебе подарок отдам.
Дома она достала деревянную резную шкатулку и передала Андрею.
-Дедова. Я глянула. Ничего не пойму. Чего хранил, чего прятал...
В шкатулке лежали грамоты, два ордена Красной звезды, военная газета с приказом№227 о формировании заградотрядов. На самом дне лежал пожелтевший листок. Андрей осторожно его развернул.
"Крымский ревком выражает пролетарскую благодарность красноармейцу Потапкину Петру за беспощадную ликвидацию контрреволюционных элементов в Крыму
     декабрь 1920 г.
Председатель Бела Кун
Заместитель Землячка"
Дрожащей рукой Андрей взял маленький сатиновый мешочек в углу. В руку упала серёжка. С голубым сапфиром. Обхватив голову руками Андрей застонал. Анна испуганно вскочила.
-Андрей, что случилось?
Он молча протянул ей серёжку и листок.
Тишину нарушила мать.
-Уф! А я уж, и в магазин смоталась. Сейчас оладиев вам напеку. А вы чего такие смурные. Поссорились?
-Андрей...поехали домой.
-Ты...ты простила?
-Кого? Глупый. У меня только одна просьба. Пусть у нашего малыша будет другая фамилия.
-Бабушкина?
-Да.
Они вышли из дома и молча пошли к вокзалу, а высоко в небе, словно перекручивая человеческие судьбы лепили причудливые формы белые облака.

  Муська.

   Мир – это мир. Это страна, город, район. Это что-то земное. Но мир это ещё и двор. Несколько домов и место, где жильцы этих домов создают свой мир, и этот мир называется двором. А во дворе, как и во всём мире, не только живут, но и обитают.
Кошки, птицы, собаки и полицейские. Впрочем, насчёт полицейских я могу и ошибаться.
   Её все звали Муськой. Чем-то полюбилась она жильцам-домоседам, и среди десятка бродячих кошек они выделили именно её для проявления сочувствия всем бездомным, и блага, в виде просроченной колбасы и салатов, поддерживали её в трудной кошачьей жизни.
   Иннокентий Корт (фамилия такая) имел необузданный нрав, но мягкое сердце. Работал он по восемнадцать часов и очень хотел, чтоб жена это ценила. А её два дня дома не было, и мобильник оставила, да чушь потом всякую несла. Короче, вышел Кеша во двор, сел на дальнюю лавочку и хватанул чекушку под липовый цвет. А, тут, Муська на скамейку скакнула. Прилегла и урчит. Кеша погладил её, душа отлегла, ну, и выложил её всё, вплоть до "этого гада Чубайса". Это такая у нас национальная традиция. Когда плохо, Чубайса поминать. А наутро письмо ему пришло. Дядя у него в Америке оказался. В войну угнанным был, потом переехал в Америку, разбогател и умер напоследок. А перед смертью наказал, чтоб его последний потомок, то есть Кеша, женился на внучке его друга, и тогда он получит десять миллионов долларов и наследственное звание почётного члена бейсбольного клуба городка Сен-Мортан. Фотография внучки прилагалась, даже очень ничего дамочка. Счастливый Кеша уехал.
А через два дня Петрович шёл из магазина. И спину ему схватило. Да так, что еле до лавочки добрался. Плюхнулся он на неё, заохал. А рядом Муська сидит, хвостиком помахивает. Подлезла под его ладонь, ластится. Гладил её Петрович, слёзы лил, да вспоминал молодость свою. Недели не прошло, утром, впрочем, мало кто и видел, Петрович в спортивном костюме делал пробежку вокруг дома и дворнику Вите, мимоходом, сказал, что в интернете, на сайте знакомств у него неплохая фотография выставлена.
   Наверное, каждый двор имеет своего бомжа. Одни его презирают, другие жалеют, третьи равнодушны, но где-то, в глубине души, тоже сочувствуют. В этом дворе бомжа не было, а был Петя. История проста, как апельсин. Авария, травма, потеря высокооплаченной работы. Жена с дочкой ушла. Запил он сильно, но бомжом не был. Квартиру свою родовую он худо-бедно содержал, но, избалованный сочувствием окружающих,  стал банальным тунеядцем. В этот день ему повезло: дворник Витя снабдил его двумя сосисками, а на «фанфурик» ему подкинул бывший его личный водитель, не державший зла на экс-шефа. Сел Петя на лавочку, разбавил «микстуру», а тут Муська. Спину выгибает, мурлыкает. Петя одну сосиску ей отдал, второй закусил. Так и сидели вдвоём, мнениями обменивались. А вечером того же дня Петька, не протрезвев ещё, стукнулся головой в коридоре об стенку, а она и провалилась. А в нише планшет лежит, а там сто царских червонцев и записка от прадеда его Пискунова. Так там и написано, всё это ему, Пете, потомку.
 С того дня Петя пить бросил. Мало того, в фонд трезвости солидную сумму отвалил. Видимо за годы тунеядства слишком простым стал.
   Вот всё это и сложили жильцы в одно…и прикинули.
Тяжёлые дни наступили для Муськи. По всему двору за ней жильцы гоняться стали. С колбасой, куриной печёнкой, сметаной. А Василий Петрович даже бутерброд с красной икрой за ней таскал. Запугали кошку. Сиганула она в подвал и смотрит испуганно из окна на всё это изобилие. Василию Петровичу повезло. Выловил он глубокой ночью испуганную Муську и два часа ей свои бизнес-планы выкладывал, даже графики показывал. И, помогло! Выиграла его фирма тендер на строительство городского крематория. Деньжищи перечислили ему огромные. А, тут, жена его, Марья Павловна заказала с полюбовником убить его подставному киллеру. Судили их. А он…Да, вместо Пети сейчас на «фанфурик» стреляет. И Саньке из тридцать девятой подфартило. Хитрый он очень был. На трёх работах сантехником числился, как «Ласковый май». Принёс он к подвальному окошку кота, да яйца ему прищемил. Кот как заорёт, Муська и выскочила. А Санька, не выпуская «провокатора» про милосердие ей втирал, да про ООН, да про всех русских…ну, что успел. Выиграл он. Успел. В Гослото 15 миллионов рублей выиграл. Санька строго секрет держал, но во дворе такое не удержишь. Месяц он на улицу не показывался. Домой с доставкой из магазина коньяк ему ящиками таскали. Потом соседи "психушку"  вызвали. Он с балкона хотел голым сигануть с простынёй-парашютом.
   По квартирам стали таскать котят. Будто бы от Муськи. Предлагали по сто баксов за штуку. И, хоть, Муська была полосатая, покупали всех. И рыжих и чёрных.
А, потом, она пропала. Нашли её через месяц, когда трубы в подвале ремонтировали.
Похоронили в центре двора. Василий Петрович, протрезвев по такому случаю, посадил рядом выкопанную в ближайшем перелеске берёзку. И надпись на ней приделал.
                                   «Всем нам»

      Мера
   Ах, какое чудесное было платье у Татьяны! И не то, чтобы чудесное. Она в нём была какая-то воздушная, неземная. Красное, в крупный горошек, оно прекрасно облегало её стройную фигуру. Пышные воланы на рукавах делали её руки тонкими и изящными. А как она танцевала в нём! «Эти глаза напротив, калейдоскоп огней…» И всё кружилось в мягком море музыки. Именно, после этого танца и познакомилась она с Димой. Он приехал в Городок после длительной командировки, навестить мать. Сверкали звёзды бриллиантами на тёмно синем бархате неба, так волнующе пел соловей в саду, а они не могли расцепить рук, будто боялись, что в одночасье исчезнет всё это, как в сказке о Золушке. Неделя счастья – это один миг, это взгляд, это шёпот, это горячая волна чего-то не понятного и волнующего.
Он уезжал на незнакомую и далёкую войну. Уезжал надолго. Сказал об этом в последний день и всё.. Но оба поняли – всё у них будет хорошо!. Проводила Татьяна Диму, пришла домой и повесила платье в шкаф. И за пять лет ни разу не надевала. Надела на свадьбу. На второй день. А потом были города и городки, лес и тундра. Он служил, она работала. Экономисты везде нужны.
   Он звал её Татой. Из сочетании этих двух слогов лилась на неё нежность и забота.  Даже, семимесячный Мишенька первое в жизни слово пролепетал не «мама», а «Тата».
Какой мерой измеряется человеческое счастье. В кусках? В минутах? В годах? В людях? Если счастье женщины измеряется в мужчинах, то у Татьяны было два полноценных счастья. Два её любящих мальчика. Она жила своим маленьким уютным мирком, купаясь в восхищённых взглядах своих мужчин. 
   Вскоре Дима вышел на военную пенсию и устроился в какой-то ЧОП обучать охранников. Мишенька как-то неожиданно вырос и поступил в институт. И по прежнему свистел чайник на кухне, и блестели бриллиантами глаза Большой Медведицы на темно-синем небе. Как-то зашли они с Димой в модный бутик выбрать костюм Мише на защиту диплома и обалдели…Оно висело на самом видном месте. Её платье. Нет, конечно, не совсем её. Воланов не было, да и само платье было удлинённым и элегантным. Но, когда Татьяна его надела, Дима разинул рот. « Тата! Мне хочется опять тебе сделать предложение!» Стоило оно… Много стоило. Очень много. «Всё! После Мишиной защиты – покупаем!» - рубанул рукой воздух Дима. «Может,после Мишиной свадьбы?» «А, вдруг, продадут?» За такую-то цену?!» «Ну, разные люди бывают…»
   Поздно стал приходить из института Миша. Под вечер. А, как придёт, сразу в свою комнату. «Влюбился наш Мишаня!. Может сразу и свадьбу?...» - обнимал жену Дима. А у неё, как в сердце укол. «Дим, ты денег из шкатулки не брал?...» Позвонили им через неделю, под вечер. У Миши передозировка наркотиками. Из больницы молча шли, только Дима всё шептал «Всё будет хорошо, Таточка! Верь!» А, когда пришли они домой, лег на диван и больше не встал. «Скорая» приехала через сорок минут. Врач закрыл Диме глаза и молча вышел. А, медсестра, напоследок шепнула: «Труповозку вызывайте. Вот телефон».
И, вроде бы ничего не случилось. Бренчали гитары во дворе, ругались соседи за стенкой, по телевизору показывали шоу. Только грянул где-то далеко гром. Раскатисто, так грянул. И звёзды потускнели. И всё как будто за пеленой. Проводила она Диму. Как тогда, на войну. После похорон пошла к врачу, а он ей -  бац! –инвалидность. Вторую группу. «С таким давлением цифры считать нельзя!» Многое узнала Татьяна за последнее время. И, как пособие оформляется, и кто такие малоимущие, и как на картошке и хлебе дотянуть до пенсии. А ещё –что она не Тата вовсе, и даже не Татьяна Ивановна, а «тётка, «бабка», «старуха». А сын вообще никак не называл. Брал деньги и уходил молча. И, даже когда прятала, находил, и… всё молча. Только однажды, как будто очнувшись, долго смотрел на её седые волосы, а потом бросился в ноги. Долго плакал. До истерики. И всё повторял «Прости, мамочка». А потом ушёл на целую неделю. Она подрядилась мыть полы в подъезде. Всё какая-то копеечка! Нашла, там, укромное место за мусоропроводом. Стала туда деньги складывать. А, тут, осенью, компания ребят с гитарами весь вечер в подъезде орала. И всё…
Стала Татьяна в соседний сквер ходить по утрам. Бутылки и банки собирать. Да и приёмный пункт недалеко, в соседнем квартале. Каждую бутылку в газету заворачивала. Чтоб не гремели. Приёмщице виновато объясняла, то «Сын защитился, гуляли всем курсом, а, куда ж девать», то «день рождения был…» Приёмщица сначала понимающе кивала, а потом рявкнула: «Слушай, тётка, мне твои заморочки до фени! Ты посуду не битую неси!» А, тут, пришла как-то утром в сквер, а там мужики. Бомжи. Били не больно. Так, пинали больше. Самое странное, что страха у неё не было! Стала она в сквер ходить затемно. И бутылки домой носит, а потом уж в «пункт». Половину бутылочных денег она тратила на лотереи. Всякие. Купит и ложится на диван. Мечтает. Вот, выиграет она 30 миллионов. Кучу этих радужных бумажек, что решают в жизни все проблемы. Вылечит Мишеньку. Говорят, за большие деньги и наркомания лечится. Женит его. А там внуки… И ещё – купит то платье. Из бутика. Наденет и придёт на могилу к Диме. Пусть порадуется!
   И в церковь стала захаживать. На службу стеснялась. А, так, днём. Придёт, поставит свечки за упокой, да за здравие. И долго стоит, вглядываясь в глаза Божьей матери, будто ответа какого-то ждёт.
   По каким критериям меряется человеческое горе и унижение?. Литрами слёз? Инфарктами? Длиной петли? А, может, расстоянием до счастья?
   Они лежали в жёлтом пакете в сквере, возле лавки. Ровно пятнадцать пачек пятитысячных купюр. Она сразу подсчитала – семь с половиной миллионов. Всё таки экономист! А рядом была разбросана дюжина пустых бутылок. Не вскрикнула Татьяна, не всплеснула руками. Долго смотрела она на эти радужные бумажки. Потом аккуратно выложила их из пакета в кучку возле лавки, сверху письма положила. Диме. На ту, неизвестную войну. С собой  носила. И…подожгла. Ярко вспыхнул в холодном осеннем сквере маленький костерок. И вдруг, в этом беспокойном жёлтом пламени увидела Тата красивую танцующую пару. Она в красном платье, Дима в форме капитана. И музыка «Эти глаза напротив…» А над ними мерцало и переливалось бриллиантовое небо.
   Утром дворники обнаружили на лавочке мёртвую улыбающуюся старуху, а рядом серо-бурую кучку пепла.

Корни

Пригородный автобус, переваливаясь, как утка, медленно тащился по разбитой колее. Моросил мелкий дождик. Антон Иванович сидел у окна и думал, что дачу, скорее всего, придётся продать. Сын, как то не увлёкся загородной жизнью, а ему уже тяжело содержать покосившийся домик, да посаженные растения. Вот, сейчас приберётся последний раз, а по весне надо будет объявление давать.
Пройдя за ограду,  Антон Иванович сразу же увидел полуоткрытое окно, а под ним чурбак, на котором он рубил хворост. Открыв замок, он прошёл в комнату. На кровати, завернувшись в ватное стёганное одеяло спал парнишка лет десяти-двенадцати. Скрипнула половица. Мальчишка открыл глаза и вскочил. «Я ничего не брал. Только яблоки в саду и хлеба немного из пакета».  «Вот, так гость! Не брал и ладно. Я сейчас поставлю чайник, а ты сходи к бочке во дворе, умойся и будем пить чай с пряниками. Пряники любишь?» Увидев, как парнишка уплетает за столом один пряник за другим, Антон Иванович всплеснул руками: Да, ты голодный! А я-то старый дурак со своими пряниками. На, вот, курицу и хлеба, хлеба бери. Ну, рассказывай. Я знаю, осенью на дачах кошек, собак оставляют, но, чтоб ребёнка…. Или ты потерялся?»  «Нет, я сам убежал».  «Что, родители обидели?»  «Нет у меня родителей. Я из интерната. Там на Горького». Наевшись, мальчик блаженно потягивал чай из кружки. «А, чего бегаешь?» «Если честно, мне там не очень нравится. Те ребята, к кому родители приходят, задаются. Нас подкидышами дразнят. Телефонами сотовыми хвастают». « А  звать тебя как?» «Паша…Павел Николаевич Зотов двенадцать лет, не судим пока». «Почему «пока?» «Так, у нас одна дорога. У половины ребят отец сидит, а то и мать. А у Кольки Котова и дед сидел. Он говорит: «Я потомственный». И мы такие будем. Яблоко от яблони…»  «Чушь!» «А, что, может, усыновите?» «Стар я для усыновления, Пашенька». «Вот то-то». «Знаешь, что я придумал. Мне надо дачу к зиме обустроить. Работы много, а у меня нога чего-то разболелась. Будешь мне помогать, за два дня управимся. Харчей нам обоим хватит. А в воскресенье я  отведу тебя в интернат и подарю тебе сотовый телефон, не новый, конечно. Будешь мне звонить, когда в следующий раз бежать надумаешь. Идёт?»
   Пашка оказался умелым и старательным помощников. К вечеру, усталые они , поужинав, легли спать.  «Дед, не спишь? – помолчав, спросил Паша. «Нет. Я в последнее время с трудом засыпаю». «Там в шкафу висит фуражка военная. Ты воевал?» «Фуражка сына. А в войну я таким же, как ты пацаном был. Но повоевать пришлось. Час или два». «Эх, была  бы война! Я бы туда сбёг. А то одни конфликты…».  «Спи, аника-воин. Завтра дел много».
   Домой Антон Иванович вернулся вечером. Квартира гулко встретила его одиночеством. Поужинав, он набрал номер сына. «Я дома. На даче всё сделал. Ты мне нужен. Завтра буду».
******
Где-то за рощей глухо разносились взрывы снарядов. Фронт подходил вплотную.  На взгорке за селом разворачивалась батарея сорокопяток. Схватив краюху хлеба, Антоха выбежал на улицу. «Куда ты, пострел, а ну, домой» - крикнула мать. «Я нашим помочь. Может, что о бате узнаю». Мать ещё что-то кричала ему в след, но Антон уже не слышал. На батарее солдаты копали окопы, расставляли ящики со снарядами. В кустах дымилась полевая кухня. Антон дважды обошёл позиции в поисках, кому бы помочь. «Эй, малец, а ну, подойди сюда. Ты чего тут крутишься?»-окликнул его молоденький сержант. « Я помогать пришёл". Подошедшие солдаты засмеялись. «Молоко ещё на губах не обсохло». «А сам-то давно за партой сидел?»  Сержант засмеялся: «Я, брат, с прошлого месяца папаша. Сын у меня родился. Костя. Константин Павлович Зотов. Так, что прошу, малец, обращаться ко мне на вы. А чем помогать собрался?» «Снаряды подносить могу, как мальчиш-кибальчиш». Эти слова вызвали новый взрыв смеха. «Да ты знаешь, сколько снаряд весит? У тебя пупок развяжется. Иди-ка лучше домой и залезай в погреб. Скоро начнётся».  И, тут, Антона осенило. Со всех ног он бросился к другу Мишке. У него во дворе валялась маленькая тележка. В ней они на верёвочке возили друг друга по селу, изображая танк. Тётя Аня не только тележку дала, но и вынесла бидон молока для солдат. «Кому молока?» - едва добежав до позиции, закричал Антоха. Пока солдаты передавали по кругу бидон, он деловито подошёл к снарядному ящику, положил в тележку снаряд и покатил к орудию. «А малец-то толковый. Отец где, воюет?» «Воюет». «А где?» «Не знаю, не писал ещё». Выпив молоко, артиллеристы закурили. «Вот, подобью танк - прищурил правый глаз от дыма Паша Зотов – За танк сразу медаль «За отвагу» дают. Привезу я эту медаль сыну. Пусть играется вместо игрушек. Пусть с пелёнок знает, где был его батя, когда он родился». Внизу от рощи послышался звук моторов. «Танки. Михалыч за снарядом, Петро – замок. Пацан – в окоп и ни гу-гу!» С третьего выстрела орудие Зотова подбило танк. Но, тут, рядом разорвался снаряд. Михалыч охнул и отполз  в сторону. В порыве какого-то азарта, раздирая рот в крике, Антон выскочил из окопа, кинул снаряд в тележку и покатил к орудию. «Ты откуда? А, ладно, давай, давай. Они скоро попятятся». Антон раз пять сбегал за снарядами. Глянул вдаль. Внизу горело четыре танка. Два танка пятились к роще. « Ну, малец, - закуривая сказал Зотов, медаль на двоих делить будем. Ты, как, не против? Как, там, Михалыч? Живой? Ну и ладненько. Петро, перевяжи его. Думаю, сегодня они больше не сунутся. Главное, чтоб «Юнкерсы» не налетели». Самолёты прилетели через полчаса. Сидя в окопе, Антон чувствовал, как ухает и подпрыгивает земля. И этот страшный, противный вой. В короткой паузе между разрывами он увидал свою тележку. «Разобьют». Выскочив из окопа, он рванул к ней. «Куда, дурак!» Он не добежал, не успел. Его догнали, повалили, подмяли под себя. А, потом свист, толчок и тишина, только сверху на щеку что-то закапало. Антон осторожно вылез из под тела. Паша Зотов лежал с открытыми глазами, и из раны в виске у него текла вниз тонкая струйка крови. И Антон заплакал. Размазывая слёзы и пашину кровь по лицу Антон, бездумно ходил вокруг тела и даже не сразу заметил, что многие дома в селе горят. Горел и его дом.
***
Антон Иванович очнулся. Утро. Спал ли он?
На рынке, как всегда, было шумно и грязно. Найдя лавку, где продавали старые значки и монеты, он стал перебирать товар. «Медали, ордена есть?» «Что, папаша, своих не заработал, решил прикупить?» «Нужна медаль «За отвагу», плачу сразу». Продавец, усатый мужичок неопределённого возраста забегал глазами по сторонам. «Двадцать штук». «Идёт». «Погуляй минут двадцать по рынку. Потом подходи».
Секретарь военкома Машенька Юдина лихо била по клавишам компьютера. «Здравствуйте Антон Иванович, Игорь Антонович один, проходите». Через пять минут она услышала крики из кабинета. «Ты представляешь, что ты предлагаешь?! Отец, ты с ума сошёл. У тебя маразм. Ты же меня на преступление толкаешь!» Глуховатый басок отвечал спокойно и уверенно.
   В два часа в интернате объявили торжественную линейку. Воспитанников построили по группам в актовом зале. Рядом с директором стоял хмурый полковник и Антон Иванович. Дождавшись тишины, он вышел вперёд. «Ребята, сегодня у меня замечательный день и я хочу, чтобы вы это знали. В годы войны я был таким же мальчишкой. Когда фронт подошёл к нашему селу, я подружился с одним сержантом, командиром орудия. Его орудие подбило два танка, а он погиб , закрыв меня своим телом. Я долго искал его родственников. Узнал, что он посмертно награждён медалью. И я нашёл. Его сын, Константин, прожил достойную жизнь. Его внук, Николай, погиб при выполнении особого задания Родины. А его правнук находится среди вас». Вперёд вышел полковник. «За мужество и героизм, проявленный в боях с немецко-фашистскими захватчиками медалью «За отвагу» награждается сержант Павел Иванович Зотов. Посмертно. Медаль вручается правнуку Павла Ивановича. Паша подойди сюда». Когда Пашка дрожащими руками взял красную коробочку с медалью, Антон Иванович положил свою руку на плечо мальчика. «Вот и отыскались твои корни, Паша.  И расти ты от этого корня дальше стройно и крепко».
***
«Алло, дед, это я, Пашка.  Мне воспитатель сказал, что, если я четверть отучусь без троек, то меня в суворовское училище направят. Ты, как, дед, одобряешь?»

      Дождь.

В оконном стекле серое полотно. За глаукомной пеленой дома и деревья. Дождь льёт стеной. 
Капли, ударяясь об асфальт, рассыпаются в водяную пыль. Стопроцентная влажность. Вода. А мы, как рыбы лениво шевелим плавниками и  пялимся выпученными глазами в стекло. Бездумно и молча. Редкие зонтики проплывают под окном, не нарушая унылый шум дождя. Безнадёга. Так же безнадёжно и бездумно сидел я у окна двадцать лет назад и рассматривал этот сломанный телевизор. Экран рябил серыми полосками и шипел. А где-то там за пеленой дождя бушевали краски и страсти. Смех и гнев, любовь и ненависть. И всё это там. Далеко. А здесь… «ночь, улица, фонарь, аптека». И, тут, в дверь позвонили. На пороге стояло мокрое зеленоглазое существо и смущённо лепетало: «Извините, можно от вас позвонить? Мой телефон упал в лужу,…я позвоню, за мной приедут…». Она вошла и дрожащими руками завертела мой телефон. Я забрал его у неё. «Так. Вы  замёрзли и намокли. Для начала идите в ванную и хорошенько погрейтесь под душем. Полотенце и халат я принесу». Затолкав слегка упирающуюся девушку в ванную, я принёс обещанное. «Одежду засуньте в стиральную машинку и нажмите эту кнопку. Потом приходите на кухню пить чай.
Халат превратил её в маленького смешного медвежонка. «Там одежда…Скоро?» «Это, как получится. Садись. Кофе? И непременно с коньяком. У меня коньяк армянский коллекционный. Греет, как горчичники изнутри. Печенье подсохло, зато есть зефир. А, может, ты кушать хочешь? У меня пельмени в холодильнике. Как тебя зовут? И почему ты под дождём? Одна?» "Отвечать по порядку или одним словом?...Юта. Пельмени буду». «Юта? Странное имя... А меня Артёмом зовут. Стандартно. Давай на «ты»? Чем ты занимаешься? «Сижу полуголая в чужой квартире и жду пельменей с коньяком.»   «А, вообще?»  «Я пишу стихи». «Под дождём?» « Я с мамой поругалась. Ушла из дома». «А кому звонить собиралась? Тебе сколько штук?» «Подружка обещала приютить на время. Мне восемь». Загудел чайник, забулькали пельмени и в маленькой кухоньке заиграли краски. Зелёные глаза, рыжие волосы, бордовый коньяк. Мы ели пельмени и говорили об искусстве. Мы хохотали и возмущались, спорили и делились тайнами. Воздух был наполнен озоном и коньяком. «А чем занимаешься ты?»  «Я рисую?»  «Чего?»  «Мир». «Он бесконечен».
«Я люблю это слово. Вечность. Бесконечность». «Ты оптимист. А давай дуэтом». «Как?» 
«Я буду читать тебе свои стихи, а ты будешь их рисовать». «Давай». Её стихи были наполнены светом, полутона стерты, но вся палитра дышала радостью и любовью. Она визжала от восторга, разглядывая мои рисунки: «Боже, как точно. Неужели это я написала? Обалдеть! Гляди, дождь закончился. Сейчас тучи разбегутся, и выглянет первый лучик». «Первый лучик  уже здесь. У меня на кухне»… «Правда? Такое ощущение, что я тебя знаю давно». «Вечно?» «Вечно».
******************************************
…"Дай свою руку…Вот так…На ней так покойно лежать! А знаешь, у меня есть мечта. Я хочу увидеть море. Ты видел море?» «Видел». "Какое оно?» «У Вересаева есть заметка… Одну девочку спросили-Какое оно, море? А она-Море-оно большое». «И всё?» «И всё. Море это бесконечность. За горизонтом тоже море. Когда мы приедем туда, ты сама убедишься».  «Ты скоро возненавидишь это слово» «Почему?» «Поумнеешь». «Зря. Спи, любимая, а я буду собирать звёзды, и складывать их, вот, здесь у твоих ног». "Но они бесконечны». «Я их буду собирать вечно».
Разбудил меня её поцелуй. «Мне пора. Рисунки и звёзды я забираю». «Когда?» «Жди». «Я не хочу вечно. Сегодня». «Вот, ты и поумнел. А на улице опять дождь». «Возьми зонт». «Незачем. Такси у подъезда».
   Вот уже двадцать лет в дождливый день я сажусь у окна и всматриваюсь в это серое безобразное месиво, подарившее и забравшее у меня Юту. Рядом на стенке висит её портрет. Я нарисовал его на второй день по памяти. Сейчас у неё, наверно, морщинки. Вот, здесь у рта. Она так заразительно смеялась. Да и причёска, наверное, другая. Нет. Она та же. Для меня она вечно будет такой. Боже, как я ненавижу это слово! Когда-нибудь, в другой жизни мы обязательно встретимся, и будем рисовать стихи. О дожде. О нас. О море. Иначе, зачем всё это было? Вечность не вечна. Бесконечность имеет конец. Он там. За окном. Стоит только открыть окно и шагнуть в эту шипящую пену...
И тут в дверь позвонили…

  Приёмыш

Мать он помнил смутно.. Тёплые руки, долгий печальный взгляд, а потом… 
Она долго лежала. Выпьет из бутылки и лежит. И отец… Два раза  он появлялся в его жизни. Один раз подкинул высоко- высоко, до лампочки. Второй раз долго вглядывался, заставил рот открыть, хмыкнул и ушёл. А мать всё твердила «батя, ..«батя».
Взяли его у матери случайно. Пришла комиссия по делам… А он в это время ремонтировал сгоревшую включённую плитку. Инспектор чуть не поседела, когда увидела , как четырёхлетний мальчик копается ложкой в оголённых проводах. А мама, как всегда, спала.
И возник совершенно другой мир, где мама появилась лишь раз, перед судом о лишении.
  В детдоме у него был друг. Он с ним познакомился на прогулке. Он его сначала поймал, а, потом, тот и не думал убегать . Сел на палец и смотрит так внимательно и понимающе.  Вот Ванька ему тут всё и рассказал.. А кузнечик всё кивал и кивал понимающе.. А потом исчез. А летом опять объявился. Так и дружили. А потом его усыновили. В шесть лет он уже  знал, что ему выпала  «фишка», и нашлись «лохи» , которые взяли взрослого.
А, может «глянулся» он им.
   Очень трудно привыкать к понятию моё. Он долго с опаской трогал игрушки, оглядываясь на улыбающихся родителей. Новый папа стал учить его читать и считать. Ванька быстро  всё усваивал, стараясь не обижать его. А тот восхищённо демонстрировал его успехи приходящим друзьям. « Вот так, вот! Не прогадали! А говорили «наследственность», «наследственность»!» Только бабушка, мать нового папы, скептически поджимала тонкие губы и качала головой. У него была своя комната, своя одежда и своё место за большим столом, когда они все вместе обедали по воскресеньям. Ему нравились эти воскресные обеды, где все заботливо выслушивали друг друга. А он молчал. Через месяц ему подарили компьютер и появился другой мир, ещё более непонятный и чужой. Новый папа с упоением стрелял уродливых монстров и с восторгом предлагал ему добить очередного. Друзей во дворе у него практически не было. И он и дворовые ребята как-то побаивались друг друга. Однажды они попросили рассказать его о детдоме. Он всё рассказал, только про кузнечика не стал.
Буквально с первых дней родители просили его называть их папой и мамой. И, вроде бы простая их просьба давалась ему с огромным трудом. Какой-то комок в горле появлялся. Язык становился тяжёлым, неуправляемым. Они видели это и особо не настаивали.
А по ночам стрекотал в углу его приятель и жизнь была не такая уж и плохая.
   Она была подслеповата от рождения. Не слепая, нет. Просто окружающий мир она воспринимала осторожно, на ощупь. И мужа она так же выбрала. Вернее он её выбрал. Приехал в родную деревню из города, оглядел хозяйским взглядом нестройные ряды девчат на танцах и выбрал. Не смотря на своё зрение она была самая привлекательная. Подружки завидовали, а она гордилась. Потом он увёз её в город и поселил в отдельной квартире. Сам он работал на тяжёлой и нудной работе, а она вела хозяйство. Только вела его плохо. Дома в деревне она наугад знала где, что лежит, куда, что принести. А тут всё из рук сыпалось. И посуда билась, и суп пересаливался, и в магазинах обсчитывали. А раз даже соседей снизу затопила. Потом она устроилась мыть полы в подъездах. Вроде бы получалось. Но дома… Муж просто устал. Устал от бесполезной её красоты, от битой посуды, солёного чая и плохо выглаженных рубашек. И пил и бил. А ночью жестоко овладев ею тут же засыпал. Так и  жили, только жестокость его не видя сопротивления росла и росла. И синяки уже не сходили с её тела. 
Через стенку и крики и удары хорошо были слышны. И плач. Дважды Ванькин папа ходил разбираться, да всё без толку . Чужая семья потёмки. Донёс как-то Ванька её сумки до квартиры. Потом на кухню зашёл. Потом посуду вымыл. Не было на кухне у неё стола большого, воскресного. Так, маленький столик у стены. С того дня часто стал он забегать к соседке. То картошку почистит, то табурет уроненный подымет. Но по вечерам не слышно стало кузнечика. Исчез, может по делам, а может от криков за стеной.
Купили родители Ваньке костюм к школе. Хотели примерить, а его нет. Ни дома, ни во дворе. Долго искали, думали в детдом убежал. А,тут, у соседей дверь открыта. Заглянули.
На диване сидела избитая соседка и тихо рыдала. А рядом с ней сидел их Ванька, нежно гладил её по плечу и бормотал: «Ну, не надо, всё уладится. Всё будет хорошо. Я, ведь, с тобой,... мамочка!»

Поэт
   Мишка Журавлёв стал писать стихи. Эта весть, как громом поразила всех, знающих этого не молодого и ладного мужика. «Это надо же…Вот так Журавль!...» - сосали свои сигареты мужики за доминошным столиком. Журавлём его звали с детства и, хоть прозвище была не длиннее самой фамилии, по старой дворовой традиции она закрепилась за ним намертво. «Ведь это под старость-то лет! Он ,ведь, не молодой уже. С какого он году-то?» - судачили старушки у подъезда. «Развелось писак, как собак не резанных» - плевались старики на скамеечках. « «А-а, чем бы дитя не тешилась…» - делилась мыслями жена Журавля, такая же дородная и крепкая баба.
   По ночам, когда двор замолкал и лишь с улицы доносились приглушённое жужжание машин, Журавлёв выходил на балкон и думал. Мысли , прерываемые за день нужными и ненужными разговорами, желаниями и заботами, сейчас захватывали его  с какой-то неведомой силой и несли в самые затаённые и забытые уголки его души. Порой от  нахлынувших чувств щипало в глазах и ломило сердце и Журавлёв яростно теребил сложенную трубочкой тетрадку в руках. Вот в такую, вот, тихую и тёмную июльскую ночь и пришло к нему желание писать. С той поры он стал молчалив и рассеян, перестал пить и смотреть телевизор. Выношенные и сохраненные за день мысли он с мучительным наслаждением предавал бумаге, записывая в четверостишие почти без помарок. На прозрачные и скрытые намёки друзей и знакомых он виновато улыбался, будто уличили его в чём-то нехорошем и недостойном его, как мужика, и тихо говорил: «Вот, балуюсь, помаленьку…» Стихи он читал жене, порой отрывая её от домашних дел, и, выслушивая её мнение, садился за стол и переделывал, считая, что одна голова хорошо, а две лучше.
Жена, довольная, что с ней советуются, и так уважительно прислушиваются к её мнению, тоже заинтересовалась увлечением мужа. А когда пятилетний сынишка прибежал с разбитым носом и сказал, что его отца во дворе зовут стихоплётом, сама побежала разбираться. Она стала покупать ему тетради и ручки, сборники советских и зарубежных поэтов, вырезала из журналов и газет понравившиеся ей стихи и незаметно подсовывала их Журавлёву. Скандалов в семье стало меньше. Жизнь их наполнилась какой то значительностью и тишиной.
   Как-то раз в субботний вечер зашёл к Журавлёву его закадычный друг Петька Жгутов.
Пришёл не один, с бутылкой. Усевшись в комнате на стул, он долго смотрел на хозяина, будто видел его впервые, потом тихонько протянул: «Да-а-а.» «Чего пришёл-то? Разглядывать?» - чувствуя неловкость, спросил Журавлёв. «А, чего, к другу в выходной и придти нельзя? Или ты, уже, настолько загордился, что своих не признаёшь? Пое-е-т!»
Поэт он произнёс растянуто, через «е», что очень обидело Журавлёва. От кого-кого, но от Петьки Жгута он такого не ожидал. «Знаешь,…катись, ты» «Ну, вот, и взбеленился уже. Горяч-горяч… Я к тебе, как к другу, а ты –«катись.» Ирка! Ирина Григорьевна! Ставь стаканы, знакомиться будем!» - крикнул он в кухню. Ирина вышла и недовольно посмотрела на Петьку. «Что, выпить не с кем? Вон, полон двор охотников, только покажи!» «Да я по делу. А на сухую, сама знаешь… К тому же суббота, банный день, так сказать. Хе-хе.» Ирина вынесла и поставила на стол стопки, закуску и хлеб. Пётр разлил. «Я не буду»- буркнул Журавлёв и отвернулся к окну. «Чегой-то? Бросил? Так, настоящие поэты все пьют. И не просто пьют, а лакают почём зря. Думаешь Есенин с чего удавился?... А, Высоцкий, упокой его душу… И баб у поэтов, слышь Ирин, баба по несколько штук… Так сказать для вдохновения!» Петя замолчал и посмотрел на Журавлёва. Ждал момент, когда друг одумается и возьмет стакан. Не дождался. «Ну, не будешь, как хочешь, а я выпью. Не пропадать же выходному из-за чокнутого.» Выпив, он сделал жалостливое лицо и протянул: «Мишь, брось ты это, а? Не позорь себя. Ведь я из за тебя, дурака, со всем двором перецапался. Ведь, как друг говорю… Добро бы малец шестнадцатилетний… Вон, сын то уже какой!» Журавлёв нервно теребил занавеску на окне. «Ну, давай рыбалкой займемся. Сеть плести научимся. И польза тут, и времяпровождение приятное! … Или, вот, мотоцикл купим… в складчину. А? Поверь моему слову, ну, кто тебе скажет, как не друг! Я, ведь, тебя с соплей знаю. Вместе, можно сказать, жизнь прожили…» Вытянув такой большой монолог, он замолчал и, не спуская глаз с Журавлёва, полез за папиросами. Журавлёв молчал. Петька пошёл во второй раз: «Ладно бы, там, какой учёный был или философ. Ведь, работяга! Наше дело – гайки крутить. И не лезь, куда не просят. Как говорится, пьяному кобыла, умному – мерин! Ведь, ты двух слов связать не можешь, а туда же – бумагу марать… « «А, ты слышал! - выскочила из кухни Ирина – ты читал, что он пишет? Харя твоя пьяная! Вам бы только нажраться, да в домино. Ценители!. Знаем, чего вы ценители! Ишь, критик лопоухий!» Высказавшись, она опять исчезла на кухне и сердито загремела посудой. «Оно, конечно, бабе, лишь бы не пил, да дома сидел…» -  задумчиво протянул Петька и замолчал. Налил опять. «А ну, к прочти что-нибудь, что ты там настряпал.» Журавлёв полез в сервант. Вытащил тетрадку. «Мишь, ты эту… про реку..»- подсказала из кухни жена. Журавлёв откашлялся и смущённо посмотрел на Жгутова. «Давай-давай, я слушаю» - махнул рукой тот и вилкой стал ловить огурец на тарелке. Журавлёв тихо начал:
Сколько помню себя, эта речка
Всё текла средь высоких холмов
Обуздали её, как уздечкой
Двое длинных и ветхих мостов

Омут, мыс или тихая заводь
Я готов каждый день открывать
Здесь, мальчишкой, учился я плавать
И из тёмных глубин выплывать

Остывал, если вышла запарка,
Слёзы лил от обид и в запас
И отмачивал зад от подарка
Что нам сторож, мальчишкам, припас

Омываешь ты берег волною
И волною идёшь по судьбе
И её, что назвал я женою,
Я привёл на смотрины тебе.

Мы зимою мечтаем о лете
Летом ждём поскорее зимы
Уж резвятся в тебе наши дети,
Как когда-то резвились и мы

Ты уносишь чего-то куда-то
Как кресты над водою кусты
Не в судьбе, не в воде нет возврата
Ты скажи, может жизнь- это ты?

Журавлёв кончил и, закусив губу, посмотрел на Петьку. «У меня тут ещё про работу есть, про дом…» «Насчёт мостов, это ты верно… Давно надо каменные ставить. Вот, когда рухнут, вот, тогда они почешутся, в мэрии… Ладно, давай про работу.» Журавлёв начал читать. Читал он с волнением в голосе, без интонации, душевно. Будто не читал, а рассказывал. Кончив читать, он опять вопросительно посмотрел на Петьку. Тот сидел помрачневший и какой-то напряжённый. «Постой-постой. Прочти-ка ещё про речку» - попросил он. Журавлёв прочёл. Петька уставился куда то в угол невидящим взором. «Хорошо!- разлепил он сжатые губы.- Не в судьбе не в воде нет возврата… Ну-ка прочти ещё раз.» За вечер Журавлёв ещё три раза прочитал про речку. Уходил Петька задумчивым.
   С тех пор Петька Жгутов каждый вечер сидел у Журавлёвых. Он тоже, как то незаметно, отошёл от компании во дворе. Его жена несколько раз прибегала посмотреть, чем он занимается и уходила поражённая. Петька стал фанатичным консультантом Журавлёва. Они часами беседовали на балконе, скуривали по пачке папирос и плодом их бесед становилось очередное стихотворение. «Понимаешь, Миш, я чувствую, а высказать красиво не могу. Ты слушай меня и пиши…» И Журавлёв писал. Как то раз Петька предложил: « Мишка! Пора выходить на арену! Печататься, то есть. Отнеси в газету. А?» « Нет, Петь, не для этого я пишу.» «А для кого?. Ты не увиливай, давай! Для кого пишешь? Тебя страна выучила, выкормила, а как должок отдавать, так в кусты? Ты для кого пишешь? – Петька показал пальцем в окно – Ишь, скромница какая! «Писанина» у него! У тебя душа там! А душа людям ой, как нужна. Ты погляди, что печатают-то? Про летающих ослиц! Белиберда! Потому народ и отошёл от поэзии. А ты им душу дай!»
«Правда, Мишь, попробуй.» - поддержала Петьку Ирина. «Сказал, нет!» - резко ответил Журавлёв и отвернулся к окну. «Хорошо. Тогда давай я!. Давай, давай я отнесу! Ужели вы такие стеснительные.» Забрав тетрадь Петька ушёл.. Не приходил он два дня. На третий день пришел выпивший. Принёс тетрадь. Журавлёв выжидающе посмотрел на него. «К депутату надо сходить. Пускай он разбирается. Ишь, чистоплюи! - Петька забегал по комнате -То им не так, это не так. Как же, работяга, да их обскакал! Ничего, ничего. Я завтра к депутату схожу!» «Ладно Петь, угомонись. Мы на них эту…эпиграмму накатаем.»… «Эх, Петь, - обняв друга, говорил на балконе Журавлёв. – Да, наплевать мне на эти газеты. Радостно мне, что пишу. Вот и всё. Что живу я, чёрт побери, радостно!. Вот, что!»
   Нелепая это была авария. Впрочем все аварии, наверное, нелепые. Просил же у завгара новые покрышки Мишка Журавлёв. Не дал. Зажилил. Так или не так, только занесло Журавлёва на повороте у самого города и врезался он со всего размаха в столб. Руль дробил рёбра. Голова дробила стекло. Привезли Журавлёва в больницу. Сказали не выживет. Куда там! Открытый перелом черепа, руль в лёгких побывал. Сделаем, говорят, всё возможное. Но, на всякий случай, чтоб без претензий…
   Приходил Петька на сороковой день к Журавлёвым. Помянули, как полагается. 
А тетрадка, заметил, на серванте так и лежит, будто кого-то дожидается...

    Снежная горка

7 апреля 1600 года на второй день Великой Пасхи царь Борис  посетил патриарший двор по приглашению патриарха.
Патриарший двор, до недавнего времени называемый Митрополичьим находился тут же в Кремле и царь с домочадцами и ближними боярами просто пешком прошёлся от своих покоев до патриаршего подворья. Во дворе, образованном  тремя церквями, толпились монахи и прихожане. Во главе процессии шёл сам Борис, дородный и величавый мужчина. Рядом шла царица Мария Скуратова, дочь некогда свирепого и верного слуги грозного царя. Позади царские дети Фёдор и Ксения. Фёдор, долговязый привлекательный юноша, часто крестился на купола церквей. Ксения же внимательно разглядывала только что отстроенную колокольню Ивана Великого.
- А царевна-то красавица! – шептались в толпе, - Ликом лепа, кожей бела, бровями союзна.  И  глазом черна. Право, верно люди говорят, что в роду царском татарский князь Чет Мурза.
- Таки она, сказывают и рукодельница. Да стихами пишет складно. А говорит, что твой ангел! Ох, хороши дети царские.
- А говорят, что сосватали её за принца швейского Густава.
- Эко, как! Такую красоту, да за басурманина! Неужто своих не нашлось?
На крыльцо для встречи вышел патриарх Иов со свитой. Он был очень обязан царю. Не только за то, что его стараниями именно он был избран патриархом, но и за то, что Борис много сделал для учреждения самого патриаршества на Руси.
Чинно похристосовались. Целуя руку святителя Ксения вдруг почувствовала на себе чей-то обжигающий взгляд. Она подняла голову. Из-за спины патриарха на неё смотрел горящие глаза патриаршего секретаря Григория.  Ей стало жутко. Брызнули слёзы. Тошнота подступила к горлу. Она покачнулась, но её тут же поддержали руки брата. После церемонии все прошли в во дворец.

       Пять лет спустя.
За окном раздавались пьяные выкрики на польском языке, а в Грановитой палате ярко горели свечи. Вот он и царь! Григорий сел на трон и несколько раз подпрыгнул на нём. Ничего особенного. Что дальше? Казаков надо из Москвы убирать. Непредсказуемы. Басманова сменить. Слишком популярен в войсках. А предавший раз, предаст  снова. Стража в Кремле польская. Теперь бояре…. И чего они привязались к этому польскому платью? Удобное. Не век же в бармах ходить.
В палату вошёл думный дьяк.
- Государь, к тебе бояре с жалобой на притеснения.
- Пусть ждут. Не до них.
- Ещё гонец от Мнишек.
- После,  я сказал! Царевну отыскали?
- Да.
- Веди. И, чтоб никого! Понял?
 В палату тихо зашла Ксения. Остановилась у двери. Григорий подошёл, пытался взять её за руки. Она дёрнулась.
- Ну, здравствуй, Ксюша. Вот мы и свиделись. Долго я ждал этой встречи. Сколько невзгод перенёс, унижений.
- Зачем?
- Люба ты мне. Ой, как люба! Как увидел тебя на пасху, ни о чём думать не мог. Кто я был? Да, никто. А теперь я царь. Повелитель. И всё ради тебя.
- Ради меня ты убил моего брата и мать? Опомнись, что глаголешь?
- Не я убивал. Ваши же. Бояре, народ. Они же как дети. Калач покажи, да не в руке, вдалеке, и то готовы всё порушить, всё перебить. Прут напролом, как зашоренная лошадь. Я бы не стал. Мы бы договорились. Всё бы хорошо было.
- Что же ты хочешь?
- Люби меня, лада моя! Я всё, всё кину тебе под ноги за один твой благосклонный взгляд. Я ради тебя предал родину, веру, имя. Ты, ты свет моей жизни! Хочешь, царицей тебя сделаю? Под Добрыничами, после разгрома думал всё – конец. О тебе молился. Помогло.
- Кому? Польскому богу молился?
- Бог один. Какой ни есть, а помог. И теперь ты моя. Что пожелаешь?
Григорий опустился перед ней на колени.
- Гляди, царь перед тобой на коленях стоит!
Ксения посмотрела на него сверху вниз и вдруг рассмеялась.
- Всё кинешь? А что ты имеешь? «Правитель». Войско польское, одежда немецкая, вера папская. Что у тебя своего? Тебе завтра жену-полячку привезут. Попробуй, откажись, тут и придавят, как клопа. Ты о любви думал, о величии, а тебя использовали, как утирку. Вон, глянь в окно. Твои хозяева перепились и горланят у тебя на подворье, а ты даже слова им сказать не можешь. Всяко бывало на Руси, да схлынуло, как грязный снег в половодье. Схлынет и это. А любовь…Любовь добром достигается.
Григорий вскочил на ноги. Губы его дрожали, бородавка на носу покраснела.
- Даю тебе пять дён. Потом…. Не обессудь.
Он открыл дверь.
- Проводите царевну в царицыны покои. Обхаживать, как царскую особу.
Оставшись один, он сел на ступеньку у трона. Воздуха не хватало. Он огляделся. Стены давили. Стало страшно. Григорий крикнул. Вошёл секретарь Бучинский.
- Бояр гони. Пусть завтра приходят. Скажи полякам, чтоб по Кремлю не шатались. На стены шли. И… пусть баб приведут. Дворянок, а лучше боярских дочек. Покрасивее. Я эту белую кость…ох!
Он рванул ворот рубахи.

Через год Григорий Отрепьев, вошедший в российскую историю как Лжедмитрий, был убит. Над его трупом долго издевались москвичи, некогда пригласившие его на царство.
Ксения Годунова во времена Смуты перенесла, как и весь народ и насилие и унижение и мор и умерла в 1622 году во Владимирской обители под именем инокини Ольги.

Почти четыреста лет спустя.

В селекторе раздался голос секретаря.
- Григорий Богданович, на линии ваша жена.
Григорий поморщился.
- Соедини…. Здравствуй,  Викусик. Как отдыхается?
- Какой это отдых. Устала. Ты же знаешь, я этих негров боюсь, а тут обслуга вся черномазая. А чего это ты такой заботливый? Опять по «бэ»?
- Как это?
- А то ты не знаешь? Бабы, баня, бухло.
- Да ты чего. Я работаю, как вол. Вот, с турками встречался. Завтра контракт с итальянцами подписывать. Руководить концерном это не статьи кропать.
- Знаю, знаю, какие у тебя контракты. Смотри, у меня там свои глаза есть. Всё доложат. Ладно. Я, тут, надумала пластику лица сделать. Губы, нос. Как ты думаешь?
- Делай, конечно. Хуже не будет.
- Что!?
- Я хотел сказать, лучше не будет…. Вернее… ну, ты сама знаешь.
- Ох, приеду! Ох, поговорим!
В трубке послышались короткие гудки. В кабинет зашёл помощник директора молодой юрист Петя.
- У меня сидит в кабинете Ксения Годунова и рыдает. Она здорово влетела с процентами по кредиту. Не выберется. Теперь её можно обдирать, как липку. Только зачем это вам было нужно. Не банк, не завод… Кстати. Там у вас в приёмной попы сидят. На храм просят. Говорят, обещал.
- Пусть ждут. Некогда. Ксению  пригласи. Секретарю скажи, что полчаса меня нет ни для кого.
Вскоре в кабинет зашла статная красивая женщина с бледным лицом. Она нерешительно остановилась у двери.
- Проходите, Ксения Борисовна. Садитесь. Я догадываюсь, по какому вопросу вы пришли.
- Мне сказали, что только вы можете решить. Я не смогу платить такие проценты, а квартира у меня одна. Мне, что, на улицу…?
- Здравствуй, Ксюша. Я пять лет ждал этой нашей встречи. По-всякому представлял. Ты узнаёшь меня? Да, где тебе. Ты тогда была дочь секретаря обкома, а я журналист заштатной районной газетёнки. Помнишь, ты приезжала с отцом к нам на юбилей газеты? Я как увидел тебя… в общем….
Григорий налил себе воды и выпил.
- А сейчас я, вот, хозяин. Суды, милиция вот, где у меня, - он сжал кулак. – А сейчас ты сидишь у меня и просишь. А я всё тебе могу дать. Всё, что душа захочет. Я себя тебе могу отдать.
- Зачем?
- Да потому, что ты свет всей моей жизни. С тех пор, как я увидел тебя, я, как с ума сошёл. Одна цель, одна идея-фикс. И, видишь, я всего достиг. Я воровал, продавал и предавал, копил. Господи, что я творил! И оружие чеченцам и баб за границу. Деньги, что? В этой стране деньги не любят. Здесь любят идеи, теории и «демократический централизм». Мимо денег пройдут и не поднимут, да ещё осудят того, кто поднял. Страна равноправных лохов. А деньги это инструмент. Вот этим инструментом я и получу тебя.
Ксения встала.
- Я вспомнила тебя. Девяностый год. День печати. Ты стоял в углу, возле урны. Симпатичный такой. Ты мне тогда понравился. Знаешь, если бы тогда спросил у меня номер моего телефона, я бы дала.
- А сейчас?
- Сейчас нет. Ты слабый. А тогда ты был сильным. У тебя было столько путей впереди, всё было, чтобы что-то хорошее в жизни сделать. А сейчас ты слабый. Деньги? Власть? Я слышала, что основной твой капитал, это деньги жены. Где она сейчас? На Багамах или Мальдивах? Ох, узнает! Полетишь тогда со своими деньгами вверх тормашками. Суды… милиция. Знаешь, были в России такие времена лет четыреста назад. Были. А потом была Полтава и Бородино, Сталинград и Гагарин. Так, что это надо пережить, как ветрянку. В детстве я забиралась на снежную горку и кричала оттуда маме: «Смотри, какая я высокая, да величавая!». А мать отвечала: «Пригреет солнышко, снег растает, и твоё величие утонет в грязной лужице». Мечта, может быть, у тебя была хорошая. Путь к ней ты выбрал поганый. Ну, да не судья я тебе.
Григорий вскочил и заходил по кабинету.
- Так, значит? Хорошо. Даю тебе неделю подумать. Или со мной или…. Ты знаешь, как у нас в бордель девок набирают. Ступай.
Она вышла. Григорий открыл бар и, разбрызгивая жидкость, налил себе  в стакан виски. Зашёл Петя.
- Попов гони. Пусть завтра приходят.
- Что вечером? Есть неплохие девочки. Малолетки. Только надо в Химки ехать. Или сюда привести?

Григория застрелили в своей машине через две недели. Криминальные разборки.
Ксения вышла замуж за русского эмигранта и уехала к нему в Германию.

    Снежная горка

7 апреля 1600 года на второй день Великой Пасхи царь Борис  посетил патриарший двор по приглашению патриарха.
Патриарший двор, до недавнего времени называемый Митрополичьим находился тут же в Кремле и царь с домочадцами и ближними боярами просто пешком прошёлся от своих покоев до патриаршего подворья. Во дворе, образованном  тремя церквями, толпились монахи и прихожане. Во главе процессии шёл сам Борис, дородный и величавый мужчина. Рядом шла царица Мария Скуратова, дочь некогда свирепого и верного слуги грозного царя. Позади царские дети Фёдор и Ксения. Фёдор, долговязый привлекательный юноша, часто крестился на купола церквей. Ксения же внимательно разглядывала только что отстроенную колокольню Ивана Великого.
- А царевна-то красавица! – шептались в толпе, - Ликом лепа, кожей бела, бровями союзна.  И  глазом черна. Право, верно люди говорят, что в роду царском татарский князь Чет Мурза.
- Таки она, сказывают и рукодельница. Да стихами пишет складно. А говорит, что твой ангел! Ох, хороши дети царские.
- А говорят, что сосватали её за принца швейского Густава.
- Эко, как! Такую красоту, да за басурманина! Неужто своих не нашлось?
На крыльцо для встречи вышел патриарх Иов со свитой. Он был очень обязан царю. Не только за то, что его стараниями именно он был избран патриархом, но и за то, что Борис много сделал для учреждения самого патриаршества на Руси.
Чинно похристосовались. Целуя руку святителя Ксения вдруг почувствовала на себе чей-то обжигающий взгляд. Она подняла голову. Из-за спины патриарха на неё смотрел горящие глаза патриаршего секретаря Григория.  Ей стало жутко. Брызнули слёзы. Тошнота подступила к горлу. Она покачнулась, но её тут же поддержали руки брата. После церемонии все прошли в во дворец.

       Пять лет спустя.
За окном раздавались пьяные выкрики на польском языке, а в Грановитой палате ярко горели свечи. Вот он и царь! Григорий сел на трон и несколько раз подпрыгнул на нём. Ничего особенного. Что дальше? Казаков надо из Москвы убирать. Непредсказуемы. Басманова сменить. Слишком популярен в войсках. А предавший раз, предаст  снова. Стража в Кремле польская. Теперь бояре…. И чего они привязались к этому польскому платью? Удобное. Не век же в бармах ходить.
В палату вошёл думный дьяк.
- Государь, к тебе бояре с жалобой на притеснения.
- Пусть ждут. Не до них.
- Ещё гонец от Мнишек.
- После,  я сказал! Царевну отыскали?
- Да.
- Веди. И, чтоб никого! Понял?
 В палату тихо зашла Ксения. Остановилась у двери. Григорий подошёл, пытался взять её за руки. Она дёрнулась.
- Ну, здравствуй, Ксюша. Вот мы и свиделись. Долго я ждал этой встречи. Сколько невзгод перенёс, унижений.
- Зачем?
- Люба ты мне. Ой, как люба! Как увидел тебя на пасху, ни о чём думать не мог. Кто я был? Да, никто. А теперь я царь. Повелитель. И всё ради тебя.
- Ради меня ты убил моего брата и мать? Опомнись, что глаголешь?
- Не я убивал. Ваши же. Бояре, народ. Они же как дети. Калач покажи, да не в руке, вдалеке, и то готовы всё порушить, всё перебить. Прут напролом, как зашоренная лошадь. Я бы не стал. Мы бы договорились. Всё бы хорошо было.
- Что же ты хочешь?
- Люби меня, лада моя! Я всё, всё кину тебе под ноги за один твой благосклонный взгляд. Я ради тебя предал родину, веру, имя. Ты, ты свет моей жизни! Хочешь, царицей тебя сделаю? Под Добрыничами, после разгрома думал всё – конец. О тебе молился. Помогло.
- Кому? Польскому богу молился?
- Бог один. Какой ни есть, а помог. И теперь ты моя. Что пожелаешь?
Григорий опустился перед ней на колени.
- Гляди, царь перед тобой на коленях стоит!
Ксения посмотрела на него сверху вниз и вдруг рассмеялась.
- Всё кинешь? А что ты имеешь? «Правитель». Войско польское, одежда немецкая, вера папская. Что у тебя своего? Тебе завтра жену-полячку привезут. Попробуй, откажись, тут и придавят, как клопа. Ты о любви думал, о величии, а тебя использовали, как утирку. Вон, глянь в окно. Твои хозяева перепились и горланят у тебя на подворье, а ты даже слова им сказать не можешь. Всяко бывало на Руси, да схлынуло, как грязный снег в половодье. Схлынет и это. А любовь…Любовь добром достигается.
Григорий вскочил на ноги. Губы его дрожали, бородавка на носу покраснела.
- Даю тебе пять дён. Потом…. Не обессудь.
Он открыл дверь.
- Проводите царевну в царицыны покои. Обхаживать, как царскую особу.
Оставшись один, он сел на ступеньку у трона. Воздуха не хватало. Он огляделся. Стены давили. Стало страшно. Григорий крикнул. Вошёл секретарь Бучинский.
- Бояр гони. Пусть завтра приходят. Скажи полякам, чтоб по Кремлю не шатались. На стены шли. И… пусть баб приведут. Дворянок, а лучше боярских дочек. Покрасивее. Я эту белую кость…ох!
Он рванул ворот рубахи.

Через год Григорий Отрепьев, вошедший в российскую историю как Лжедмитрий, был убит. Над его трупом долго издевались москвичи, некогда пригласившие его на царство.
Ксения Годунова во времена Смуты перенесла, как и весь народ и насилие и унижение и мор и умерла в 1622 году во Владимирской обители под именем инокини Ольги.

Почти четыреста лет спустя.

В селекторе раздался голос секретаря.
- Григорий Богданович, на линии ваша жена.
Григорий поморщился.
- Соедини…. Здравствуй,  Викусик. Как отдыхается?
- Какой это отдых. Устала. Ты же знаешь, я этих негров боюсь, а тут обслуга вся черномазая. А чего это ты такой заботливый? Опять по «бэ»?
- Как это?
- А то ты не знаешь? Бабы, баня, бухло.
- Да ты чего. Я работаю, как вол. Вот, с турками встречался. Завтра контракт с итальянцами подписывать. Руководить концерном это не статьи кропать.
- Знаю, знаю, какие у тебя контракты. Смотри, у меня там свои глаза есть. Всё доложат. Ладно. Я, тут, надумала пластику лица сделать. Губы, нос. Как ты думаешь?
- Делай, конечно. Хуже не будет.
- Что!?
- Я хотел сказать, лучше не будет…. Вернее… ну, ты сама знаешь.
- Ох, приеду! Ох, поговорим!
В трубке послышались короткие гудки. В кабинет зашёл помощник директора молодой юрист Петя.
- У меня сидит в кабинете Ксения Годунова и рыдает. Она здорово влетела с процентами по кредиту. Не выберется. Теперь её можно обдирать, как липку. Только зачем это вам было нужно. Не банк, не завод… Кстати. Там у вас в приёмной попы сидят. На храм просят. Говорят, обещал.
- Пусть ждут. Некогда. Ксению  пригласи. Секретарю скажи, что полчаса меня нет ни для кого.
Вскоре в кабинет зашла статная красивая женщина с бледным лицом. Она нерешительно остановилась у двери.
- Проходите, Ксения Борисовна. Садитесь. Я догадываюсь, по какому вопросу вы пришли.
- Мне сказали, что только вы можете решить. Я не смогу платить такие проценты, а квартира у меня одна. Мне, что, на улицу…?
- Здравствуй, Ксюша. Я пять лет ждал этой нашей встречи. По-всякому представлял. Ты узнаёшь меня? Да, где тебе. Ты тогда была дочь секретаря обкома, а я журналист заштатной районной газетёнки. Помнишь, ты приезжала с отцом к нам на юбилей газеты? Я как увидел тебя… в общем….
Григорий налил себе воды и выпил.
- А сейчас я, вот, хозяин. Суды, милиция вот, где у меня, - он сжал кулак. – А сейчас ты сидишь у меня и просишь. А я всё тебе могу дать. Всё, что душа захочет. Я себя тебе могу отдать.
- Зачем?
- Да потому, что ты свет всей моей жизни. С тех пор, как я увидел тебя, я, как с ума сошёл. Одна цель, одна идея-фикс. И, видишь, я всего достиг. Я воровал, продавал и предавал, копил. Господи, что я творил! И оружие чеченцам и баб за границу. Деньги, что? В этой стране деньги не любят. Здесь любят идеи, теории и «демократический централизм». Мимо денег пройдут и не поднимут, да ещё осудят того, кто поднял. Страна равноправных лохов. А деньги это инструмент. Вот этим инструментом я и получу тебя.
Ксения встала.
- Я вспомнила тебя. Девяностый год. День печати. Ты стоял в углу, возле урны. Симпатичный такой. Ты мне тогда понравился. Знаешь, если бы тогда спросил у меня номер моего телефона, я бы дала.
- А сейчас?
- Сейчас нет. Ты слабый. А тогда ты был сильным. У тебя было столько путей впереди, всё было, чтобы что-то хорошее в жизни сделать. А сейчас ты слабый. Деньги? Власть? Я слышала, что основной твой капитал, это деньги жены. Где она сейчас? На Багамах или Мальдивах? Ох, узнает! Полетишь тогда со своими деньгами вверх тормашками. Суды… милиция. Знаешь, были в России такие времена лет четыреста назад. Были. А потом была Полтава и Бородино, Сталинград и Гагарин. Так, что это надо пережить, как ветрянку. В детстве я забиралась на снежную горку и кричала оттуда маме: «Смотри, какая я высокая, да величавая!». А мать отвечала: «Пригреет солнышко, снег растает, и твоё величие утонет в грязной лужице». Мечта, может быть, у тебя была хорошая. Путь к ней ты выбрал поганый. Ну, да не судья я тебе.
Григорий вскочил и заходил по кабинету.
- Так, значит? Хорошо. Даю тебе неделю подумать. Или со мной или…. Ты знаешь, как у нас в бордель девок набирают. Ступай.
Она вышла. Григорий открыл бар и, разбрызгивая жидкость, налил себе  в стакан виски. Зашёл Петя.
- Попов гони. Пусть завтра приходят.
- Что вечером? Есть неплохие девочки. Малолетки. Только надо в Химки ехать. Или сюда привести?

Григория застрелили в своей машине через две недели. Криминальные разборки.
Ксения вышла замуж за русского эмигранта и уехала к нему в Германию.

  Олигархи
                                          ( по О. Генри)
Красный, синий, красный, синий. Цвета менялись хаотично. Утреннее солнце просвечивало комнату сквозь национальный флаг, прикреплённый на стене с наружи здания. Флаг колыхался на ветру, меняя цвета в комнате. Счастье, оказывается, имеет цвет. Вот он , синий-красный. А счастье лежит рядом, посапывая в подушку. Раньше Виктор думал что счастье – это когда день рождение. Когда покупают торт и солдатиков одновременно. Потом, ему казалось, что счастье – это далёкие острова, запах ванили и корицы, весёлые дельфины, играющие в волнах тёплого моря. Потом счастье сузилось до двух-трёх дней, когда отец не пил. А сейчас его счастье лежит рядом и улыбается во сне. Виктор осторожно убрал локон волос с её лица и ещё с минуту смотрел на спящую жену. Потом вздохнул и стал одеваться. Пора в институт, потом на вокзал, на работу. После занятий он ездил на товарную станцию разгружать вагоны. Раньше он всюду ездил на мотоцикле, единственной дорогой вещи в их семейном хозяйстве. Мотоцикл был классным. Спортивная «Ява». Это была его гордость. А получил он этот мотоцикл, как подарок. Случилось это, когда он жил ещё у себя в посёлке. Как-то приехали к ним на двух иномарках компания молодых модных ребят. Про таких в народе говорят «мажоры» или «золотая молодёжь». Парни все накачанные, нагловатые, девчонки модные писклявые. Проехались по посёлку, поусмехались над периферийным бытом, потом на речку приехали. Попили шампанское, побросали местным ребятишкам конфеты. Потом стали купаться. Одна девушка заплыла на стремнину, закрутило её, стала тонуть. Ребята всю свою решимость куда-то потеряли. Бегали по берегу в панике. Виктор кинулся в воду и с трудом, но вытащил девушку на берег. Сам воды тоже нахлебался. Компания собралась и быстро уехала, а через день приехал отец спасённой, респектабельный такой мужик, нашёл Виктора, поблагодарил и предложил в подарок всё, что он захочет. Виктор не стал стесняться и выбрал мотоцикл. Уже через неделю подарок пригнали к его дому. На нём они с Ольгой в выходной день катались по городу, ездили на речку, в ближайшую деревню за изумительно вкусным козьим молоком. Но, вот уже месяц, как его «явочка» стоит на приколе возле подъезда. Сломался карбюратор. Напрочь. Надо покупать новый, а денег нет. Он студент, Ольга пока не работает, да ещё за съёмную квартиру платить надо. Еле-еле на еду хватает. А ездить можно и на автобусе. Транспорт сейчас ходит хорошо. На родителей надежды никакой. Отец всё чаще впадает в «белую горячку». Мать тихонько болеет. Виктор ещё раз вздохнул. Сегодня в институте всего одна «пара» и до работы надо успеть осуществить задуманное. Ведь, сегодня годовщина их свадьбы. Год их счастья.
   Ольга проснулась от ощущения пустоты. Даже во сне она чувствовала его присутствие. Времени осталось только позавтракать и собраться на курсы. Скоро она станет дипломированным секретарём-референтом. Сначала, конечно, платить будут немного, но с опытом придёт и хорошая зарплата. Она очень будет стараться. Сегодня их маленький юбилей. Надо до прихода Виктора приготовить что-нибудь вкусненькое и накрыть красивый стол. И свечи зажечь. Свечи обязательно. В детском доме дежурный воспитатель попросту выключал рубильник во всём здание, чтобы воспитанники не «шаробродили» по ночам. А они, детвора зажигали свечи и разговаривали. Слегка колеблющийся, мягкий свет от свечей волновал, вызывал на откровенность. При таком свете и мечталось  и верилось в хорошее. Нет, свечи нужны обязательно. И подарок Вите. Она уже придумала какой.
Ольга встала и пошла умываться. Пока закипал чайник, она причесалась и стала наводить нехитрый макияж. Молодость никакой подкраской не испортить. В зеркале отражалась её гордость, мамины серёжки. Это единственное, что осталось у неё от родителей, погибших в автокатастрофе. Даже фотографии где-то затерялись, а, вот, серьги остались, да две могилки на кладбище. Именно благодаря этим серьгам она и познакомилась с Виктором. Как-то ехала она в переполненном автобусе, и вдруг над ухом услышала: «Девушка, у вас серьга расстегнулась, можете потерять». Она потрогала ухо. Действительно, ещё бы немного и серёжка упала бы вниз. Она взглянула на говорящего. Перед ней стоял симпатичный парень и улыбался. «Спасибо». «Девушка, вы, когда выходите? Можно я провожу вас. Всю дорогу до дому я буду внимательно наблюдать за этим аксессуаром, дабы он больше не делал попыток покинуть столь прекрасные ушки».  Он проводил её до общежития. Потом, вечером встретил её там же у входа. Они долго, до полуночи гуляли по городу. Вообще, она смутно помнит первые месяцы их знакомства. Всё было в цветах. Каждый день он приносил ей цветы, читал стихи, а в глазах столько нежности и участия. Через два месяца они поженились. Свадьбу отметили скромно в студенческом общежития, где жил Виктор. А, всё-таки, свадьба была красивой. Чего только не на придумывали его друзья студенты! Так искренне веселиться могли только студенты. А потом Виктор нашёл для них квартиру. По общегородским меркам недорого, а всё же деньги не малые. Однажды она спросила: «А что, если бы тогда в автобусе серёжка не расстегнулась?» Виктор ответил: «Тогда я бы сам её расстегнул. Я за тобой два дня наблюдал, боялся заговорить, а именно в этот день решился». Однажды, гуляя по городу, зашли они с Виктором в ювелирный магазин. Ольга аж рот открыла. Оказывается её серьги часть гарнитура. Перстень, кулон и серёжки. Очень красиво всё это смотрелось. Может быть, у мамы и был такой набор, да остальное затерялось где-то. Продавец, заметив на ней похожие серьги, предложил докупить части гарнитура. Цена была для них нереальная.
Солнце задумчиво остановилось на краю горизонта, как бы осматривая, всё ли сделано за день, все ли обогреты, хватило ли растениям хлорофилла, а людям света. Ещё немного и пора уходить дальше. Виктор с букетом цветов в руке открыл дверь. Ольга сидела за накрытым столом и улыбалась. Потом подошла к нему, обняла.
- Спасибо, милый. Мой руки и садись. Сейчас будем праздновать. Я купила то же шампанское, которое пили на свадьбе. Помнишь?
- Я всё помню, Олюшка, даже то, как ты на счастье боялась бокал после шампанского разбить. Жалко было.
- Я девушка практичная. Ты же заметил.
Они выпили вина. Виктор набросился на салат из кальмаров.
- Слушай, жена, такая вкуснятина! Может тебе из секретарей в повара переквалифицироваться?
- Это ещё не всё. Тебя ещё и подарок ждёт.
Она подошла к шкафу и вытащила из него картонную коробку.
- Это тебе, милый.
- Что это?
- Карбюратор для твоей «Явы». Весь город оббегала. Оказывается, такие мотоциклы уже не делают. Но знающие люди подсказали. Ты рад?
Виктор побледнел. К коробке даже не притронулся. Руки его вертели вилку.
- Олюшка, родная. Спасибо тебе. Ты может, обидишься, только…у меня больше нет мотоцикла. Я его сегодня продал. Понимаешь, нашёлся хороший покупатель, знаток. Ну и…всё равно он стоял без дела. Зато я тебе такой подарок купил. Смотри.
Он вытащил из кармана коробочку.
- А ну-ка открой. 
Она открыла. На красном бархате лежал кулон и перстень из гарнитура.
- Теперь у тебя полный комплект. Ты будешь самая крутая секретарь в городе! А где твои серьги? Одевай, посмотрим, как это всё вместе смотрится.
Ольга замялась.
- Понимаешь, Витя… Я подумала, зачем мне одни серьги. Они без гарнитура и не смотрятся. В общем, я их продала.
Солнце, проведя ревизию,  ушло за горизонт. На праздничном столе ярко горели свечи, а за столом сидели два любящих человека и с нежностью глядели друг на друга.
Создатель глядел на них сверху и улыбался. «Что ещё нужно этим двоим. Они обладают самым ценным, что есть на этой грешной земле».

   Мать

Вокзал встретил её бурлящей суетой и грохотом. После размеренной, убаюкивающей вагонной жизни всё это выбило её из колеи, и она растерялась. «Телеграмму-то давали?» – уже второй раз спрашивала проводница, помогая выносить на перрон узелки и корзины. Мать рассеянно кивала головой, оглядывая бесконечное море людей и беспрестанно поправляя тёмно-синий полушерстяной платок. «Мама! Мама!» – она повернулась и попала в объятия шуршащей нейлоновой материи.  И всё, вдруг, замерло, исчезло, лишь глухой стук сердца в ушах. «Ну, что же ты номер вагона не сообщила? Я весь состав оббегал» - откуда-то сверху раздался голос сына. Отпустив её, он глянул на вещи. «Куда же столько? У нас всё есть. Ох, мать, ну, ты даёшь! Постой здесь, я сейчас носильщика позову».  «Да, не надо никого, сами донесём. Бери, вон, те корзины. Там сливы дядя Саша дал, а я  остальное. Где, тут у вас автобусы-то ходят?» -  и, схватив узлы, влилась в людской поток, двигающийся к выходу в город. В такси она долго рассматривала сына, отмечая про себя все те изменения, отличающие его от того паренька, который в восемнадцать лет уезжал в первый раз из дома. Именно тот образ и врезался ей в память, стал эталоном, по которому она сверяла его, приезжающего сначала на побывку, потом на каникулы, потом в отпуск. И, чем дальше он уходил от этого образа, тем больше она его жалела и беспокоилась за него. Пока сын сбивчиво рассказывал ей о детях, о жене, о домашних проблемах, она по интонации в голосе, по манере держаться пыталась определить, как же, всё-таки, живётся ему, счастлив ли он, на сколько беды и печали терзают его в жизни.  «С Зоей-то хорошо ли живёте, не ругаетесь?» Невестку свою она видела всего два раза и представление о ней имела смутное. Она, порой, долго и внимательно разглядывала её лицо на свадебной фотографии, зажатой между двумя стёклами в стареньком буфете. Чем больше она смотрела на её пышные волосы, красивые с длинными ресницами глаза, тем больше проникалась  уважением и, даже, почтения к этой женщине, ставшей для её сына необходимым и верным человеком. «Не ругайтесь, сынок. Живите дружно. Мы с отцом, хоть и мало прожили, но всё в ладу. Жена для мужа, как душа, а если человек с душой своей не в ладу, то он, вроде, кандальника становится». « Да, всё нормально, мам. Живём хорошо. Не хуже других. Ты о себе расскажи.  Как ты? Как здоровье? У тебя же ухо болело, да, и рука левая…. У меня друг один есть, хирург. Я тебя к нему свожу, он посмотрит».  Ей стало приятно, что сын помнит все её болячки, беспокоится, и она благодарно погладила его по колену. «Всё нормально, сынок. Здоровье у меня, согласно возраста. Ничего не надо».  «Послушай, мам, мне, тут, надо заскочить в одно место. Всего на пять минут. Я быстро. Ты не против?»  «Бог с тобой, Витя. Иди» - замахала она на него руками. Через пять минут он появился, рассержено дёрнул ручку дверцы и плюхнулся на сидение. « Всё, домой. Зина, наверно, заждалась». Глубоко вздохнув, он пытался переключиться с, неприятного, по-видимому, разговора, но не в силах совладать с клокочущим в нём раздражении, стал доказывать матери, какой свинья этот  Сидоров, карьерист и подхалим, и что таких людей и близко нельзя подпускать к радиовещанию. Мать согласно кивала головой и, пытаясь его успокоить, поглаживала его по колену. Дождавшись паузы в горячем монологе, она, вдруг, спросила: «Вить, а на звёзды ты теперь не глядишь? Ты в детстве очень любил на звёзды смотреть.  Бывало, домой не загонишь, готов был всю ночь на небо смотреть».   «Какие звёзды – не сразу понял её сын – На звёзды? А! Да, нет, некогда сейчас. Так, иногда на рыбалке полюбуешься. Детство вспомнишь». Он на минуту задумался, потом чему-то улыбнулся и встряхнул головой.  «Эх, мам!» Она ласково продолжала гладить его по коленке явственно видя, сейчас, черты того мальчика.
  Дома их ждал празднично накрытый стол, такая же праздничная, радостная Зоя и жавшиеся к её ногам серьёзные и молчаливые Машенька и Сашенька. Расцеловавшись с невесткой, мать стала подзывать к себе внучат.  «Сашенька, солнышко. Машенька – протягивала она к ним руки – Ну-ка бегите ко мне. Я баба ваша. Баба Вера. А что у меня есть…». Но, ни настойчивые подталкивания родителей, ни её увещания не могли оторвать их от подола матери. Не в силах совладать с собой, она подошла к ним подняла Сашу на руки и крепко прижала его к себе, ощутив давно забытый, такой родной и неповторимы запах детских волос. Саша обиженно запищал, и она, сунув ему в руки большое яблоко, виновато отошла к дверям. Виктор стал уговаривать испуганных детей, дёргать за ручки, но поняв бесполезность своих попыток, отступился приговаривая: « Ну, что за дети такие? Где, так смелые, даже чересчур смелые, а тут…».  «Ничего-ничего, Витя, привыкнут. Ты их не насилуй».  За столом разговор не клеился, чувствовалась какая-то скованность присутствующих. Каждый мучительно искал тему, общую для всех и не находил её.  Сдержанно поделившись дорожными впечатлениями мать замолчала. Всё внимание было обращено на детей, которые, чувствуя это, резвились за столом от души. Помогая убирать посуду, мать с интересом оглядела кухню. Всё здесь блистало никелем и стеклом. «Да, Зоя умелая хозяйка» – с удовольствием подумала она. После обеда Виктор убежал по своим делам, Зоя ушла на рынок, дети убежали на улицу. Мать долго сидела на кухне, собирая воедино полученные за день впечатления и ужасно досадуя за то, что за столом она сидела «букой».  Пришла Зоя. Порывшись в книжном шкафу, вытащила альбом с фотографиями и подала матери. «Вы, тут, посмотрите пока, а я готовить пойду». Мать обстоятельно, с интересом стала рассматривать фотографии, пытаясь отыскать среди многочисленных незнакомых лиц родные образы. Особенно ей понравились детские фотографии. Забавные мордашки так непосредственно и мило смотрели прямо ей в сердце. Глаза заволокло дрожащим туманом. Смахнув сбегающую слезу, она высморкалась в платок и позвала Зою.  «Зоенька, дай мне эту карточку. У меня такой нет. Я по вечерам глядеть на неё буду. Вроде, как рядышком».  «Просто не знаю – замялась невестка – Она у нас одна такая. Мы вышлем вам. Сделаем копии и вышлем». Она прислонилась к косяку и замолчала. Наступила неловкая пауза.  «Что-то дети загулялись. Пора звать домой. Мы-то днями на работе, дети в садике, так вы чувствуйте себя как дома. Еда в холодильнике. Телевизор смотрите. Если надумаете куда уйти, ключ, вот, здесь висит. В общем отдыхайте».  «А можно детишек в садик не водить? Я бы с ними понянчилась».  «Ой, да, с ними тяжело. Это же бесенята настоящие. Такой возраст, не понимают ещё ничего.  Всюду лезут. Да, и в садике у них сейчас подготовка к утреннику идёт. Успеете ещё.   Надоедят».  « Да, ведь, я всего на три дня. Мне дом бросать надолго нельзя. Коза у меня в людях оставлена. Вот, ведь, ни молока, ни шерсти мне не надо, а держу. Привыкла. Она, вроде, подружки у меня. Обе старые, да глупые». Зоя улыбнулась.  «Вы бы продали всё, да и переехали к нам жить. Всё легче».  «Что ты, что ты. Там ведь мой старик похоронен. Надо рядом лечь. Обещала». Зоя, потупив взгляд, стала вытирать сухие руки о фартук. «Я вам в зале постелю. Не возражаете?»
Вечером, когда уложили спать детей, мать тихонечко прошла в детскую и, усевшись у Машиной постели, стала рассказывать сказки. Но после двух-трёх фраз услышала равномерное сонное посапывание. Она ещё долго  молча сидела, любуясь спящими детьми. И, вдруг вспомнила, что, как будто совсем недавно она так же сидела у постели сына, наполненная какой-то необъяснимой радостью.
 За три дня они все вместе впятером сходили в зоопарк, покормили уточек в парковом пруду, погуляли по городу. Саша  и Маша привыкли к доброй бабушке и весело топали  рядом держа её за руку.  Провожать её на вокзал тоже пришли все вместе. Дети искренне просили: «Бабушка приезжай ещё».  Витя обнял и прошептал на ухо: «Ты, главное, береги себя, мамочка. Для меня береги, для внуков».
  Сидя у окна, за которым пробегали посёлки, и перелески она думала: « Вот теперь всё. Теперь можно ложиться на операцию. И какой бы сложной она не была, это уже не важно. Надо только козу пристроить». И вдруг, с пронзительной ясностью она почувствовала, что больше не увидит сына.  Губы самопроизвольно зашептали:  «Господи, спаси и сохрани моего сына. Дай силы пережить тревоги. Дай мудрость вырастить детей.
Дай любовь ближних и уважение дальних. Прошу тебя. Будь милосерден».
А поезд, равнодушно постукивая на стыках, уносил её в вечность.  

Прости.

Солнечный луч лениво прошёлся по площади и застрял в листве  ближайшего дерева. Разбуженный им воробей недовольно чирикнул и поглубже зарылся в тёплую пыль. Звук падающего тела окончательно его разбудил. Он взлетел, сделал круг над бездыханным телом и уселся на ветку дерева.
   Следователь прокуратуры Иван Ильич удручённо вздохнул. Тёплая осень в провинциальном городке навевала мягкие минорные нотки в настроении, а тут труп. Да ещё какой! Погиб настоятель местного церковного прихода отец  Алексий. Случай неординарный даже для областного центра, а, уж , у них…Последний криминал был в прошлом году, когда пьяный Васька Забелин, застав жену с любовником, выбил последнему глаз, а супружнице сломал челюсть.
Когда следователь подъехал к церкви, там уже собралась толпа зевак, среди которой важно ходил его напарник-стажёр Аркадий Шаров и отгонял их от места происшествия.
-Криминалист будет с минуты на минуту- выпалил подбежавший стажер- По-видимому батюшку скинули с колокольни. Версию самоубийства, я думаю, можно исключить сразу. Священники не убивают себя. Грех.
-Это грех для всех – буркнул Иван Ильич и прищурился мысленно рисуя в воздухе траекторию полёта с колокольни.
-Я дождусь Саныча, а ты пробегись по местным. Кто что видел, знает, думает. И всё запиши дословно. Это дело, скорее всего, область заберёт, так чтоб в предварительном следствии было всё «чики-чики». Понял?
-О, кей, шеф! -  бодро выпалил Аркаша и побежал к церкви.
С экспертом приехал начальник милиции, зам. мэра и депутат облсовета. Вице – мэр пытался прикурить от пустой зажигалки и всё повторял: «Ну, надо же?», «Вот это да!» Посмотрев с минуту на сопевшего над трупом эксперта Саныча,  Иван Ильич направился к церкви. Навстречу ему вышел удручённый Аркадий.
-Никто, ничего, Иван Ильич. До вечерней службы далеко. Кто спал, кто своими делами занимался. В общем «облом».
-Ты узнал, где жил покойный?
-Это…Я сейчас- и Аркаша кинулся опять в церковь.
Комната настоятеля была небольшой и чисто убранной, впрочем, как и все кельи священников. Стол, стул, кровать, иконы в углу. Из атрибутов, пожалуй, выделялся телевизор, да кассетный магнитофон на столе. На вопросительный взгляд следователя служка, приведший их сюда, пояснил:
-Отец Алексий свои проповеди сначала на магнитофон записывал, потом правил, а перед службой ещё раз прослушивал.
Внимательно оглядев комнату Иван Ильич подошел к столу.
-А магнитофон-то включен!-он перемотал плёнку и включил «play».
…..-Сегодня я бы хотел поговорить с вами, дорогие мои, о милосердии. В самом этом слове раскрыт смысл данного нам богом наказа. Милое сердцу деяние. Оно должно идти от сердца, радовать его и лечить…
Послышался скрип двери.
Вы ко мне?
-Не узнаёшь батюшка? Не мудрено.
-Я вас на службе сегодня видел…
-Ну, здравствуй отец Алексий. Но почему Алексий? Ты же Олег Григорьевич Лыков, в определённых кругах известный, как «Дрон». Насильник, убийца и вымогатель. Чего замер? Или молитовку про себя читаешь?
-За всё это я уже получил наказание. Отсидел. И полностью с ним согласен. Перед законом я чист. А вы мстить пришли или так, поиздеваться.
- Ну-ну. С одним судом ты проблему решил. Адвокаты «смазали», где надо. За десяток убийств, изнасилований, пыток и вымогательств тебе дали всего девять лет. Отсидел три. Класс! Многое доказать не смогли. Что поделаешь. «Лихие 90-е». Много вас таких расплодилось тогда. А мой эпизод и не рассматривали в суде. Свидетелей не было А я молчал. Я речь тогда потерял. Я, десятилетний мальчишка сидел под кроватью и видел…как ты мать…маму мою… А Хохол ухо у моего отца в это время резал. Помнишь дружка своего. Его на «стрелке» убили в 98-м. А потом вы задушили обоих. И папу и маму. У отца нога билась прямо рядом со мной. А я молчал. Кулак кусал и молчал. А потом замолчал надолго.  А, всего-то офис вам в центре нужен был! Триста квадратов!...И две человеческие жизни. Цена. В прочем, чья-то жизнь для вас цены не имела. Слушай, а ты, может быть, удовольствие от этого получал. Знаешь, есть такое психическое расстройство. Типа живодёрства. Наверное, и утюг на живот директору универмага ты придумал. Ты же в детстве изобретать любил. Видишь, я всё про тебя знаю. Да не трясись ты. Смотрю, ручки по столу забегали. Не убивать я тебя пришёл. Я вас с Хохлом столько раз уже убил! Устал. Надоело.
Извини, я присяду. Лекарство выпить надо.
Послышался скрип кровати и бульканье.
-Как видишь, и меня эхо прошлого догоняет. Это не психика, это неврология.
-Может чаю?
-Чтоб я с живодёром чаи распивал?! Ну, вы, батюшка даёте! Значит, с уголовным судом ты проблему решил. Теперь с богом договариваешься? Ряса, крест. Я над вами, живодёрами, просто изумляюсь. Убьют кого, руки помоют и в церковь поклоны бить, да баксы на храм совать. Как вас, там, народ звал? «Подсвечники»? Правильно пустые, тупые подсвечники. Чего молчишь, батюшка. Скажи слово божье. Где бы встретил тебя, даже не подошёл бы, но в церкви! Это для тебя перебор!
-Не божье, своё слово скажу. Как с богом живу? Хорошо живу. Просто по-другому мне никак. Я, ведь, как раньше жил? Как в запое. Разборки, кабак, баня, девки. Утром опять по кругу. А на зоне подумать времени было ой, как много! И,всё…каждую ночь…они все ко мне приходить стали. В крови…просят пожалеть…руки тянут…Три раза меня из петли вытаскивали. Хотели уже в психушку переводить. Спасибо отцу Николаю. Приходил к нам священник. Молится научил. По настоящему молится. И с богом разговаривать. И бог меня полюбил. Я знаю, он единственный, кто меня любит. Всё знает обо мне и…любит. Без него я бы давно в земле был.
-А чё, в землю-то неохота? А, может, там тебе и место. Тихо. Спокойно. Недавно камеры пожизненно осуждённых показывали. Икон куча по углам. Библий стопка. Все сразу бога полюбили. А может и он их. Неужели ты считаешь, что любовь бога от количества убитых зависит?
-Нет. Вы неправильно поняли. Все получают по заслугам. А пережить это вера помогает.
_-А что помогает тем, кто по вашим делам на кладбище или инвалидом на всю жизнь?
- Те, кто погиб, уже у бога. А за остальных…я молюсь.
-Ты? Молишься?! А какое ты право имеешь?! Вот приходят к тебе. В грехах каются. Кто двойку в дневнике стёр, кто жене изменил. И ты им грехи отпускаешь?. Ты?!
-Не я. Бог. Я только проводник. А проводником может быть любой, кто хочет людям помочь.
-Ладно «помощник", пойду я. Знаешь. С судьёй договорится можно. С богом задружиться тоже можно. Можно. Только настоящие люди с собой договариваются. Без посредников, защитников и друганов. Если, конечно, они люди, а не твари. А ты молись. На, вот, тебе картинки интересные. Следователь из моего дела копии снял. Там и папа мой без уха, и мама полураздетая. Ты их рядом с иконами поставь. И молись. Авось и с собой договоришься..
Хлопнула дверь. Зашелестела бумага. Минут пять динамик просто тихо шипел.
-Прости меня, господи. Не смог я…Прости…
Опять хлопнула дверь. Больше на плёнке ничего не было. С минуту в комнате стояла тишина. Иван Ильич встал.
-Плёнку мы изымаем. Аркаша, оформи. Думаю нам здесь больше делать нечего…Чёрт! Опять давление скакнуло! Нееет. Пора на пенсию…

Четыре женщины Виктора Котова

Неплохой мужик Витька Котов. И профессия у него тоже неплохая. Мужская. Баранку крутить. Таксует он уже два десятка лет. Конечно, левые рейсы бывали, и не только по маршрутам, но насчёт женщин у него полный порядок. Их у него целых четыре.
Первая, конечно, дочка. Танечка. Как родилась, так у него и руки затряслись. Ждал девочку. Принцессу. Два года носил на руках. Пеленать научился, купать, потом косички заплетать. Потом игрушки ловить, которые она в него кидала. Ела она только под его песни. Выросла, первым другом стала. И в семейном споре поддержит, и «чекушку» схоронит, и с днем рождения красиво поздравит.
Вторая, это жена Любаша. Познакомились они поздно, обоим уже под тридцать было. Гуляли недолго. Просто поняли, что они созданы друг для друга. А потом Танюша… Ругались конечно… Так…за лишнюю стопку, да посуду немытую. Хорошая она у него, Любаша!
Третья женщина-это Ольга. Сестра его. Ну, до чего умная женщина.! Всё по полочкам распишет. И с Любой у неё «консенсус». Иногда вместе как насядут. Одна Танюшка и выручает. Не получилось у неё с личной жизнью. Но, это пока. Видимо все принцы ещё в командировках.
И самая красивая из всех Оля 2, или просто Оленька. Племянница. Брат умер рано. Задохнулся на пожаре. А она ему, как дочка, и она это чувствует. И благодарна. Всегда, то тапочки подаст, то вилку, то о погоде напомнит. Заботливая.
И родилась у Витьки мечта. Подарить им всем бриллиантовые серёжки! Ведь он один у них мужчина. Кто ж ещё подарит. А тут, так сказать, «всем сёстрам по серьгам». Стал копить потихоньку, да не успел.
Ненадолго Витя пережил брата. Что поделаешь, болезнь века. Инсульт, да такой, что сразу…А может и к лучшему так-то. На похоронах много народу было, да и на поминках три раза в зале столы накрывали. Разошлись друзья, горестно покачивая головами, девчонки собрались на кухне. Посуду помыть, да вытереть. Молчали  в основном. Но тут в кухню вбежала Любаша. «Представляете Витькину заначку нашла! Вот, все карманы всегда смотрела, а он за иконкой на тумбочке у кровати «схорон» сделал. А я думаю, что это он в последнее время левачить много стал. Может любовницу завёл. Вон, как Машка соседка на него пялилась. Как он в коридор, так она тут как тут, за дверью, что ли дожидается. А сама аж трясётся «Доброго здоровья, Виктор Палыч. Не болеете?» А он кобелина, небось ещё тот. Эх! Если б не годы мои тогда… Может тщательней бы выбирала.. Танюх, а может он тебе на подарок какой копил? Что ты у него последний раз клянчила?»
« Щас! Разбежался»- Татьяна в сердцах кинула вилки в ящик стола. «От него допросишься. Три месяца говорю, что надо ноутбук обновить, такие сейчас не в моде, а он только улыбается. Подарит на день рождения какую-нибудь хрень и радуется, как будто ему подарили. Господи! Нормальные отцы в наследство банковские счета оставляют, машины, фирмы. А этот… Ну не можешь обеспечить, не рожай! А насчёт денег, это , наверно, он Ольге хотел добавить, за их родительское наследство. То-то она всё бубнила, что облапошил он её.»
« Ага! Дождёшься от него! Продал родительский домик в деревне, а мне крохи отдал.
 Он с детства был делягой. Родную сестру обчистить! Я, может быть, с такими деньгами давно замуж вышла бы! Плохо вы его знали? А может он педофилом был. Сейчас это модно. Оленька, племяшка! Он к тебе не подкатывал. А то всё по головке гладит, да гладит. Не спроста.»
« Нужен он мне был! Вонючка!»-Оленька гневно откинула завитушку со лба. «То бензином от него прёт, то потом. А всё обнять норовит, о здоровье спросить. На хрен ему здоровье бесплатной домработницы. Сунет тысячу на леденцы, а нравоучений к ней… На полчаса! Как делить-то будем?» И делёжка началась…
А в квартире напротив возле Витькиной фотографии и утерянной им когда-то перчатки горела свечка. И плакала возле неё Мария Петровна о своей одинокой и безнадёжной любви.

Дорога домой

Сегодня или никогда! Больше тянуть нельзя, да и Маринке обещал. Слово дал. Она ждёт,волнуется, переживает. Михаил даже зарядку сделал. Первый раз за неделю. Для решимости. Ольга что-то готовила на кухне. "Дети в школе?"
"Да, ведь, каникулы ещё. Вон, во дворе в снежки играют. Слушай, Миш,ты там, в Ростове посмотри в магазинах обои в детскую. Давно менять надо. Я ходила смотрела у нас. Ничего толкового не нашла. Выбор небольшой".  "Не на прогулку еду-буркнул Михаил- Оль, сядь, поговорим". Ольга нерешительно села на край стула. "Оля, я полюбил другую женщину. Обманывать тебя я не могу. Поэтому расставим сразу все точки. По возвращении из Ростова я ухожу к этой женщине. Ты собери мне, что считаешь нужным" Ольга бездумно задвигала руками, взяла ложку, покрутила, положила на стол. Потом встала и подошла к окну. Плечи её задёргались. "Пойми, так будет лучше всем. Какого детям жить в семье, где нет любви? Они же всё чувствуют. А я их навещать буду. И тебя. Я тебе, конечно, очень благодарен. И...прости".
  Поезд равномерно покачивался, постукивал колёсами. "Вот и всё. Впереди новая жизнь". Зазвонил телефон. "Да, Мариша, еду. Всё нормально. Как приеду позвоню, не волнуйся". Михаил положил телефон и вздохнул. Предстоял ещё один печальный, но необходимый процесс. Год назад в Ростове умерла его мать. Она пережила отца на пять лет. Квартира стояла пустая. Михаил ехал устроить поминки для родных и близких матери. Раздать её вещи подругам, да и с квартирой что-то надо было решать. Нехорошо, когда помещение долго не имеет жильцов. Михаил ещё раз вздохнул. За окном проплывали белоснежные поля с редкими чахлыми деревцами, замёрзшие речушки. 
  Квартира была наполнена флюидами ностальгии. Сюда он приходил окрылённый после первого свидания. Отсюда он уезжал в большую жизнь. Сварив на кухне кофе он взялся за дела. Составил список необходимых продуктов, обзвонил знакомых. Баба Тоня обещала напечь блинов, Люся одноклассница принесёт холодец. Потом он сходил в магазин, вытер пыль, пропылесосил. Открыв шкаф стал выкладывать вещи и раскладывать их по кучкам. Наткнувшись  на альбом с фотографиями сел на диван и окунулся в прошлое. Вот, они на море всей семьёй валяются в волнах прибоя. Мама такая молодая и счастливая, папа, такой весёлый и он Мишка-хвастунишка. А, вот, они в деревне запускают с папой змея. А на этой фотографии родители ведут его в первый класс. Какое же счастливое это было время! "Спасибо вам мои родные и пусть вам будет царствие небесное. Сейчас, там, вы опять вместе". Михаил вздохнул и открыл платяной шкаф. Платья, пальто, костюмы. Что-то и из этого надо раздать. Выбрать по-приличнее,а остальное снести в церковь. Там бездомным вещи раздают. Вот, пальто. Михаил и не помнил, когда мама его носила. Хорошее. Оно бы и сейчас смотрелось на молодых. Мода возвращается. Михаил сунул руку в карман. Там лежал конверт. Обычный конверт с марками. В конверте лежало письмо. Михаил быстро пробежал его глазами, но что-то заставило его сесть и внимательно прочитать.
"Здравствуй, голубка моя! Здравствуй и прощай. Не смог удержаться и не попрощаться. Кого винить, бога или провидение в том, что мы встретились с тобой так поздно? У тебя прекрасный сынишка, хороший муж. Ты права, на их несчастье счастья нам не построить. Наше счастье я забираю с собой. Забираю твои глаза, твой голос. Это будет вечно со мной. Целую эту бумажку,так, как она будет в твоих руках. Виктор". Внизу стояла дата. Михаилу тогда было шесть лет. Помнится, он сильно болел в этом году и мама буквально не отходила от его постели.
                  ******
"Привет Оля! Как там дети? Нормально? У меня тоже. Поминки прошли хорошо, соседи помогли. На могилках убрался. Сейчас приберусь в комнатах, отдам ключи тёте Вале и домой. Да! Я купил отличные обои в детскую комнату. Думаю, тебе понравятся. И, ещё утюг новый купил. Ты же всё время со старым мучилась".

бушка моего сына

Она решительно вошла в мой кабинет
"Антон, мне надо серьёзно с вами поговорить"
"Что-то с Димой?"
"Пока нет, но ситуация мне не нравится. Одна родительница умотала с новой любовью на край света и шлёт от туда сушёную кенгурятину и поцелуйчики в СМСках. Другой считает алименты единственной родительской обязанностью. А ребёнка на бабушку кинули. Меня и так уже в садике за маму принимают."
"Я бы тоже принял"-вставил я
"Не льстите. Я бабушка. Бабушка вашего сына и не меняйте моего статуса. Ребёнку сейчас необходим отец. Пример для подражания. Авторитет. Наконец, с ним надо заниматься, воспитывать!"
"Наталья Борисовна, но сейчас, именно сейчас на работе запарка. Магазин открываем."
"Неужели он дороже сына?"-она взглянула на меня своими пронзительными волнующими глазами. Наталья Борисовна выглядела моложе своих лет, но взгляд её лучистых, широко распахнутых глаз, вообще, был по девичьи непосредственным и беззащитным.
Лет семь назад я, будучи доцентом кафедры прикладной математики, женился на своей студентке. И, хотя разница в возрасте была почти десять лет, романтическая влюблённость захватила нас обоих и вылилась сначала в супружеский брак, а, потом, в очаровательного мальчишку, нашего сына. Через три года влюблённость прошла и мы спокойно развелись, как и предрекала ещё на свадьбе моя тёща Наталья Борисовна.Вскоре, моя бывшая выскочила опять замуж и укатила с новым мужем в Австралию. Сын Дима остался с бабушкой. Она рано овдовела и решила посвятить себя единственной любви-внуку. Сначала я навещал сына, но, уйдя в бизнес, так увлёкся интересным делом, что позабыл про всё на свете.
"Хорошо. Наталья Борисовна. В субботу мы с Димой сходим в цирк."
"Завтра. И сводите его в парикмахерскую. Он со мной не идёт. И, чтоб всё было, "как в Париже". Ясно?"
Была у неё такая присказка. Почему Париж не знаю, а спросить не решился.
"Но..-её взгляд опять спутал мои мысли - Ладно."
На следующий день мы с Димкой побывали в цирке, через день в зоопарке. Даже на футбол ходили. В общении с сыном я находил свои прелести. Это был любознательный и, в то же время, рассудительный человечек. Однажды вечером Наталья Борисовна привела Диму ко мне домой.
"У меня собрание в ЖЭКе. Пусть Дима побудет здесь" Я развёл руками, а она провела сына в комнату. С интересом огляделась.
"А пылищи-то сколько! Ужас. И ребёнок будет этим дышать? Где у вас тряпка?" Она деловито занялась уборкой. Димка сел у телевизора, а я продолжил работать в ноутбуке.
"Это что у вас?- услышал я за спиной.
"Понимаете, мы открываем новый магазин. Вот, маркетолог, дал схему расстановки товара.
"Дурак ваш маркетолог. Кто же у входа дорогостоящий товар выкладывает? Это же сразу отпугнёт покупателя. Сначала надо товары повседневного спроса выставить. И всё будет, "как в Париже".
Я с удивлением уставился на неё. Она улыбнулась.
"Забыл, зятёк? Тёща у вас двадцать лет в торговле работала. Это сейчас я в ТСЖ служу, из за Димы". И, тут меня осенило.
"Наталья Борисовна, а переходите-ка вы к нам. Маркетологом. У нас пять магазинов, а толкового маркетолога нет. График будет свободный." 
Она отрицательно замотала головой. "Да, и меня разгрузите. Больше времени на Димку будет"-кинул я решающий довод.
Специалистом она оказалась отличным. Она не только продуманно и эффективно создавала витрины, но и занялась рекламой, обучением персонала. Порой, глядя на эту энергичную и целеустремлённую женщину, я ловил себя на мысли, что любуюсь ей. В наших разговорах чудесно переплетались профессиональные проблемы и проблемы воспитания Димки. Мы легко и не заметно перешли на "ты".
Времени у меня, действительно, стало больше, и встречаться с сыном я стал чаще. Но теперь к нашим походам присоединилась и Наталья Борисовна. Мы катались на лодках в парковом пруду, сидели в кафе, даже на рыбалку она упросила нас взять и её. Однажды она спросила: "Мы с Димой, наверно отнимаем много времени у тебя?. На личную жизнь, наверно, не хватает?" Я только улыбнулся в ответ. С ней было как-то уютно и покойно, а взгляд её лучезарных глаз придавал мне какой-то внутренний толчок мужественности и решимости. Да, и Димке тоже. 
 Однажды она принесла мне заявку на новое торговое оборудование.Мы подошли к плану и стали обсуждать, где его разместить. От её волос исходил чарующий,волшебный аромат. Она вдруг замолчала и взглянула на меня. И я "поплыл". Я взял в ладони её милое лицо и поцеловал.
"Как...это...Это как?"
"Как в Париже, любимая!" Она отстранилась и нетвёрдой походкой вышла из кабинета. Через час бухгалтер положил мне на стол её заявление об уходе..На звонки она не отвечала. Я позвонил Диме:
"Как там, бабушка, Димок?" "Плачет. Да все они, девчонки такие, чуть, что сразу в слёзы. Правда, пап?"
И, почему-то, это успокоило меня. Успокоило и дало надежду.
Надежду на то, что статус бабушки моего сына может изменится.